Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…

–  Должен так должен, - нехотя согласился Сергей.
– Не знаю, капитан, будет ли ему приятно.

Никифоров лежал в отдельной палате. Лежал на животе, неудобно вытянув подвешенную на шнурах руку в гипсе. Худое лицо его заросло щетиной, глаза ввалились. Он встретил их приветливо, но говорил так мало и неохотно, что они вскоре заторопились.

–  Погоди, Иван Трофимыч, - вдруг спохватился Федор, когда они уже подошли к дверям.
– Останься на два слова, а?

Сергей и Еленка вышли, а Иван вернулся к Никифорову и сел на табурет возле его головы. Федор молчал.

–  Может, лекарство какое нужно или еще что?

– спросил Иван.

–  Да не в этом дело, - вздохнул Федор.
– Тут, понимаешь, баба моя в суд подавать надумала. Нажужжали ей, понимаешь.

–  Не знаю, - сказал Иван, подумав.
– Может быть, правильно.

–  Да что правильно, что?
– зло дернулся Федор.
– Ты меры прими, понял? Она у меня дура, ей что наговорят, то она и делает. А я позора такого…

–  Ты, Федя, взвесь все, - мягко перебил Иван.
– Ты подумай.

–  Так ведь на тебя же - в суд-то!…

–  Ну и что?
– Иван помолчал.
– Если б я преступление совершил, тогда… И тогда было бы правильно, Федя.

–  Дурак ты, капитан!… - Федор дернулся, скрипнул зубами.
– Ты, это, не сердись. Не давай ты ей воли, Трофимыч. Позор выйдет. Один позор.

–  Посоветоваться бы надо, Федя. С юристом.

–  Не надо. Не хочу я этого. Не хочу!… Обещаешь?

–  Ладно, Федя.

–  Ну, затем и звал. А сейчас иди. Сестру покличь: боли, мол, начались…

В Юрьевец для консультаций приехал профессор из самой Костромы. Иван случайно узнал об этом и кинулся в больницу. Главврач, недовольно хмурясь, написал записку, предупредив, что профессор - человек занятой и вряд ли согласится ехать в такую даль. И Иван тут же решил, что уговорить заезжую знаменитость сможет только Сергей.

–  Понимаешь, я две недели Сашка не видал…

–  Что за вопрос, капитан!
– улыбнулся помощник.
– Надо - значит, надо.

Иван выправил документы на рейс, долго объяснял, как идти, куда швартоваться, где искать профессора. Потом отдал чалку и стоял на берегу, пока катер не скрылся за дальним поворотом.

Налегая на палку, он медленно взбирался по крутой тропинке к поселку. Конечно, можно было пройти до лестницы и подняться по ней, но Иван всегда ходил только здесь. Это была тропинка его детства - узкая, утоптанная до бетонной твердости: даже палка не оставляла следов. Когда-то он на одном дыхании взлетал наверх, а теперь полз с остановками, приволакивая хромую ногу.

Наверху он оглянулся, но катера не увидел даже за первой излучиной: видно, шел "Волгарь" куда ходче своего капитана.

У ворот бревенчатого, в три окна дома он остановился. Низкий штакетник захлестнула малина, и с улицы двор не проглядывался. Иван одернул пиджак, застегнул на горле ворот рубахи, пригладил волосы и распахнул калитку.

За столом в палисаднике полная женщина перебирала клубнику. Она без улыбки посмотрела на Ивана, неторопливо заправила под косынку подбитую проседью прядь.

–  Здравствуй, Иван.

–  Здравствуй, Надя, - Иван присел, вытянув усталую ногу.
– А где же Сашок?

–  Сынок!
– крикнула женщина.
– Сынок, папа пришел!…

Прибежал Сашок, и они долго и старательно мастерили планер, руководствуясь крохотным чертежиком из "Юного техника".

–  Ты, сынок, когда с мелочью какой работаешь - клеишь, к примеру, крючок к леске привязываешь или еще что, - языком зубы считай, - говорил Иван, оклеивая бумагой легкие крылья.

–  А зачем?

–  Для порядка. Сосчитал в одну сторону, тогда считай в другую. Глядишь, и не порвешь ничего, не сломаешь. Работа, Сашок, терпеливых любит, слушается их.

Это был его день. Он выторговал его, когда сын еще ползал по полу, и в такие дни они были только вдвоем: строили, чинили, бродили по лесу или ловили рыбу. Он просто учил сына тому, что знал сам. Поначалу казалось, что знаний этих много - целая жизнь, - но год от году становилось все труднее, и Иван с горечью чувствовал, как гаснет в сыне восхищение его рабочей сноровкой…

Профессор долго читал записку, все время нервно встряхивая листок.

–  Это далеко?

–  Шесть часов ходу, - сказал Сергей.
– Против течения.

–  Против течения - это очень хорошо, - неожиданно усмехнулся профессор.
– В девять вечера зайдите за мной. Сюда.

Он сунул записку в карман и пошел наверх: на лестничной площадке ждали двое в белых халатах.

–  Спасибо!
– с опозданием крикнул Сергей, а Еленка испуганно дернула его за рукав:

–  Тише!…

Они вышли на улицу.

–  А вдруг поможет?
– вздохнула Еленка.
– Знаешь, мне Пашу жалко. И Федю, конечно, но Пашу - жальче.

–  Она и сама жалкая, - сказал Сергей.
– Живет голову втянув, словно вот-вот кто-то ударить должен.

–  Так оно и есть, Сережа… - Еленка по-бабьи поджала губы.
– Доля у баб такая - каждую минуту удара ждать.

Сергей посмотрел на нее, расхохотался, вдруг шутливо обнял.

–  Пусти… - Еленка высвободилась и, чувствуя, что краснеет, поспешно отвернулась.
– Может, в кино пойдем?

В кассах широкоэкранного кинотеатра толпились люди. Сергей быстро разобрался, в каком окошке дают на текущий сеанс, занял очередь. Еленка стояла рядом, искоса остро, изучающе поглядывая на соседей.

–  Смотри, смотри!
– не выдержав, зашептала она.
– Чулки красные, а туфельки - черные…

–  Ну и что?
– спросил Сергей, бесцеремонно оглядев проходившую мимо девушку.

–  Смешно. Как гусыня.

–  Ты бы не надела?

–  Да что ты!… - Еленка тихо рассмеялась.
– Что же тут хорошего?

–  Мне нравится, - сказал Сергей.

–  Красные ноги?… - поразилась она.

–  Красивые ноги, - поправил он.

–  А-а… - смущенно протянула Еленка и замолчала. Потом спросила вдруг: - А когда коленки торчат, тоже нравится?

–  Если красивые?

–  Что же в них может быть красивого? Коленки и коленки…

–  У тебя, например, красивые, - улыбнулся он.

Еленка поспешно отвернулась. Сергей усмехнулся: ему нравилось вгонять ее в краску.

Очередь двигалась медленно, и Сергей уже начал поглядывать на часы: до сеанса оставалось десять минут.