Иверский свет

Групповых ансамблей широк почин.

Надо всей Америкой — групповые свадьбы

Есть и не поклонники групповщин.

Групповые драки, групповые койки.

Тих единоличник во фраке гробовом.

У его супруги на всех пальцах —

кольца,

видно, пребывает

в браке групповом...

А по-над дорогой хруст серебра.

Здесь сама работа звенит за себя.

Кормят, молодчаги, детей и жен,

ну а получается

молчальный звон!

В этом клестианстве — антипод свинарни.

Чистят короедов — молчком, молчком!

Пусть вас даже кто-то

превосходит в звонарности,

но он не умеет

молчалзный звон!

Юркие ньюйоркочки и чикагочки,

за ваш звон молчальный спасибо, клесты.

Звенят листы дубовые,

будто чеканятся

византийски вырезанные кресты.

В этот звон волшебный уйду от ужаса,

посреди беседы замру, смущен.

Будто на Владимирщине —

прислушайся!—

молчальный звон...

Лебеди, лебеди, лебеди...

К северу. К северу. К северу!..

Кеннеди... Кеннеди... Кеннеди...

Срезали...

Может, в чужой политике

не понимаю что-то?

Но понимаю залитые

кровью беспомощной щеки!

Баловень телепублики

в траурных лимузинах...

Пулями, пулями, пулями

бешеные полемизируют!..

Помню, качал рассеянно

целой еще головою,

смахивал на Есенина

падающей копною.

Как у того играла,

льнула луна на брови...

Думали — для рекламы,

а обернулось — кроеью.

Незащищенность вызова

лидеров и артистоз,

прямо из телевизоров

падающих на выстрел!

Ах, как тоскуют корни,

отнятые от сада,

яблоней на балконе

на этаже тридцатом!..

Яблони, яблони, яблони —

к дьяволу!..

Яблони небоскребов —

разве что для надгробьев.

— 56 1 —

«КОШКИН ЛАЗ» — ЦЕЗАРЬ ПАЛАС

Зеркало над казино — как наблюдающий разум,

купольное Оно.

Ход в Зазеркалье ведет, называемый «кошкиным лазом».

«Людям воспрещено!»

По Зазеркалью иду (Пыль. Сторожа с автоматами) —

как по прозрачному льду... Снизу играет толпа.

Вижу затылки людей, словно булыжники матовые.

Сверху лица че видать — разве кто навзничь упал.

По Зазеркалью ведет Вергилий второй эмиграции.

Вижу родных под собой, сестру при настольном огне.

Вижу себя под собой, на повышенье играющего.

Сколько им ни кричу — лиц не подымут ко мне.

Вижу другую толпу,— уже не под автоматами,—

мартовский взор опустив, вижу другое крыльцо,

где над понурой толпой ясно лежала Ахматова,

небу открывши лицо.

О, подымите лицо, только при жизни, раз в век хоть,

небу откройте лицо для голубого незла!

Это я знаю одно. И позабудьте Лас-Вегас.

Нам в Зазеркалье нельзя.

ГАНГСТЕРЫ

Меня ограбили в Риме.

Имя?

Поэт.

Профессия?

Поэт.

Год рождения?

Поэт.

Раньше приалекались?

Нет.

Сожалеем.

Итак, вы стояли пред мавзолеем

Виктора Эммануила,

жалеп, что не иллюминировано,

с сумочкой через плечо.

Кто еще?

— Алкаш, с волосами василиска...

Свидетели?

Мими, жена Василиу Василикоса,

прогрессивного деятеля,

и он сам, ее супруг.

Вдруг

римская ласточка, гангстеры на мотоцикле,

чирк!—

срезали сумку — исчезли, как и возникли,

бледный как Мцыри, был огнедышащ

возница,—

цирк!

Представитель левых сил позвонил

гангстерам.

Те сказали галантно:

— Что в с/мке?

Рисунки,

лиры и рифмы.

Что за тарифы шифруете под термином

«рифмы»?

Секрет фирмы.

Врете!

Вроде:

«Дыр бул щыл

миру — мир

1 р — тыща лир

не надо в кутузку

Ренато Гуттузо

разрыв — трава

амур — труа

и др. слова».

Гангстеры сказали:

— Хоть мы и агностики,

но это к нам не относится...

А лиры?

Не педалируйте.

У нас 100 незапланированных убийств в сутки.

Не до сумки!

Как хорошо холодит под лопаткой

свежесть пронзительная пропажи!

Как хорошо побродить по Риму

вольным, ограбленным, побратимом!

Здравствуй, бродяг и поэтов столица!

Значит, не ссучилась сумчатая волчица,

кормит ребенка высохшими сосцами,

словно гребенка с выломанными зубцами.

ФЛОРЕНТИЙСКИЕ ФАКЕЛЫ

3. Богуславской

Ко мне является Флоренция,

фосфоресцируя домами,

и отмыкает, как дворецкий,

свои палаццо и туманы.

Я знаю их. Я их калькировал

для бань, для стадиона в Кировске.

Спит Баптистерий, как развитие

моих проектов вытрезвителя.

Дитя соцреализма грешное,

вбегаю в факельные площади,

ты — калька с юности, Флоренция!

Брожу по прошлому!

Через фасады, амбразуры,

как сквозь восковку,

восходят судьбы и фигуры

моих товарищей московских.

А факелы над черным Арно

необъяснимы —

как будто в огненных подфарниках

несутся в прошлое машины!

Ау! — зовут мои обеты,

Ау! — забытые мольберты,

и сигареты,

и спички сквозь ночные пальцы.

Ау! — сбегаются палаццо,—

авансы юности опасны!—

попался?!

И между ними мальчик странный,

еще не тронутый эстрадой,

с лицом, как белый лист тетрадный,

в разинутых подошвах с дратвой —

здравствуй!

Он говорит: «(Вас не поймаешь!