Иверский свет

Ты, дыша,

кандалы расковывал,

лишь возлюбленный голос чист.

Колокольная моя служба,

ты священная мол страсть,

но кому-то ежели нужно,

чтобы с голоду не упасть,

Знаменитые ростовские колокола.

даю музыку на осьмушки,

чтоб от пушек и зла спасла.

Как когда-то царь Петр на пушки

переплавливал колокола.

IX

Онемевшая колокольня.

Боен нет в Чикаго. Где бойни?

«Я СОСЛАН В СЕБЯ...»

Я сослан в себя

я — Михайловсиое

горят мои сосны смыкаются

в лице моем мутном как зеркало

смеркаются лоси и пергалы

природа в реке и во мне

и где-то еще — извне

три красные солнца горят

три рощи как стекла дрожат

три женщины брезжут в одной

как матрешки — одна в другой

одна меня любит смеется

другая в ней птицей бьется

а третья — та в уголок

забилась как уголек

601

она меня не простит

она еще отомстит

мне светит ее лицо

как со дна колодца —

кольцо

ОЛЕНЬЯ ОХОТА

Трапециями колеблющимися

скользая через лес,

олени,

как троллейбусы,

снимают ток

с небес.

Я опоздал к отходу их

на пару тысяч лет,

но тянет на охоту —

вслед...

Когда их бог задумал,

не понимал и сам,

что в душу мне задует

тоску по небесам.

Тоскующие дула

протянуты к лесам!

О, эта зависть резкая,

два спаренных ствола —

как провод перерезанный

к природе, что ушла.

Сквозь пристальные годы

тоскую по тому,

кто опоздал к отлету,

к отлову моему!

АНАФЕМА

Памяти Павло Неруды

Лежите Вы в Чили, как в братской могиле.

Неруду убили!

Убийцы с натруженными руками

подходят с искусственными венками.

Солдаты покинули Ваши ворота.

Ваш арест окончен. Ваш выигран раунд.

Поэт умирает — погибла свобода.

Попала свобода —

поэт умирает.

Поэтов тираны не понимают,

когда понимают — тогда убивают.

Лежите Вы навзничь, цветами увитый,—

как Лорка лежал, молодой и убитый.

Матильду, красивую и прямую,

пудовые слезы

к телу пригнули.

Оливковый Пабло с глазами лиловыми,

единственный певчий

среди титулованных,

Вы звали на палубы,

на дни рождения!..

Застолья совместны,

но смерти — раздельные.

Вы звали меня почитать стадионам —

на всех стадионах кричат заключенные!

Поэта убили. Великого Пленника...

Вы, братья Неруды,

затворами лязгая,

наденьте на лацканы

черные ленточки,

как некогда алые, партизанские!

Минута молчанья? Минута анафемы

заменит некрологи и эпитафии.

Анафема вам, солдафонская мафия,

анафема!

Немного спаслось за рубеж

на «Ильюшине»...

Анафема

моим демократичным иллюзиям!

Убийцам поэтов, по списку, алфавитно —

анафема!

Анафема!

Анафема!

Пустите меня на могилу Неруды.

Горсть русской земли принесу. Й побуду.

Прощусь, проглотивши тоску и стыдобу,

с последним поэтом убитой свободы.

РАЗГОВОР С ЭПИГРАФОМ

Александр Сергеевич,

разрешите представиться.

Маяковский.

Владимир Владимирович, разрешите представиться!

Я занимаюсь биологией стиха.

Есть роли более пьедестальные,

но кому-то надо за истопника...

У нас, поэтову дел по горло,

кто занят садом, кто содокладом.

Другие, как страусы, прячут головы,

отсюда смотрят и мыслят задом.

Среди идиотств, суеты, наветов

поэт одиозен, порой смешон —

пока не требует поэта

к священной жертве

Стадион!

И когда мы выходим на стадионы в Томске

или на рижские Лужники,

вас понимающие потомки

тянутся к завтрашним сквозь стихи.

Колоссальнейшая эпоха!

Ходят на поэзию, как в душ Шарко.

Даже герои поэмы «Плохо!»

требуют сложить о них «Хорошо!».

Вы ушли,

понимаемы проценгоэ на десять.

Оставались Асеев и Пастернак.

Но мы не уйдем —

как бы кто ни надеялся!—

Мы будем драться за молодняк.

Как я тоскую о поэтическом сыне

класса «Ту» и 707-«Боинга»...

Мы научили

свистать

пол-России.

Дай одного

соловья-разбой -ыч а!..

И когда этот случай счастливый представится,

отобью телеграммку, обкусав заусеницы:

ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ

РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ

ВОЗНЕСЕНСКИЙ -

РУБЛЕВСКОЕ ШОССЕ

Мимо санатория

реют мотороллеры.

За рулем — влюбленные —

как ангелы рублевские.

Фреской Благовещенья,

резкой белизной

за ними блещут женщины,

как крылья за спиной!

Их одежда плещет,

рвется от руля,

вонзайтесь в мои плечи,

белые крыла.

Улечу ли?

Кану ль?

Соколом ли?

Камнем?

Осень. Небеса.

Красные леса.

ОСЕНЬ

С. Щипачеву

Утиных крыльев переплеск.

И на тропинках заповедных

Последних паутинок блеск,

Последних спиц велосипедных.

И ты примеру их последуй,

Стучись проститься в дом последний.

В том доме женщина живет

И мужа к ужину не ждет.

Она откинет мне щеколду,

К тужурке припадет щекою.

Она, смеясь, протянет рот.

И вдруг, погаснув, все поймет —

Поймет осенний зов полей,

Полет семян, распад семей...