Из тьмы

Лурканио покачал головой. Восстановление придет сюда в последнюю очередь. Здесь царили память и нищета, и ничего больше. Альгарвейские солдаты брели так же бесцельно, как и сам Лурканио. Почти шесть лет они делали все, что могли, и что это им дало? Ничего. Меньше, чем ничего. До войны у них было процветающее королевство. Теперь Алгарве лежала в руинах, и все ее соседи презирали ее.

“... Итак, мы сделали ложный выпад спереди, и когда ункерлантцы клюнули на это, мы ударили их сзади”, - рассказывал один тощий пленник другому. “Мы вычистили их из той деревни так аккуратно, как вам заблагорассудится”.

Его приятель кивнул. “Да, это хорошо. Эти сукины дети никогда не обращали достаточного внимания ни на что, что не было прямо у них под носом”.

У одного из них было две полоски под значком раненого, у другого - три. Они продолжали перебирать битвы, через которые прошли, как будто эти битвы все еще что-то значили, как будто другие альгарвейские солдаты остались на поле боя, чтобы воспользоваться тем, что они с таким трудом усвоили. Лурканио задавался вопросом, как долго война будет занимать главное место в их мыслях. Он задавался вопросом, будет ли она когда-нибудь чем-то иным, кроме как главной.

Мне повезло, подумал он. Я был на поле боя только в начале кампании, а затем в конце. В промежутке я провел эти четыре цивилизованных года в Приекуле. Дело было не столько в том, что на его теле не осталось шрамов, хотя он совсем не сожалел о том, что избежал огромных изнурительных сражений на западе: очень много мужчин ушло из Валмиеры сражаться в Ункерланте, и очень немногие вернулись обратно. Но война не наложила отпечаток на его дух в той же степени, что и на большинство его товарищей по плену.

Он пожал плечами в изысканном альгарвейском жесте. Во всяком случае, я так не думаю. Он провел большую часть своих ночей в Приекуле в своей собственной постели или, что более приятно, в постели Красты. Вместо того, чтобы сражаться палкой, он сражался с вальмиерскими иррегулярными войсками ручкой.

И я выиграл большинство из них, подумал он. Королевство оставалось тихим, или достаточно тихим, под пятой Альгарве, пока ситуация на западе и в Елгаве не стала слишком отчаянной, чтобы позволить оккупантам остаться. На мгновение он гордился этим. Но затем он снова пожал плечами. Какая разница? Неважно, насколько хорошо он выполнил свою работу, его королевство проиграло войну. Это имело значение. Другой - нет.

Два дня спустя он был вызван из рядов пленников на утреннюю перекличку. Его имя было не единственным, которое назвал лагоанский охранник. Около дюжины человек, большинство из которых были офицерами, но среди них было два или три сержанта, выступили вперед.

Майор Симао вышел из административного центра. “Вы, люди, получили приказ о заключении под стражу в Валмиере для расследования убийств и других актов жестокости и варварства, совершенных в упомянутом королевстве во время его оккупации Альгарве”, - бубнил Симао, его бормочущий, гнусавый лагоанский акцент делал бюрократическое заявление еще более трудным для восприятия.

Но Лурканио понял, что все это, скорее всего, означало. “Я протестую!” - сказал он. “Как мы можем надеяться добиться справедливого расследования от валмиерцев? Они хотят убить нас в соответствии с законом”.

“Скольких из них ты убил, не потрудившись соблюдать закон?” Холодно спросила Симао. “Твой протест отклонен”.

Лурканио не ожидал ничего другого. Но скорость - и смак, - с которыми Симао отклонил его призыв, были красноречивы. Он знал, что королевства объединились против его собственных ненавистных альгарвейцев. Однако, увидев эту ненависть в действии, он понял, насколько она глубока.

Когда лагоанцы вывели пленников из лагеря к фургонам, которые, как предположил Лурканио, доставят их на склад лей-линейного каравана, один из сержантов сказал: “Что ж, мы настроены по-королевски и подобающе. Вопрос только в том, сожгут ли они нас, или повесят, или бросят в котел с тушеным мясом ”.

“Валмиерцы так не поступают”, - сказал Лурканио. Но затем добавил: “Конечно, судя по всему, они могли бы сделать для нас исключение”.

“Это верно”. Сержант кивнул. “Но я скажу вам кое-что еще, сэр: они могут достать меня только один раз, а я достал гораздо больше, чем один из этих вонючих блондинистых ублюдков”.

“Молодец”, - сказал Лурканио. Альгарвейская бравада была глубока. Он надеялся, что сможет сам поддерживать ее, когда больше всего в этом будет нуждаться.

И действительно, поездка на повозке - с таким количеством лагоанских солдат, сколько было пленников : своего рода комплимент - привела их на небольшой склад. Солдаты стояли на страже, наблюдая за ними, пока не подъехал идущий на восток лей-линейный караван и не остановился. На окнах одной из машин были решетки. Лагоанский охранник одарил пленников мерзкой улыбкой. “Вроде тех, что ты использовал для каунианцев, которых убил, а?” - сказал он по-альгарвейски, сравнение, без которого Лурканио мог бы обойтись.

После того, как Лурканио, другие пленники и большинство охранников сели в фургон, он заскользил прочь. Решетки не мешали Лурканио жадно выглядывать в окна. Когда караван приблизился к границе с Валмиерой, он увидел длинные колонны рыжеволосых мужчин, женщин и детей в килтах, тащившихся на запад, некоторые толкали ручные тележки, некоторые с сумками, перекинутыми через плечи, у горстки счастливчиков была лошадь или осел, чтобы нести их ношу.

Тот стражник, говоривший по-альгарвейски, сказал: “Валмиерцы вышвыривают вас, сукиных сынов, из маркизата Ривароли. Там больше никаких неприятностей. Там тоже больше нет измены”.

Альгарвейцы жили в Ривароли более тысячи лет. Даже когда Валмиера аннексировала маркизат после Шестилетней войны, никто не говорил о том, чтобы их изгнать. Но с тех пор прошло поколение и больше. Это были новые времена - тоже трудные времена.

На остановке у границы лагоанские охранники вышли из фургона. Их место заняли блондинки в брюках. “Теперь ты получишь то, что тебе причитается”, - сказал один из них, доказав, что он тоже говорит по-альгарвейски. Его смех был громким и неприятным.

“Продолжай. Продолжай свою шутку”, - сказал неугомонный сержант. “Держу пари, ты тоже сбежал с поля боя, как и все твои приятели”. Валмирец что-то тихо говорил своим товарищам. Четверо из них избили сержанта до крови, в то время как остальные колотили палками других альгарвейских пленников, чтобы те не вмешивались.

“Есть еще какие-нибудь забавные человечки?” спросил охранник. Никто не сказал ни слова.

По Валмиере скользил лей-линейный караван. В начале дня пейзаж показался Лурканио знакомым. Вскоре он увидел знаменитый горизонт Приекуле. Мне здесь понравилось, да, подумал он. Все равно я бы предпочел сохранить воспоминания.