Избранное в двух томах. Том 2

И вот следующий излом нашей воображаемой линии: во время суточного

полета выясняется, что организм человеческий все-таки небезразличен к

прекращению действия гравитации, действия, на которое он прочно

запрограммирован генетически. Для людей, склонных к быстрым переходам от

отчаяния к восторгу и наоборот, налицо прекрасная возможность эту склонность

проявить.

316 Не буду подробно рассказывать о каждом следующем изломе зубцов нашего

воображаемого графика: и про то, как полеты Николаева и Поповича показали

эффективность придуманной «антиневесомостной» методики, и про то, как

уточнялись наши знания о ходе процесса адаптации человека в невесомости, и

про то, как длительные, многомесячной продолжительности полеты, предпринятые в последующие годы, поставили новую (или, если хотите, показали оборотную сторону старой) проблему — реадаптации человека после

долгого пребывания в невесомости. И про то, как была решена целым

комплексом средств и эта проблема (сейчас космонавты даже после самого

длительного, многомесячного полета, приземлившись, уверенно выходят из

корабля и через каких-нибудь несколько дней включаются в нормальный ритм

«земной» жизни). Хотя, конечно, никто сегодня не возьмет на себя смелость

поручиться, что следующие полеты не вызовут к жизни каких-то новых, до поры

до времени неведомых нам вопросов. .

Но сейчас я говорю о другом: о том, как причудливо движется вперед и

обрастает фактами любое сколько-нибудь сложное исследование — техническое, физиологическое, социальное, словом, любое — и как еще более причудливо

«отслеживается» этот процесс в нашем сознании. Как склонны мы бываем

абсолютизировать очередную, в общем-то частную, порцию добытой

информации. Как сильно зависим в сооружаемых нами прогнозах от того, что

называется состоянием вопроса на сегодня. И как непросто выработать в себе это

драгоценное для каждого исследователя свойство — умение смотреть вперед. .

История проблемы «человек и невесомость» дает тому убедительное

подтверждение.

. .Но все это пришло позднее.

А пока подготовка к пуску «Востока-2» шла на космодроме своим

отработанным порядком. Ракету вывезли из МИКа и установили на стартовой

площадке. Провели встречу космонавта с наземной командой.

Наступил последний вечер перед стартом. Титов и Николаев, приехав из

«Центральной усадьбы», остаются ночевать в домике космонавтов.

Оба космонавта — и основной, и дублер — спокойны. Ведут себя, по крайней

мере внешне, как всегда. Хотя, надо сказать, существовали как раз в это время

обстоятельства, не очень-то благоприятствовавшие этому: не-317

задолго до пуска «Востока-2» тут же неподалеку, как назло, взорвалась ракета.

Другая ракета, совсем иной конструкции, чем та, на которой должен был выйти в

космос корабль Титова, да и вообще не предназначенная для использования в

качестве носителя. К тому же ракета экспериментальная, еще совсем «сырая», которой, можно сказать, сам бог велел, пока ее не «доведут», время от времени

взрываться. Но так или иначе — взорвалась!. Перед самым пуском «Востока-2»!. Так что не оставалось времени даже на то, чтобы проанализировать

происшествие, установить его конкретные технические причины и разложить их

перед космонавтом по полочкам: вот, мол, так и так, на твоем носителе ничего

подобного случиться не может. По опыту авиации знаю, что такой анализ — как

вообще всякое знание, понимание, информация — действует на летный состав

успокаивающе. А тут, нате вам, едва приступили к разбору дела, а космонавту

пора лететь. Да, не вовремя, очень не вовремя дернул черт эту ракету

взорваться!. И тем более молодцами показали себя и Титов, и Николаев: не

проявляли и тени любопытства (в их положении, скажем прямо, более чем

естественного) по отношению к так некстати рванувшей ракете. Будто ничего и

не было.

Выйдя на стартовой площадке из автобуса и доложив по всей форме

председателю Госкомиссии, Титов не стал, как это сделал в апреле Гагарин, ждать, пока каждый из небольшой группки провожающих простится с ним. Он

сам быстро обежал всех и двинулся — чуть сутуловатый, но тем не менее очень

спортивный по всей своей осанке — к ракете.

Я ожидал, что второй космический полет человека буду воспринимать

спокойно. Или, во всяком случае, почти спокойно. Как, скажем, очередной полет

своего коллеги-испытателя на новом самолете. . Но чем меньше времени

оставалось до старта, тем больше, к собственному удивлению, я убеждался в том, что волнуюсь. Меньше, конечно, чем перед пуском Гагарина, но волнуюсь. Все-таки второй полет — это хотя и не первый, но и не сотый!. Да и, независимо от

количества ранее проведенных ракетных пусков, есть в этой процедуре что-то, отличающее ее от старта любого другого самодвижущегося аппарата с человеком

на борту, будь то взлет самолета, или отчаливание парохода, или трогание с места

автомобиля. Что именно? Не знаю. Этого

318

я для себя так и не сформулировал.. Не исключено, что как-то влияет, особенно

на профессионального летчика, тот пока непривычный для него факт, что ракета

на старте управляется автоматически. Возможно, что нагнетает определенные

переживания и само количественное соотношение «отъезжающих» и

«провожающих»: один, два, от силы три космонавта — и сотни людей, непосредственно обеспечивающих их вылет (хотя, надо сказать, и в авиации это

соотношение обнаруживает тенденцию к неудержимому росту). . Наконец, сам

вид ракетного старта: размеры ракеты, шум, грохот, солнечно яркое пламя — все

это впечатляет!

В общем, сколько ни копайся, но факт остается фактом: на пуске «Востока-2»

у всех нас пульс, частота дыхания, кровяное давление и прочие, говоря языком

медиков, психофизиологические параметры, наверное, не очень сильно

отличались от соответствующих параметров самого космонавта. Да и в