Избранное в двух томах. Том 2

августа 1961 года, когда Герман Титов включил систему ручного управления, взялся за ручку, мягко отклонил ее—и космический корабль послушно вошел в

плавное, медленное вращение!

Кстати, о самой дате полета Титова.

Когда мы расселись, чтобы слушать его доклад, мой сосед бросив взгляд на

лежащую на столе свежую газету («Беспримерный космический рейс успешно

завершен!»), неожиданно спросил меня:

— Шестое августа. . А помнишь, какое событие было шестого августа?

В самом деле, какое? Где-то в подсознании эта дата у меня засела. Без

сомнения, что-то существенное в этот день произошло. Но что же именно?. И

вдруг я вспомнил: .

— Атомная бомба! Хиросима!.

324 Да, день в день за шестнадцать лет до полета Титова экипаж полковника

американских военно-воздушных сил Тиббита привел свою четырехмоторную

«сверхкрепость», названную благозвучным женским именем «Энола Гей», к

Хиросиме и сбросил на город атомную бомбу.

Два дня спустя была сброшена вторая атомная бомба — на город Нагасаки.

С этого и пошла пресловутая атомная эра. . Атомная эра в науке, в военном

деле, в дипломатии, в политике, в конечном счете — во всей жизни людей

нашего поколения во всем мире. Иногда дыхание атомной эры делалось таким

грозным, ощущалось так остро, что люди ожидали мировой атомной катастрофы

буквально с часу на час. Иногда положение виделось не таким безнадежно

критическим. Но того, что получило впоследствии название «разрядки

напряженности», мы за полтора десятка лет, прошедших между окончанием

войны и первым полетом человека в космос, почувствовать не успели.

Неужели и только что начавшаяся космическая эра принесет человечеству

нечто в подобном же роде?!

Нет, судя по тому, как она началась, вроде бы не должно так получиться.

Хотелось бы верить в разум человечества. Или, на худой конец, хотя бы в

присущее всему живому отвращение к самоубийству.

Кроме опробования ручного управления интересной новинкой, о которой

тоже рассказал Титов, были сделанные им съемки. Позднее Алексея Леонова

назвали первым космическим художником — за сделанные им рисунки на

космические темы. Я думаю, кинематографисты и фотографы с неменьшим

основанием могли бы принять в свою корпорацию Германа Титова — как

первого космического фотокинооператора. Снял он тогда действительно здорово.

Особенно сильное впечатление произвели на меня обошедшие вскоре весь мир

цветные фотографии дуги (именно: не привычной нам на Земле прямой линии, а

дуги!) горизонта, где узкая кайма нежно-голубого цвета отделяла снежно-белый

облачный покров Земли от бездонной фиолетово-черной вселенной. С трудом

верилось, что привычное нам светлое голубое дневное небо над головой — не

более как эта узкая атмосферная полоска. . Но я несколь-325

ко забегаю вперед — в тот день, восьмого августа, эти фотографии, естественно, обработаны и отпечатаны еще не были, и нам оставалось довольствоваться

наблюдениями космонавта в его устном изложении.

А излагал он свои впечатления, надо сказать, хорошо. Говорил образно, четко, эмоционально.. Заметил многое такое, что как-то сразу приблизило нас

всех к живой обстановке на борту летящего в космосе корабля.

Рассказал, например, как открыл тюбик с соком крыжовника:

— Вдруг выскочила капля сока. И повисла у меня перед лицом в воздухе!.

Поймал ее крышечкой. .

Или про то, что во время вращения корабля «Луна прошла в иллюминаторе, как в фильме «Веселые ребята». Помните, там еще песенку поют: «Черные

стрелки проходят циферблат. .»

А про срывающиеся на спуске в верхних слоях атмосферы клочья наружной

теплоизоляционной обшивки сказал так:

— Как хлопья снега в новогоднюю ночь. .

Рассказал и о вещах, хотя далеко не столь приятных, как все эти милые

подробности, но несравненно более существенных. В частности, не умолчал о

том, что через некоторое время пребывания в невесомости начал ощущать

нарушения в работе вестибулярного аппарата — легкое головокружение и

поташнивание. Правда, стоило ему принять исходную собранную позу и

зафиксировать неподвижно голову, как эти неприятные явления стали заметно

слабее. А после того как космонавт поспал (первый сон человека в космосе!), почти полностью исчезли.

Наблюдавший Германа Титова врач, опытный авиационный медик Евгений

Алексеевич Федоров, узнавший вместе со своим коллегой Иваном Ивановичем

Бряновым и дублером Титова Николаевым об испытанных космонавтом

вестибулярных нарушениях сразу, на месте приземления, от самого Титова, сказал ему:

— Гера, об этом расскажи на комиссии подробно. Это штука очень серьезная.

И Титов рассказал.

Рассказал, не поддавшись естественно возникшей вокруг пего победно

ликующей атмосфере, без преувеличения, всемирного масштаба, на фоне которой

вряд ли очень уж хотелось ему произносить какое-то «но».

326 Это далеко не такое простое дело — не поддаться атмосфере! Особенно

атмосфере парадной. Иногда это бывает даже труднее, чем не поддаться

воздействию власти, страха, зависти и других, бесконечное число раз отраженных

в литературе и искусстве факторов, мощно влияющих на души человеческие.

Гораздо труднее!

Титов — не поддался.!. Эту его моральную победу над самим собой я

склонен расценивать, по крайней мере, не ниже, чем саму готовность сесть в

космический корабль и лететь на нем в космос.

Теперь каждому, кто хотя бы в малой степени связан с космическими

исследованиями, ясно, что космонавт-2 оказался первым человеком, реально

столкнувшимся с одной из наиболее сложных проблем космонавтики.