Избранное

* * *

На дивный лик твой пал мой взгляд — рабом я поневоле стал, Во тьме разлук, в плену утрат томиться я все боле стал, Кудрей твоих арканом сжат, я пленником неволи стал, И, страстью, как Мансур, объят, я жертвой смертной доли стал, Мечом твоим сражен стократ, я изнывать от боли стал. По свитку красоты твоей я повесть чар твоих постиг, И точки я увидел в ней — душистых родинок тайник, И войско бед любви моей сразило плоть и душу вмиг, И палачи твоих очей вострят ресницы вместо пик, — Твой стан красив, как райский сад, — рабом твоей я воли стал. Увидел я твой лунный лик, и всей душою рад я был, Я пред тобой во прах поник, и мукой слез объят я был, И разум я утратил вмиг, и в плен безумьем взят я был, Весь — как Узра или Вамык, Ширин или Фархад я был, — Я преданным, как их собрат, невиданный дотоле стал. И, проливая реки слез, в тоске отныне я рыдал, И тайной муки я не снес — в лихой кручине я рыдал, Вдали от уст, что краше роз, об их рубине я рыдал, И, став Меджнуном, гол и бос, влачась в пустыне, я рыдал, — От уст твоих, от их услад страдать я в диком доле стал. От мук любви — мой горький стон, в тюльпанах ран горит вся грудь, Я стрелами ресниц пронзен, и сердцу муки не минуть, Никто из смертных всех времен тебе не равен, — о, ничуть, Унижен я и сокрушен, — о, сжалься, милостивой будь, — Машраб тебя узреть был рад, но пленником недоли стал.

* * *

Меня Меджнуном одиноко она скитаться обрекла, Скитальцем сделала жестоко и мне судила бремя зла, Твердыню сердца сокрушила, жестокой мукой извела, И сердце все, как саламандру, объяла огненная мгла, Меня томишь ты ожиданьем — на посрамленье предала. Мой бедный взор, ее не видя, весь блеск жемчужный растерял, От огненных моих мучений стенают все — и стар, и мал, Нет, видно, и не суждено мне узреть красу без покрывал, — Прочтите сказ мне о страдальцах, кто, как и я, томясь, страдал, — Жду ее, сир и одинок, я, и мука сердца тяжела. Она ни разу не спросила: «Мой бедный, что с тобой?» — увы, «За что из-за меня измучен ты пленною судьбой?» — увы, «Зачем ты ранишь душу с сердцем тяжелою борьбой?» — увы, «Зачем ты, сокрушенный горем, томишь себя мольбой?» — увы. Стократ она меня презрела и мук наслала без числа. Была бы верной — как о бедном, как о несчастном не спросить? Как о заблудшем, сокрушенном томленьем страстным не спросить? Как о спаленном мукой сердца рабе безгласном не спросить? Как слезы льющего — о горе его ужасном не спросить? Она ж с землей меня сравняла, во прах попрала и ушла! О, если можешь, друг, неверной вовеки сердца не вручай, Недружественной, лицемерной вовеки сердца не вручай, Томящей мукою безмерной вовеки сердца не вручай, Прекрасной, как луна, но скверной вовеки сердца не вручай! Она сожгла все мое сердце красою дивного чела. «Твое всевластие велико, ты — мой властитель», — я сказал, «В державе сердца ты — владыка, ты — мой правитель», — я сказал, «Узнала б, жив ли горемыка, о мой целитель», — я сказал, «Яви в стране души свет лика, мой повелитель!» — я сказал, — Я издали молил участья — она стенаньям не вняла. Она мой взор затмила мраком — померкнул свет моих очей, И с каждым часом жар пыланья горел в груди все горячей, Меня гнела, врагов живила она словами злых речей, Губить ей любо горемыку ударами своих бичей, — Она мой дух сожгла до пепла: он — как в курильнице зола. Она меня повергла в горе — все дни и ночи я рыдал, «Где ж есть еще такой страдалец?» — что было мочи я рыдал, «Где мне подобный горемыка?» — сжигая очи, я рыдал, Молил я: «О, внемли, владыка!» и все жесточе я рыдал, — Влечет в пучину, словно якорь, меня моих невзгод скала. А думалось, мол, Искандером и властелином стану я, Что, день и ночь вблизи любимой, чужд всем кручинам стану я, Что, ею осенен с любовью, из всех единым стану я, Что, знавший камни униженья, чудо-рубином стану я! Но, даже не взглянув ни разу, она ко мне не снизошла. Где знавший горе, кому горе я б мог, злосчастный, рассказать, — О муках, о моей неверной и безучастной рассказать, — Подняв главу с одра, о ней бы — моей прекрасной рассказать, О том, как мучусь без любимой в тоске напрасной, рассказать? Она мой пепел разметала, спалив всю плоть мою дотла. И от друзей и от врагов я надежно боль души берег, Но все о том, как дом печалей с престола бедствий я стерег, Как я бежал и пал, смятенный, к моей неверной на порог, Как я стенал в рыданьях скорби, измучен, сир и одинок, — Все тайны, что в себе таил я, она по свету разнесла! Я на твоем пути рыдаю и жду вестей я день и ночь, Ты — жемчуг мой, а я измучен, — никто не может мне помочь, На раны сломленного сердца мне сыпать соль уже невмочь! Машраб, хоть и сражен ты страстью, надеждой сердце ты упрочь: Ты медью был, а стал ты златом, — вот каковы твои дела!

* * *

Когда на путь любви вступил и стал безумием объят я, Щитом поставил свою грудь для стрел напастей и утрат я, Забыл сей мир тщеты и в путь, бездомный, вышел наугад я, Сей, явный, мир познал я весь, и был его покинуть рад я, И все оставил и ушел, на мир прощальный бросив взгляд, я. Стенал я, сир, в ночах разлук, — где добрый друг, не отыскал я, Кому б поведать боль души, увы, вокруг не отыскал я. Твой меч язвил меня, а чем лечить недуг — не отыскал я, Увы, покоя ни на миг от бед и мук не отыскал я, — Скорбь о тебе — вот мой отец, твоему гнету — друг и брат я. Любимая, твои уста медвяны свежестью усладной, Во благо мне твой грозный взор, как стрелы бедствий, беспощадный. Рум эфиопами сражен, — не это ли пример наглядный: Давно уж тьмою кос пленен, влачусь я в доле безотрадной, — Страну души моей круша, испепелил ее стократ я. Уж так судил предвечный рок: те, что недугами томимы, — Родня влюбленным, и вражды они не знают, побратимы. Двенадцать месяцев в году — бывают весны в них и зимы, И шах с дервишем — не одно, они вовек несовместимы, — В посконной рвани, гол и бос, как нищий, брел у чуждых врат я. Ночами другом мне была моя печаль, что так сурова, Взор чаровницы — что ловец, пустивший соколов для лова, А где печаль — там и беда: от века им дружить не ново. О, если б, о тебе томясь, взлетало сердце волей зова! Весь в перьях острых стрел твоих, стал с ними словно бы крылат я! Лихих соперников сразить потоком стонов-стрел мечтал я, Жар сердца потушить — любви тем положить предел мечтал я, О том, чтоб у костра я лег и саван свой надел, мечтал я, И насмерть сокрушить врагов, воинственен и смел, мечтал я, Друзей искал я, но, увы, и с ними познавал разлад я. Дружить с любимою моей мне дружбой тесною мечталось, Жизнь ей отдать, быть заодно мне с ней, чудесною, мечталось, Душой, как соколу, взлететь в края небесные мечталось. «Хромой птенец — и тот взлетит», — мне думой лестною мечталось, Я снова розой расцветал — взлетал, как будто юн и млад, я. О, здравствуй вечно и живи, я ж умер, сокрушен тоскою. Что этот мир небытия! Вовек мне в нем не знать покоя. Разлука в дол души пришла — терпи, не вечно зло такое. Но даже в бесскорбных жгло в любви пыланье колдовское! Кровь жжет нутро мне, и готов принять душой смертельный яд я. С тех пор, как в темноте ночной с любимой сопряглись мы словом, И честь и вера — не со мной, а жертва — твоим хитрым ковам. Что внятно лишь тебе одной, — сокрыто от меня покровом, А ты, Машраб, хоть и больной, а все же не был бестолковым: Тысячекратный смысл вложить был в этот стих короткий рад я!

* * *

Правоверные, что мне делать? Я с любимой моей разлучен, С томноокою озорницей я уже много дней разлучен, С вешним садом моим цветущим я, больной соловей, разлучен, С лукобровой и грозноокой, я жестоко с ней разлучен, С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. С ее вешнею разлучен я красотою, — что делать мне? Я — в когтях мук и бед, и сломлен маетою, — что делать мне? Она — мой властелин, я ж — нищий: что я стою, что делать мне? Полонен я разлук и бедствий тьмой густою, — что делать мне? С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. У волшебниц красы чудесной речи столь сладкогласной нет, Нет улыбки такой прелестной, красоты столь прекрасной нет. Знал ли кто уст родник столь дивный, взор такой же опасный? Нет! День и ночь мне другого дела, кроме муки злосчастной, нет, — С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. И все розы мирского сада красотой ее смущены, Она — перл, что в ночи сверкает дивным светом самой луны, Шаловлива она, лукава, — все красой ее пленены, Море слез я пролил в разлуке, очи страстью истомлены, — С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен. Улетел мой прекрасный сокол, своим жертвам раскинув сеть, Где найти мне красу такую и куда мне за ней лететь! Красоты такой же прекрасной твоим жертвам не ведать впредь. Ты жестоко губишь Машраба, — чем же он виноват, ответь! С чаровницей я сладкоустой — что ни день — сильней разлучен.

* * *

Друг мой, ты скажи ей: пусть она, чтобы взор мой был согрет, придет, Пусть к рабу в лихие времена властелин, неся привет, придет, Благовоньем кос напоена, пусть исполнит свой обет — придет. Пусть в мою лачугу, как луна, как сиянья яркий свет, придет, Пусть надежда будет мне дана, и заря за тьмой вослед придет! Лукобров изгиб ее бровей, их прицел безжалостно жесток, А пройдет — красив среди полей стан ее, самшитовый росток, В мире нет красавицы стройней, — кто ж такое еще видеть мог! Не понять мне в немощи моей, как такое чудо создал бог. Ранами душа изъязвлена, — пусть она, леча их вред, придет. Благотворна вешняя пора — радостным весь мир, цветущим стал, Полните весельем вечера — полыхать цвет роз по кущам стал. Под ногами — яркий цвет ковра, и в убранстве луг влекущем стал, Зелень благовоньями остра — мускус их свой запах льющим стал, — Ни с врагом, ни с другом не дружна, пусть она ко мне нет-нет придет! И моей любимой про меня — умер, мол, твой друг — подайте весть, Что погиб влюбленный от огня, умер от разлук, — подайте весть, Что от стрел твоих день ото дня он во власти мук, — подайте весть, Что он, в смертной горести стеня, терпит свой недуг, — подайте весть, Если радость мне не суждена, пусть она хоть в пору бед придет! Помраченной в горе головой, где заря, где ночь, я не пойму, Мертвый я уже или живой — думать мне невмочь, — я не пойму, Как прожить мне век мой горевой, муки превозмочь, я не пойму, Как Меджнуном путь пройти мне свой — где брести мне прочь, я не пойму, — В мое сердце, где лишь тьма одна, светом солнца пусть рассвет придет. Я твердил ей: «Верная моя», а она мне не верна, увы, Ею навсегда отвергнут я, — невдомек мне, в чем вина, увы, С теми, кто губил меня, гноя, дружит всей душой она, увы, У меня ж от горького житья вся спина искривлена, увы, — Глянуть, как судьба моя черна, пусть она — мой сердцевед — придет. От нее, что, словно свет очей, мне красой мила, я отрешен, От нее, что в дол души моей, как покой, пришла, я отрешен, От нее, что мне красой своей — словно сень, светла, я отрешен, От нее, что мучит все сильней, грудь мне жжет дотла, я отрешен, — Только ею чаша глаз полна, — пусть она, мой самоцвет, придет. Кто ее не знает — говорят: «Ты себе другую отыщи, Сердце не вверяй ей, в ней — лишь яд, — добрую, не злую отыщи, Не найдешь — тогда ступай назад и страну иную отыщи, Ту, с которой в сердце — тишь и лад, — ты себе такую отыщи!» «Пусть уж ослепит меня она, только пусть, — я дал ответ, — придет!» Я в тот день, когда ей дал обет, честен был, всю душу в речь вложив, Пусть она изменит мне, но нет — я не изменю, покуда жив. В чуждый дол и за другой вослед не сманит меня ничей зазыв, Судным днем пока не вспыхнет свет, верен слову, буду я правдив, — Пусть казнит меня — моя вина, — хоть повадкой приверед придет. Вот обет мой, и покуда я не паду, согбен, — не отступлю, И пока не даст мне забытья замогильный плен, — не отступлю, И пока из мира бытия не паду я в тлен, — не отступлю, И пока цела глава моя от камней измен, — не отступлю, — Небо глыбой — девять сфер сполна — пусть само на мой хребет придет. Как же я, и сир я одинок, отыщу заветный тот порог, — Разве я тому, кто зол-жесток, тайну сердца рассказать бы смог! Локона ухватишь завиток, а руки не сжать, — какой в том прок! Нет, тому, кто от любви далек, не внушить, где правый путь пролег, Пусть она, хотя и неверна, но ко мне проложит след — придет. Искандеру был подобен я, а теперь я сокрушен, увы, Сердце, словно скопище гнилья, мухи жрут со всех сторон, увы. Тяжко будет честному, друзья, если он зайдет в притон, увы, Как была могуча власть моя, а теперь я полонен, увы, — Пусть же будет ноша не трудна — исцелитель моих бед придет. Гнет любимой, сплетни злых людей, — вся душа от них — сплошной ожог, Если бы из рая чудодей гурией ко мне сойти бы смог, — Встретив его в хижине моей, пал бы я к земле у его ног, Я светильник из своих очей сделал бы и перед ним зажег, — Об Исе я думаю без сна — от него мне жизни свет придет. Но, увы, сей мир тех, кто красив, превратить в неверных норовит, Всех, хоть долей горя оделив, потопить он в сквернах норовит, Всех он умертвить, кто еще жив, в бедствиях безмерных норовит, Он сравнять с землею, придавив, всех нелицемерных норовят, Но, хоть голова и сожжена, а пора желанных лет придет!

* * *

О, доколе я, бедняк, буду гибнуть от невзгод? Ты чужда, и в сердце мрак, за бедой беда идет, С горем рок меня сопряг, и печалей тяжек гнет, — Это рока вещий знак иль небес круговорот? Я умру, и чадный стяг вздох мой надо мной взметнет. За тобою по следам, страстью сломлен, я бреду, За тебя я жизнь отдам, — глянь же на мою страду, Страсть к тебе — мой стыд и срам, — где же я покой найду? Горький путь Меджнуна прям — средь пустынь терпеть беду, — За тебя и к смерти шаг — для влюбленного не в счет. Рок, увы, нас не сведет, я душою изможден, В страшной жажде высох рот, день и ночь я истомлен, Вот уже не первый год я от мук утратил сон, — Неужели не дойдет до тебя мой плач и стон? Я молю, чтоб не иссяк добрый дар твоих щедрот. Разве без забот и бед достигают счастья встреч? Не родится жемчуг, нет, если дождь не будет течь. Нужен мотылькам не свет, а огонь палящих свеч. Звучный сказ не будет спет, если вяло льется речь, — Яд разлук — мой злейший враг, а свидания — что мед. Страстью я к тебе объят, за тобой в тоске бреду, За тобой следит мой взгляд — глядя в даль, я вдаль иду. Я смятен, в душе — разлад, бормочу я, как в бреду, Кривизну души крушат лишь мечом любви, — я жду! Все, что живо, — как-никак рок в небытие сведет!

* * *

Райским ликом расцвела ты — как весна, ты воссияла. Ах, с тобою — супостаты, мне же от тебя — опала. Стрелы кар твоих крылаты — сердце кровью рдеет ало. Сколько мук мне принесла ты, томноокая, — немало. Рвался я к тебе, но зла ты: встретил я шипы и жала. Нету сил терпеть укоры, по свету бродить пойду я, Обойду все долы-горы, выплачу мою страду я. Весь сгорел я, силы хворы, в бездну горя упаду я, Нет терпению опоры, — как снесу твою вражду я? Бедствий вдоволь мне дала ты — не одно, а доотвала. День и ночь в мечтах и в речи, ты одна — моя отрада, А тебе любезны встречи с чуждыми, ты — их услада. Смерть моя уж недалече, ты живи, мне жить не надо, Кончен век мой человечий, ты моей кончине рада, — Где стоят твои палаты — виселиц сто тысяч встало! Жемчуг ты таишь прекрасный — держишь ты его сокрыто, Ты — не человек, мне ясно, род твой — ангельская свита. Я тобой отторгнут властно, и любовь тобой забыта, И не глянешь ты, бесстрастна, ждешь других, ты — им защита, Меня горем угнела ты, а кого себе избрала? Пожалей же, так негоже, сердцу раны нанесла ты, Словно роза, ты пригожа, я пленен тобой, но зла ты, Если я умру — ну что же, не терпеть тебе расплаты. Жив я, рухну ли на ложе — так ко мне и не пришла ты, — Муки смертью мне чреваты, ты дружна с другими стала. На прогулки ты ходила, брови луками взводила, Камни мечешь ты — уныло, словно пес, бреду я хило, Тьмой меня ты окружила, а другим ты — как светило, Все во мне тебе не мило, льнешь к другим всей страстью пыла, — С чуждыми стократ мила ты, — что ж меня не чтишь нимало? Средь веселых пиршеств страсти рдяный хмель ты льешь потоком, Мне ты шлешь одни напасти, — о, за что презрен я роком? Не у жизни я во власти, а в могильном рве глубоком, — Разруби меня на части, не помилуй ненароком, — От тебя мне — лишь утраты, а врагов ты привечала! Долго вил себе тенета в косах я твоих покорно, А счастливой неохота рассыпать привадой зерна, О других твоя забота, а моя судьба позорна. Мне, Машраб, не любо что-то зло терпеть, да и зазорно, — Что ж меня в изъян ввела ты и дружна была сначала!

* * *

Обещала — ждал ее без сна, радость сна былая не пришла, Высмотрел все очи я сполна — озорница злая не пришла. Здесь ее любимцы все — она, красотой пылая, не пришла, Смерть пришла — и в эти времена, смерти мне желая, не пришла. Мне за жажду страсти вот цена: весь сгорел дотла я — не пришла. Жду я справедливости — нейдет та, что Судный день собой затмит, Умер я от горя и невзгод — ей ли ведать боль моих обид! Всем она верна наперечет, лишь меня неверностью томит, И ничто ее не привлечет, хоть стенаю я, крича навзрыд, — Теплым словом всех бодрит она, — ждал к себе тепла я — не пришла. На чужбине, с чуждыми людьми горестно я дни мои влачу, Душу хочешь взять мою — возьми, робко покорюсь я палачу. От лица завесу отними — лунный лик твой видеть я хочу. Виночерпий, боль мою пойми — дай вина, я хвори излечу, — Та, что краше вешних роз красна, краше гурий рая, не пришла. В страшной жажде умер я от бед, — о моя прекрасная, ты где? Плачу я, участьем не согрет, — солнце мое ясное, ты где? Зря ищу я твой бесследный след с мукою всечасною, — ты где? «Тайна, беззаветный мой завет, — призываю страстно я, — ты где?» Страстью вся душа оплетена, — ждал, терпел, сгорая, — не пришла. И не зря рыдал я от тревог: та, что краше всех красна, нейдет, Милости дождаться я не смог — радости моей весна нейдет, Муки двух миров я превозмог, но напрасно все: она нейдет. Сгорбился я станом, стал убог, но она все неверна — нейдет, — Та, которой сладость слов дана, хоть и ждал добра я, не пришла. О друзья, огонь в душе моей от ее несправедливых слов, И во мне игра ее очей веру сокрушила до основ, Истомился в клетке соловей — ворон заклевать его готов, Видно, ложь была любезна ей — не пришла на мой предсмертный зов, — Ту, чья суть волшебных чар полна, ждал я, умирая, — не пришла. Плача, я пришел к ней на порог, а она на помощь не пришла, Не спросила: «Бедный мой дружок, как, мол, твоя доля — тяжела?» А была пора — недолгий срок, когда знал я доброту тепла, А потом — вот горький мне урок — что ни миг, была строга и зла. Камню она твердостью равна: муча, мной играя, не пришла. Вот пришла, красуясь и дразня, чтобы меня, горестного, сжечь, Силы тают день и ото дня — видно, мне дано костьми полечь. Сеть она плетет вокруг меня — норовит в силок кудрей завлечь, Горемыку бедного кляня, точит она гибельный свой меч. Зла она была и неверна: зло меня карая, не пришла. Если я не буду пощажен, мне моя лачуга бед на что? Сущий с Ибрагимовых времен мне весь этот дряхлый свет на что? Рай, что весь красою озарен и теплом ручьев согрет, на что? Семь небес — весь горний небосклон, выси звезд и ход планет — на что? Слова не сказав, ждал допоздна, ждал и до утра я — не пришла. Все себя отчаяньем сожгут, дымный стон мой в День суда узрев, Удивится весь вселенский люд — сколько от меня вреда, узрев, Своды мира черными падут, сколь тяжка моя беда, узрев, Вынесла б она не грозный суд, сколь моя душа худа, узрев. Смерть мне от разлуки суждена: ждал все вечера я — не пришла. Все во мне пылает, — остуди, утешенье моих бед, приди, Все, что хочешь, сделай — не щади, сердце ты мое, мой свет, приди! За тобой все шахи позади ходят робко след во след, — приди. Жарко кровь бурлит в моей груди, — ты ко мне, мой самоцвет, приди, Как зерцало, ты, мой дух до дна в глубь очей вбирая, не пришла. Ты сказал Машрабу, о аскет: «Приходи-ка поскорей в мечеть!» «Сядь в михрабе, — дал ты мне совет, — духом будешь праведен ты впредь!» Но его словам не внял я, нет, и решил смолчать и потерпеть. Что это за диво! Долю бед утвердить в мечети и не меть! — Как аскет, молясь, не знал я сна, молча в даль взирая, — не пришла!

* * *

О краса моя, ты — роза или рдеешь от вина? Лик твой молнией сверкает или ты — сама луна? Отвечай же, чет ты больше — жизнью иль красой красна? Не владычица ль души ты — той, что болью сражена? Не в мою ль ты душу, пери, как в сосуд, заключена? Трепетно идешь, красуясь, и глаза твои хмельны, Стрелы мечешь, твои щеки жаром роз озарены, Почему ты так красива — из какой ты стороны? Роза ты, рейхан иль жемчуг, взятый с донной глубины? Яхонт, перл или рубин ты, что красою столь ясна? Светел лик твой благовонный, а уста — как будто мед, Миндалю подобны очи, а фисташке — нежный рот, На сверкающих ланитах россыпь родинок цветет, Перед взором блещут сонмы восхитительных красот, — Соловей ты или роза, или ты — сама весна? Блеск ланит твоих — он розой иль жасмином осиян, Твои родинки — не зерна ль, не из них ли рос рейхан? Сребротела, сладкоуста, нежен твой прекрасный стан, — Человечий иль волшебный образ тебе роком дан, Гурия ли ты, иль райским светом ты озарена? Роза — лик, нарциссы — очи, словно лепестки — уста, Гибну я, едва увижу, сколь краса твоя чиста. Стан твой — древо рая, лик твой — райских яблок красота, С ликом родинки и кудри столь едины неспроста, — Шахом чтит тебя Египет иль Индийская страна? Как рубин, уста багряны, свет чела — как окоем, С лунным ликом так согласны звезды родинок на нем! Чернота их — словно угли, — сердце сожжено огнем, Что ж твой взор так жжет жестоко, словно солнце знойным днем, — Ты мертвящей иль живящей силою одарена? Роза без шипов, едва лишь ты пройдешь среди полян, Всех пленяют лик румяный и самшиту равный стан, Косы — словно гиацинты, над тобой венец багрян, На груди цветут две розы, лепестков их отблеск рдян, — Не трепещущая ль ветка ты, что станом столь стройна? Завитками вьются кудри — красоты твоей зачин, Чинно или беспричинно рать сюда направил Чин? Ты пройдешься — стан трепещет, словно зыбь морских пучин. Жизнь и душу, честь и веру отдал я не без причин, — О бутон мой, надо мною не тебе ли власть дана? Твое слово — словно сахар, рот твой сладостно медвян, Драгоценный и бесценный сахарный тростник — твой стан. Ты послушай, что спою я, весь горя от боли ран, Соловьем пою я, роза, мой предвечный гулистан, — Обожгли Машраба, роза, не твои ли пламена?

* * *

Злобный рок! Лишь муки и тревоги слал мне небосклон из-за тебя, Сирый, нищий, обивал пороги я со всех сторон из-за тебя, День и ночь на скорбной я дороге — радостей лишен из-за тебя. Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя, Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя. Я от той, что мне дороже ока, — от моей любимой отлучен, От моей опоры волей рока я, судьбой гонимый, отлучен. От моей желанной я жестоко, как душа хранимой, отлучен. Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя, Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя. В кущах я — как соловей бездомный, и гнезда родного я лишен, Словно сыч, в печали неуемной бесприютен, крова я лишен. Где приют мне, где мой кров укромный? Друга дорогого я лишен. Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя, Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя. Пусть же будет из людей живущих не лишен сердечных сил никто, Да не будет страждущих и ждущих, да не тратит зря свой пыл никто, Да не будет во вселенских кущах людям чужд и опостыл никто! Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя, Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя. Неужели же меня, о боже, ты с моим светилом не сведешь? Неужель с моей звездой пригожей быть счастливым — это вздор и ложь? Научи меня, господь, построже, чтобы путь Машраба был пригож. Нерушимо все, лишь я, убогий, я лишь сокрушен из-за тебя, Где бы ни был, я молю подмоги — горестный мой стон — из-за тебя!

* * *

У лишенных родни и крова о напастях судьбы спросите, У согбенных от зла лихого о напастях судьбы спросите, Кто сто бед стерпел — у такого о напастях судьбы спросите, У того, чья доля сурова, о напастях судьбы спросите, У меня, чья стезя тернова, о напастях судьбы спросите. Я бреду, одиноко маясь, — тех, кто мне бы помог, лишен я, Без наставника я скитаюсь — и путей и дорог лишен я, Черной долей моей терзаясь, всех друзей, одинок, лишен я, Соловей я, а роз чураюсь — крыльев-перьев, убог, лишен я, — У меня, чья участь бедова, о, напастях судьбы спросите. С той поры, как на свет рожден я, ничего, кроме бед, не знал я, В этом мире всего лишен я, добрых дней с малых лет не знал я, Потонул в топи злых времен я, — радость есть или нет, — не знал я, Злобой горя насмерть сражен я, а добра и примет не знал я, — Бедняка, от невзгод больного, о напастях судьбы спросите. Так и жил я, не зная счастья и не ведая, в чем отрада, За напастью сносил напасть я, и горел я в огне разлада, Не дождется бедняк участья — нет, увы, кому это надо? Ведал муки кровавой власть я, даже пища мне горше яда, — У сгоревших от рока злого о напастях судьбы спросите. Только те, кто, как я, несчастны, о моей злой неволе знают, Только те, что в беде безгласны, о моей горькой доле знают, Только те, что мукам подвластны, о моей страшной боли знают, — Это только добрый, прекрасный, знавший гнет злой недоли, знает. У заблудших и ждущих зова о напастях судьбы спросите. И как будто бы Феникс-птица из сплошного огня выходит, Стон мой жаркий в устах дымится и огнем из меня выходит. Лишь начну я в стенаньях биться — смута Судного дня выходит: Все страдальцы — не счесть их лица — в состраданье стеня, выходят, У горящих огнем пунцово о напастях судьбы спросите. Было время ко мне суровым: что такое покой, не знал я, Не обласканный добрым словом, доброты никакой не знал я, Даже счета ранам багровым, насмерть сломлен тоской, не знал я, И к кому бы припасть мне с зовом в суматохе людской, не знал я, — Тех, чьи раны горят багрово, о напастях судьбы спросите. От печалей совсем продрог я, и в груди моей — ни кровинки, Слабым телом во прах полег я, от костей — лишь одни пылинки, Словно тлен — с головы до ног я, — заметают мой след снежинки, Плоть огнем моих бедствий сжег я, стал слабее малой былинки, — Тех, кому тлеть от мук не ново, о напастях судьбы спросите. О Машраб, вся темна округа — поглотила меня пучина, Трудный путь мой закручен туго — в этом бедствий моих причина, Что ни миг, я в плену испуга, что ни час — сердце жжет кручина, Как ни кличу доброго друга — даже нет о нем и помина, — У незнавших доброго слова о напастях судьбы спросите.