Избранное

Ни печки жар, ни шутки балагура Нас не спасут от скуки зимних вьюг. Деревья за окном стоят понуро, И человеку хочется на юг, Чтобы сказать: «Конец зиме, каюк», — И — да простит мне, грешному, цензура — Отрыть на родине Кара-Дэмура Давно закопанный вина бурдюк. — Он в Эриване ждет, — сказал мне друг, — И мы его, не выпустив из рук, Допьем до дна: губа у нас не дура. А выпьешь да оглянешься вокруг — И счастлив будешь убедиться вдруг, Что это жизнь, а не литература.

«Зима — она похожа на войну…»

Зима — она похожа на войну, Бывает грустно без вина зимою. И если это ставят мне в вину, Пожалуйста — ее сейчас я смою Не только откровенностью прямою, Признаньем слабости моей к вину, Но и самим вином. Как в старину, Мы склонны трезвость сравнивать с тюрьмою Во-первых, это правда. Во-вторых, Не спорьте с нами: в блиндажах сырых Мы породнились — брат стоит за брата. А в Эривань поехать кто не рад? Там, если не взойдем на Арарат, То хоть сойдем в подвалы «Арарата».

«Не крупные ошибки я кляну…»

Не крупные ошибки я кляну, А мелкий день, что зря на свете прожит, Когда бывал я у молвы в плену И думал, что злословие поможет. Ночь Зангезура сердце мне тревожит. Торжественного света пелену Раскинет Млечный Путь — во всю длину — И до рассвета не сиять не сможет. Да будет так, как я того хочу: И друг ударит друга по плечу, И свет звезды пронзит стекло стакана, И старый Грин сойдет на братский пир И скажет нам, что изменился мир, Что Зангезур получше Зурбагана.

«Мне снился пир поэтов. Вся в кострах…»

Мне снился пир поэтов. Вся в кострах, Вся в звездах, ночь забыла про невзгоды, Как будто лагерь Братства и Свободы Поэзия раскинула в горах. И, отвергая боль, вражду и страх, Своих певцов собрали здесь народы, Чтобы сложить перед лицом Природы Единый гимн — на братских языках. О старый мир, слепой и безобразный! Еще ты бьешься в ярости напрасной, Еще дымишься в пепле и золе. Я не пророк, наивный и упрямый, Но я хочу, чтоб сон такой же самый Приснился всем поэтам на земле.

«Конечно, критик вправе нас во многом…»

Конечно, критик вправе нас во многом Сурово упрекнуть — но если он, К несчастью нашему, обижен богом И с малолетства юмора лишен, И шагу не ступал по тем дорогам, Где воевал наш бравый батальон, А в то же время, в домыслах силен, Пытать задумал на допросе строгом: Где я шутил, а где писал всерьез, И правда ль, что, ссылаясь на мороз, Я пьянствую, на гибель обреченный? Пусть спрашивает — бог ему судья, А бисера метать не буду я Перед свиньей, хотя бы и ученой.

«Не для того я побывал в аду…»

Не для того я побывал в аду, Над ремеслом спины не разгибая, Чтобы стихи вела на поводу Обозная гармошка краснобая. Нет, я опять на штурм их поведу, И пусть судьба нам выпадет любая Не буду у позорного столба я Стоять, как лжец, у века на виду. Всю жизнь мы воевали за мечту, И бой еще не кончен. Я сочту Убожеством не верить в призрак милый. Он должен жизнью стать. Не трусь, не лги И ты увидишь, как течет Занги И день встает над вражеской могилой.

Февраль 1944

Волховский фронт

Зимняя сказка

Поэзия и поэты с древнейших времен высоко

почитались в Армении. Враги поэтов всегда были врагами армян. С. Вартаньян

«Когда мечту перебивала шутка…»

Когда мечту перебивала шутка, Сам замысел был весел и здоров, Но не учел масштабов промежутка Между Войной и Праздником Пиров. И стал у музы ненадежен кров — Порою так бедняжке было жутко, Что сердце жило волею рассудка, И то — едва не наломало дров. Все позади, мой добрый друг Кара, Беспечный курд в неправедном Ираке. Ты из окопов не попал в бараки, И вот, на самом деле, нам пора Лететь туда, где все тебе знакомо, Где я — в гостях, а ты — хозяин дома.

«Ржаного хлеба ржавая коврига…»

Ржаного хлеба ржавая коврига Нам украшала фронтовые сны. Но долог путь от подвига до сдвига, И нам теперь, в преддверии весны, Благих советов ханжеское иго И скорбные упреки так нужны, Как, например, поваренная книга В условиях блокады и войны.

«Армения сказала нам: «Друзья…»

Армения сказала нам: «Друзья, Никто вас не обидит нарочито — Такая здесь налажена защита, Что даже пальцем тронуть вас нельзя. Стоит на страже маршал Баграмян, Чтоб лезвием бесценного кинжала Навек отсечь еще живое жало Антипоэтов и антиармян!»

Зангезур

К тебе, Владыка конного завода, Я обращаюсь, голову склоня: Ты дашь мне зангезурского коня С такою родословной, что порода Кричит в зрачках, как бы из тьмы былин И вместе с ним ворвусь я невозбранно Туда, где скрыты семьдесят долин, Как выкуп за царевича Тиграна.

Живопись

Трудился мастер, рук не опуская, Не требуя от ближних ничего, Чтобы собрала эта мастерская Весь свет, все краски Родины его. Настанет день — и повлекутся к ней Те, что бредут за гранью океана, И Сароян вернется в дом Сарьяна, Как блудный сын Армении своей.

Хачатур Абовян

Обысканы кустарники и скалы, Бугры и шрамы выжженной земли, — Полиция его не отыскала, Но мы — потомки — все-таки нашли. Нашли полуседого человека, Который, бросив старое жилье, Ушел из девятнадцатого века, Чтобы войти в бессмертие свое.

На левом берегу Аракса

Мое искреннее мнение, как частного лица, таково, что освобождение Армении от Турции станет возможным лишь тогда, когда будет сокрушен русский царизм.

Ф. Энгельс

«Текли века — и позабыть пора бы…»

Текли века — и позабыть пора бы Религию Погрома и Резни, Когда зеленая чалма араба Здесь заслоняла солнечные дни. А там и ты пришел, Абдул-Гамид, Побаловаться в каменных деревнях — Поет зурна, и барабан гремит, И трупы коченеют на деревьях.

«Армения! Как путь в небытиё…»

Армения! Как путь в небытиё, Твой старый враг не покидает сцену, Лелея за кулисами измену И снаряжая воинство ее. Еще тебя пометят смертным знаком, Поволокут с проклятьем и хулой, И поп облобызается с дашнаком, И сын попа обнимется с муллой.