Избранное

Наконец наступил второй день, день кризиса, и мои усталые глаза издалека приветствовали его. Весь день громогласный спор бушевал в содрогавшемся от него дворце. Когда чей-нибудь крик, чье-нибудь слово вырывалось наружу, Париж приходил в трепет и каждый менялся в лице. Кости падали на зеленое сукно, где на кону стояли головы. Иногда кто-нибудь из бледных игроков подбегал к окну, чтобы освежить лицо; тогда народ с тревогой спрашивал, за кем же осталась партия, в которой разыгрывается его судьба.

К концу дня и заседания мы узнаем, что брошен странный, неожиданный, непредвиденный, неслыханный клич: «Долой тирана!» — и Робеспьер в тюрьме. Тотчас же начинаются военные действия. Каждый поспешно занимает свой пост. Бьют барабаны, сверкает оружие, раздаются команды. Из Ратуши доносится набат: она словно призывает своего повелителя. Тюильри ощетинивается штыками. Освобожденный Робеспьер царит в своем дворце, Национальное собрание — в своем. Целый вечер Коммуна и Конвент, предавая друг друга анафеме, зовут на помощь.

Народ колебался между двумя этими силами. Граждане бродили по улицам, окликая и расспрашивая знакомых, обознаваясь и боясь погубить себя вместе с нацией; многие замирали на месте, грохали о мостовую прикладом и, опершись подбородком на дуло, оставались в этом положении ждать утра и ясности.

Была полночь. Я находился на площади Карусели, когда на нее прибыло десять орудий. При свете факелов и зажженных запальников я увидел, что офицеры расположили пушки как придется, словно не на позиции, а в артиллерийском парке: одни — стволами к Лувру, другие — к реке. В отдаваемых командах не чувствовалось уверенности. Артиллеристы остановили лошадей и спешились, не зная, в чье распоряжение поступают. Канониры улеглись на землю. Подойдя к ним, я заметил, что один пушкарь, вероятно самый усталый и наверняка самый длинный из всех, удобно устроился на лафете своего орудия и уже начал посапывать. Я потряс его за руку. Это был мой мирный канонир, мой Блеро.

Он в замешательстве почесал голову, заглянул мне в лицо и, узнав меня, довольно лениво поднялся во всю свою длину. Его товарищи, привыкшие чтить в нем фейерверкера, заторопились к пушке, полагая, что надо помочь проделать какой-то маневр. Блеро потянулся для разминки и объявил:

— Да лежите вы, лежите. Ничего не случилось — просто гражданин хочет пропустить со мной по глоточку. Ну, чего встали?

Его сотоварищи улеглись снова или отошли в сторону.

— Итак, великий мой Блеро, что нового? — начал я.

Он взял орудийный запал, раскурил для развлечения трубку и ответил:

— Да ничего особенного.

— Ах, черт! — вырвалось у меня.

Он шумно затянулся и задымил.

— Ей-богу, ну ей же богу, ничего такого, что стоит внимания! — Блеро повернул голову, с высоты своего роста презрительно посмотрел через плечо на Тюильри — в Национальном дворце были освещены все окна — и бросил: — Адвокаты передрались между собой, и только.

— И у тебя на этот счет нет больше никаких соображений? — полюбопытствовал я и, напустив на себя развязность, попытался потрепать его по плечу, что у меня не получилось.

— Никаких,— подтвердил Блеро с видом неоспоримого превосходства.

Я присел на лафет его орудия и углубился в себя: мне было стыдно сознавать, как мало я философ в сравнении с ним.

Тем не менее я не мог не замечать того, что видел вокруг. Площадь Карусели постепенно заполнялась батальонами, которые становились плотными каре перед Тюильри и с опаской перекликались между собой. Уже подошли секции Горы, Вильгельма Тел-ля, Французских гвардейцев и Фонтен-Гренель. Они строились вокруг Конвента, но с какой целью — чтобы взять его в кольцо или защищать?

Пока я задавал себе этот вопрос, вновь подскакали конные. Копыта высекали искры из мостовой. Всадники подъехали вплотную к канонирам.

Первым, обогнав всех, подлетел толстяк, лицо которого трудно было различить при свете факелов и который не столько говорил, сколько по-бычьи ревел. Он размахивал длинной саблей и еще издали заорал:

— Граждане канониры, к орудиям! Я генерал Анрио. Ребята, кричите: «Да здравствует Робеспьер!» Изменники вон там, ребята! Подпалим-ка им усы! Они думают — такие славные ребята, как вы, будут плясать под их дудку. Это мы еще посмотрим. Здесь я, а меня вы знаете, ребята, верно?

Ни слова в ответ. Анрио покачнулся в седле, натянул поводья, откинулся назад и поднял на дыбы несчастную лошадь, изнемогавшую под его тяжестью.

— Тысяча чертей! — продолжал он.— Где офицеры? Да здравствуют нация и Робеспьер, так вас растак, друзья! Мы все тут санкюлоты и ребята что надо. Мы не лыком шиты, верно? Вы меня знаете, канониры. Вам известно, что я не робкого десятка. А коли так, наводи на эту лавочку, на этот Конвент, где засели плуты и негодяи!

Один из офицеров подошел к нему и цыкнул:

— Привет, и проваливай. Я в этой игре не участвую, а тебя не видел и не слышал. Ты мне надоел.

Второй офицер остановил первого:

— Погбди! Почем знать, может, этот старый пьянчуга и вправду генерал?

— А мне-то что? — огрызнулся первый и сел.

Анрио исходил слюной:

— Да я тебе череп, как дыню, расколю, если не подчинишься, тысяча проклятий!

— Ну-ну, без вольностей, детка! — отпарировал офицер, грозя ему банником.— Полегче, пожалуйста, гражданин!

Напрасно спутники Анрио, состоявшие при нем вроде как адъютантами, пытались поднять офицеров и подвигнуть их на решение: те внимали им еще меньше, чем пьянице генералу.

Вино, кровь, бешенство ударили Анрио в голову. Он вопил, бранился, проклинал, выл, бил себя в грудь, шляпа с пышным плюмажем свалилась у него с головы, он метался из стороны в сторону и путался в ногах у артиллерийских уносов. Канониры глазели на него, смеялись и не двигались с места. Вооруженные граждане с факелами и свечами сбегались посмотреть и тоже смеялись.

Анрио осыпали грубыми ругательствами, он отвечал языком пьяного кабатчика.

— Ишь ты, кабан, до чего разъелся, только вот клыки выдраны! Гляди, как на нас этот хряк с перьями наседает!

Анрио надсаживался:

— Ко мне, добрые санкюлоты! Ко мне, отважные силачи! Я истреблю эту бешеную сволочь Тальена! Перережем глотку Буасси д’Англа, выпотрошим Колло д’Эрбуа, чикнем по шейке Мерлена из Тионвиля, пустим на мясо по-депутатски Бийо-Варенна, ребята!

— А ну прекрати, старый дурак! — рявкнул на него артиллерийский фельдфебель.— Кругом и марш отсюда! Надоело. Закрывай балаган — не будет по-твоему.

С этими словами он ударил лошадь Анрио эфесом тесака по носу. Бедное животное помчалось по площади, унося толстого наездника, чьи сабля и шляпа покатились по мостовой, и опрокидывая на своем пути захваченных врасплох солдат, женщин, пришедших вместе с секциями, и детишек, сбежавшихся вслед за взрослыми.