Избранное

усовершенствования в нравственности". Наизусть заучивались нелепые

схоластические диалоги.

Побои, издевательства. Рассказывалось, к примеру, об учителе,

который за провинность ставил мальчика на четвереньки и ездил на нем

верхом по классу; случалось, переламывал ребенку позвоночник, - но,

цыц, посмей-ка кто-нибудь донести на всевластного учителя!

Пройдя "семь столов" школы, смышленые мальчики (а иных не брали)

превращались в лицемеров или в безответных идиотов...

Да, так было! И Ульянов очнулся, как от дурного сна. "Великая

реформа девятнадцатого февраля, - подумал он торжествующе, - покончила

и с этими ужасами..." И он уже по-иному, с чувством доброй

хозяйственной заботливости, взглянул на здание под яркой железной

крышей: теперь это земская школа под его, инспектора, опекой.

Наконец он в селе. Да, постройка на зависть! Вон даже обшивку

пустили по срубу.

"Этакой красоты в новых земских школах, конечно, не достичь, -

размышлял Ульянов. - Сметы не позволят. Но зато обойдемся и без

тюремных решеток на окнах!"

Захотелось Ульянову посмотреть и на внутреннюю планировку

школьных помещений: взять и там поучительное. Глядит, а на месте

крыльца полусгнившие ступеньки. Да и дверь заколочена, как

перечеркнута досками, крест-накрест.

Илья Николаевич собрал крестьян. Но говорить ему не дали.

Кто-то, таясь за спинами других, истошно выкрикнул:

– Это што ж, знатца, обратно поворачиваешь на уделы? Долой, не

желаем!

И, словно по сигналу, толпа угрожающе зашумела.

Илья Николаевич выступил вперед.

– С удельными школами покончено, и, слава богу, безвозвратно!
–

крикнул он в ответ.
– Это ваше собственное здание! Стоит без пользы! А

детишек посылаете учиться за несколько верст в соседнее село! Где же

здравый смысл? - выкрикивал он, теряя голос от приступов кашля. -

Послушайте меня: я помогу вам открыть школу на месте...

Но слова его тонули в реве толпы.

– Не желаем! Нет на то согласия схода! Долой!

Так он и ушел ни с чем.

А несколько позже, уже в Симбирске, ему доложили, что здание

бывшей удельной школы в этом селе по невыясненной причине сгорело.

x x x

Установилась зима. Илья Николаевич Ульянов, живя в Симбирске,

редко появлялся в городе. Забежит домой, чтобы обнять жену и детей, и

уже спешит в свою инспекторскую канцелярию. Он не терпел, когда

накапливаются бумаги; даст им ход, сделает распоряжения

делопроизводителю - и опять в дорогу...

Прежде чем начать объезд губернии, он основательно поработал над

картой, с циркулем и масштабной линейкой в руках. Расчеты сделал

строго на санный путь, исключив время осеннего и весеннего бездорожья.

Глядит, а зима-то совсем коротенькая! Пожалуй, и не управиться с

объездом... Но, с другой стороны, не растягивать же объезд губернии на

две зимы: этак и за учебным годом в школах не уследишь!

Не знали еще симбирские деятели столь обширных и смелых

предприятий. Казалось им, вновь появившийся в городе чиновник замыслил

фантастическое: на территории губернии полозьями своего возка

прочертить новые линии географических широт, новые линии меридианов...

А Ульянов и прочерчивал.

Перечень школ, которым руководствовался инспектор Ульянов, был

заготовлен в земстве. Но Илья Николаевич в жизни своей не встречал

более легкомысленного документа. Приходилось то и дело развинчивать

дорожную чернильницу и вычеркивать школы, названные, но не

существующие.

Дорога, дорога... Бренчит колокольчик, поскрипывает снег под

полозьями... Порой, чувствуя, что мороз начинает обжигать то бок, то

спину, Ульянов сбрасывал с плеч тулуп и, оставшись в легкой меховушке,

выскакивал из возка; бежал рядом, согреваясь.

Однажды в деревенском трактире Илья Николаевич согревался чайком.

К прилавку подошел какой-то босяк, спросил чарку водки, выпил, крякнул

от удовольствия и пошел к выходу, гремя обледеневшими лаптями

– Эх, человече, человече... - вздохнул трактирщик, когда за

посетителем, брякнув колокольчиком, закрылась дверь.
– Сколько же это

он верстов на своих двоих вымерял? До уезда тридцать пять да обратно.

Да не по одному разу. За своими-то заработанными... А уж и жалованье

это учительское - срамота: за все про все в год двадцать пять

рубликов! Только с получки и разговляется на чарочку. Ишь, даже

закуски не взял, чтоб не разориться, прищелкнул языком - и до

свиданьица!..

Илье Николаевичу стало жарко не только от выпитого чая: от стыда

за министерство просвещения, за свою должность инспектора.

Расплатившись, он кинулся искать учителя. Женщина у колодца

сказала: "Видала. Пошел обедать". Но где именно человек сегодня

обедает, ответить затруднилась. Еще того не легче: оказывается,

учитель на харчах у общества, совершенно так же, как летом пастух:

сегодня его покормят в одной избе, завтра - в другой, послезавтра - в

третьей.

"Кажется, этим человеком дорожат на селе, - с некоторым

облегчением подумал Ульянов.
– Зря бы не кормили!"

Настиг Илья Николаевич лапотника в помещении школы. Назвал себя,

попросил предъявить конспекты уроков.

А инспектируемый возьми и сдерзни:

– Не до конспектов было. На собачьих рысях за казначеем гонялся,

а то и помрешь - не вспомнят... А учительствую вот по какой методе: