Избранное

Но оба спектакля, я должен подчеркнуть, появились с опозданием, почти через десять лет после того, как был написан текст. Как раз на те десять тяжелых лет, когда я не писал почти ничего такого, что давало бы мне заработок, и нередко, признаюсь, за эти десять лет у меня мелькала мысль все бросить и взяться за что-нибудь, как говорится, «нужное». Я рассуждал, утешая себя, что поражение — дело полезное, что тот, кто потерпел неудачу, узнает и поймет жизнь гораздо лучше, чем тот, кому удалось достичь того, к чему он стремился…

А вскоре домик на моем участке опять оказался заселен — на этот раз писательницей, чье имя с тех пор обрело известность во всем мире. Пусть Дженет Фрейм сама, если захочет, расскажет о том, как ей жилось у меня, расскажет, я не сомневаюсь, изящно и с достоинством. Упомяну только, для ясности, что всего за год или два до этого увидел свет ее первый сборник рассказов и зарисовок; а у меня она была занята работой над романом «Совы кричат», который еще раз продемонстрировал ее большие возможности и своеобразие ее таланта, приобретающего все большую известность. Могу также добавить от своего и от ее имени, что за полтора года, которые она у меня прожила, бывали дни, когда мы как писатели испытывали самую настоящую нищету. Этим курсивом я подчеркиваю, что, хотя у нас имелись в достаточном количестве и еда, и одежда, и крыша над головой, мы были совершенно лишены какого бы то ни было комфорта (а комфорт для писателей — это насущная необходимость). Могут мне, конечно, возразить, что писателю, по счастью, в отличие от всех остальных творческих деятелей вообще-то ничего и не нужно: какой-нибудь огрызок карандаша, старые исписанные листы бумаги, чистые на обороте,— и с него довольно; то ли дело скульпторы и живописцы, архитекторы и композиторы (из этих последних не многие, я думаю, сумели бы обойтись почетной глухотой, чтобы «слышать все в голове», как Бетховен). Все так, и я не стану спорить — расскажу только по этому поводу один случай. Однажды Дженет Фрейм и я получили официальные приглашения на прием, где с нами хотел встретиться некий представитель ЮНЕСКО. Это было важное лицо, находившееся у нас проездом и выразившее желание, специально ради встречи с нами, задержаться. Однако встреча не состоялась, и почетный гость без задержки проследовал дальше. Хорошо помню наши непреодолимые затруднения: даже если бы деньги на обратный проезд удалось занять, у меня, например, все равно не было вечернего костюма и просто никакой обуви, кроме сапог, в которых я работал в огороде.

Через полтора года были собраны деньги в фонд помощи Дженет Фрейм, и она по установившейся традиции отбыла в Англию, правда наметив конечной целью остров Ивиса в Балеарском архипелаге: мы узнали из надежных источников, что там, несмотря на американцев, жизнь пока еще сравнительно недорогая. С тех пор постоянного жильца в моем домике не было, но в качестве метафорического «средства связи» с молодым поколением (как я представлял его себе еще со времен Р. и ее друзей) он и потом еще служил мне службу. Бунт молодежи, исподволь начавшийся вскоре после войны, с тех пор на глазах у всех распространился на все слои западного общества; как ни назови это явление, можно культом юности, можно иначе, но факт остается фактом; я же, из-за того что постоянно чувствую свою связь с его истоками у себя на родине и даже в моем собственном саду, совершенно не ощущаю себя устарелым и отставшим от жизни (хотя и понимаю, что среди молодежи найдется немало таких, кто расценивает меня и мои книги иначе)…

РАССКАЗЫ

Беседы с дядюшкой

Мой дядюшка носит котелок с узкими полями. Носить котелок надоумила его жена. Она говорит, что человеку с его положением без котелка не обойтись, а положение у дядюшки прекрасное. Он компаньон одной из крупных фирм. Правда, дядюшка любит немного поворчать, но кто же не любит поворчать? И еще мне кажется, брюки у него, по нашим временам, ярковаты. Но кто смотрит на брюки? Все смотрят на котелок.

Разговаривать с моим дядюшкой нелегко. И потом, вы можете столкнуться с ним нос к носу на улице, а он вас и не увидит, а сядете рядом в трамвае — заметит не раньше, чем вы с ним заговорите. А это любую чувствительную натуру заденет. А все потому, что он постоянно занят своими мыслями. Дядюшка не раз говорил мне об этом. Знаете, он ведь в городском совете и в одной из комиссий, где тебе платят за то, что ты член этой комиссии. Однажды дядюшка баллотировался в парламент, но не прошел.

Разговаривать с моим дядюшкой очень нелегко. Выслушивать собеседника ему не интересней, чем заглядывать в лица прохожих на улице. А вот поговорить самому — это он с удовольствием. Он упивается звуком своего голоса и ждет не дождется, когда ты умолкнешь, чтобы вступить самому. Я знаю, этим грешим мы все, но не все мы так занудны, как мой дядюшка. О господи! Надеюсь, что нет. Дядюшка ничего не читает — разве что изредка какой-нибудь детектив.

О чем только я ни пытался поговорить с дядюшкой — все без толку! Однажды я спросил его: предположим, он отправился на пикник и на этот пикник взяли бананы, по одному на каждого, попытается он взять себе два банана или три, а может, еще больше? Дядюшка ответил, что никогда не ездит на пикники. Вы, верно, думаете, дядюшка сострил. Вовсе нет. Ему такое и в голову не придет. Тогда я сказал: предположим, какие-то люди отправились на пикник — набросятся они на бананы или нет? Если это люди приличные, то, верно, нет? Он ответил: «Нет, ну разумеется, нет».— «А если это дружеский пикник?» — «Дружеский пикник?» — недоуменно протянул он. Дядюшка ничего не понял, и я решил, что с него хватит. Он был так изумлен, что мне стало его жаль.

Раз или два я пытался заговаривать с дядюшкой на рискованные темы. Просто из озорства. Дядюшка мой — аскет. Ест он не больше годовалого младенца. Тощий-претощий, и руки у него всегда ледяные. Жена его говорит, что человеку с его положением без котелка просто не обойтись. А я бы добавил, что такому дистрофику, как он, и вправду без этой штуки не обойтись. Дядюшка не любит, когда я перехожу на рискованные темы. Он говорит: «Смени тему. Приличный человек и думать себе о таком не позволит». И выглядит дядюшка так серьезно, так внушительно.

О господи! Как хорошо, что не все на свете похожи на моего дядюшку. Слава богу, что мир не населен занудами, разгуливающими в котелках.

Мисс Бриггс

На моей улице живет женщина. Зовут ее мисс Бриггс.

Таких женщин, наверное, тысячи. Таких улиц тоже. А во всем мире, наверное, сотни тысяч.

Мисс Бриггс снимает комнату у старушки, которая снимает дом у старика. А старик ничего ни у кого не снимает. Если, к примеру, он берет такси, вы же не скажете, что он его снимает? Или покупает билет в цирк поглазеть на дрессированных газелей.

Дом этот очень старый. Когда-то в нем была бакалейная лавка, а наверху жилые комнаты. Но бакалейщик разорился, а другого лавочника старику найти не удалось. Так что крышу террасы опустили пониже, подновили фасад, а сзади пристроили еще несколько комнат. Старик сдал дом внаем старушке, а та пригласила художника-оформителя, и он вывел над входом надпись: ПАНСИОН.

Но пансионеров старушка не брала. Она просто сдавала комнаты. Правда, она всегда была не прочь продать вам свиную ножку. Не знаю, насколько бойко шла у нее торговля свиными ножками, но витрина вечно была забита ими — два пенни штука.

Ела ли мисс Бриггс свиные ножки, сказать не берусь. Думаю, что нет.

Я ни разу не говорил с мисс Бриггс, хотя вижу ее почти каждый день. Кроме воскресений, она всегда носит с собой два чемодана. И, между прочим, увесистые чемоданы — она вся сгибается под их тяжестью. А сама хрупкая, словно веточка.

Но как это ни странно, я понятия не имею, что продает мисс Бриггс.

Она никогда не пыталась ничего мне продать. Почему, интересно? Может, она продает принадлежности дамского туалета?

А может, мужского — тогда почему она ни разу не заглянула ко мне? Да неужто она думает, что я вечно без гроша? Не бойся я напугать ее, я бы остановил ее на улице и спросил, что все это значит.

И еще вопрос: станет ли есть свиные ножки тот, кто торгует предметами дамского туалета?

Мисс Бриггс всегда на ходу. Вы бы видели ее в дождливый день!

Дамам на крокетном поле тоже приходится бросать вызов дождливым дням. Им приходится весь день есть и разговаривать, и на крокет не остается ни минуты.