Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Шрифт:
И снова операционная. Павлов оперирует. Склоненное над столом лицо Павлова. Вздулись вены на висках. Капельки пота на лбу…
Бьют часы. Старинные часы-шкаф. Густой, тяжелый звон гулко раздается в вестибюле института. В углу, в полумраке, сидит на диване Серафима Васильевна в пальто и шляпе. Перед ней дверь в операционную. Матовые стекла. Тени людей за ними. На скамейке подальше — Никодим. Перед ним ящик, наполненный «рюхами» и «битами» — нехитрым инвентарем игры в городки. Никодим обстругивает ножом городки. Примеряет их по руке.
С е р а ф и м а
Н и к о д и м. Без малого четыре часа операция идет. И ведь который раз? Счет потеряли…
Поглядев на взволнованное лицо Серафимы Васильевны, добавляет:
— А вы вот почитайте пока.
Сняв с часов затрепанную книжку, он протягивает ей. «Графиня-нищая или торжество справедливости» — значится на обложке книги.
Чуть улыбнувшись, Серафима Васильевна перелистывает книгу.
Медленно, равномерно движется маятник часов. Невидимые в своем движении, опускаются вниз тяжелые медные гири. Бьют часы. Неподвижно сидит Серафима Васильевна, и только широко раскрытые глаза да стиснутые руки выдают ее волнение.
И вот открываются, наконец, двери операционной. Медленно, чуть пошатываясь, выходит оттуда Павлов. У него усталое, изможденное лицо, устремленный в одну точку взгляд. Видно, что мысли витают где-то далеко-далеко. Останавливается, прислонясь к косяку двери.
Серафима Васильевна, вскочив, замирает в ожидании. Неужели опять провал? Мрачное лицо Никодима. Он молча идет в операционную.
И вдруг улыбка сверкает на липе Павлова.
— А говорили — не выйдет! — гремит он, подняв вверх кулаки. И только тут понимает, что перед ним стоит Серафима Васильевна.
— Это ты, Сима? А говорили — не выйдет!
Прижав к себе Серафиму Васильевну, он вальсирует с ней по коридору.
С е р а ф и м а В а с и л ь е в н а. Я ведь молилась, Ваня, стыдно сказать, о здравии собаки.
П а в л о в (весело усмехнувшись). Не без божьей помощи, значит.
В дверях операционной показывается Никодим, везущий на столе оперированную собаку. Сзади усталые, но сияющие Званцев и Забелин.
П а в л о в (Никодиму). Смотри мне, чтоб выходил. Чтоб она бегала! Чтоб прыгала!
Н и к о д и м. Не первый год в науке.
П а в л о в (Званцеву). А говорили — не выйдет! Ну, что, господа?!
И, увидев ящик с городками, он хватает «биту», прицеливается…
Павлов во дворе Института. Сияющий Павлов с развевающейся по ветру бородой.
— Ставьте паровоз! — командует он.
Званцев выставляет в отдалении городошную фигуру.
П а в л о в. Анатомы не верят?! Ставьте колодец!
Званцев выставляет следующую фигуру.
П а в л о в (поплевав на левую руку). А мы им фигу-с!
И снова гудящая палица сносит всю фигуру. Званцев даже подпрыгивает, спасаясь от взвившейся вверх чурки.
И, точно продолжая настроение этой сцены, гремит оркестр. Что-то оглушительное и веселое орут трубы.
Но невеселы люди в серых шинелях, шагающие по мостовой. Молча провожает их глазами публика, толпящаяся
на тротуарах.Никодим в форме рядового идет по Невскому. Вот он останавливается и, вытянувшись, козыряет офицеру. В левой опущенной руке какой-то большой пакет.
Проезжает коляска. Проходит дама с кривоногой таксой, ковыляет на костылях георгиевский кавалер.
Идет Никодим. Снова козыряет. Глухо, уже удаляясь, звучит оркестр. Виден хвост уходящей пехотной колонны.
На углу кричат газетчики:
— Сражение в Маньчжурии!
— Последние новости с театра военных действий.
Хмурые и задумчивые лица прохожих провожают уходящую колонну. Надрываются газетчики.
Никодим входит в лабораторию. Она выглядит совершенно по-новому. Десяток собак в станках. На стенах таблицы, диаграммы. Никодим осторожно кладет пакет на стул возле двери. Сняв фуражку, вытирает лоб.
У столика, заваленного кипой конвертов, два лаборанта.
— Не понимаю, что с Иваном Петровичем, — волнуется сухощавый лаборант в пенсне. — Запросы из Европы, Америки, а он и читать не хочет! Все внимание слюнной железе! Думает только о ней, говорит только о ней. (Понизив голос.) Просто пунктик какой-то.
— Подойдя ближе к собеседнику, он спрашивает шопотом:
— Уж не переутомился ли он, Андрей Степаныч? Может быть, ему отдохнуть надо, а?
Никодим с тоской прислушивается к разговору. Пытается ногой засунуть под стол свой пакет.
— Это что, Никодим? — слышен голос лаборанта.
Н и к о д и м. Да так тут, одна вещь. Иван Петрович просил…
Никодим почему-то стесняется своей покупки и явно не хочет рассказывать о ней.
Павлов в кабинете. Он сидит за столом. Склоненное лицо и тетрадь с надписью: «Слюнная железа. Протоколы опытов». Рука Павлова листает тетрадь. Ставит на полях вопросы, а иногда жирный восклицательный знак. Переворачивает страницу.
Заголовок: «Шаги Никодима. Опыт 12». Здесь Павлов ставит три восклицательных знака.
Задумчиво шепчет про себя:
— Заносишься, Иван Петров! Много берешь на себя… Все бросить?!! Ведь фактов-то еще мало… Нет, так будут! — стучит он кулаком по столу, точно ставя точку на пути долгих размышлений.
Входит Забелин:
— Примечательная вещь, Иван Петрович. Мясо, которое собака ест и которое она только видит, дает одинаковую химическую картину слюны. Вот анализы.
П а в л о в. Ну и что же, это понятно… Меня другое интересует.
Задумывается. Подойдя к Забелину, вдруг неожиданно спрашивает:
— Вы не грибник? Грибы не собирали?
Лицо Забелина удивленно вытягивается: да, Иван Петрович явно переутомился.
Павлов берет его за пуговицу:
— Иной раз придешь на поляну, чувствуешь, где-то тут гриб. Другие прошли, а ты, как дурак, под елками лазишь. Чувствуешь — должен он быть. И ведь находишь!
Входит, вернее, врывается, очень возбужденный Званцев. Кричит еще с порога:
— Ничего не понимаю, Иван Петрович! Поразительные вещи… У нас темно в лаборатории. И под вечер, давая еду собаке, я зажигаю свет — и у собаки бурное слюноотделение. Без всякой еды!