Избранные проекты мира: строительство руин. Руководство для чайников. Книга 2

Как из всех этих предполагаемых вариантов определить то самое, одно, наилучшим образом отвечающее всем жизненно важным требованиям?

Пчелы-разведчики, вернувшиеся к ожидающему исторического решения рою, во всех красках начинают расписывать то, что они там видели. Рекламная кампания длится до момента, пока поисковый комитет не остановит свой выбор на чем-то одном. Производится она вся языком танца. О да, это тот самый знаменитый танец пчелы, о котором любой ценитель меда сможет сказать столько слов, сколько выдержит его любовь к питомцам. Кандидаты, уговаривающие всю стаю пойти только их и ничьим больше путем, варьируют в своих оценках довольно честно: от одного балла («В гробу я его видел».) до десяти («Дас ист фантастиш!».). Время, в продолжение которого длится танец пчелы, и определяет степень ее личного впечатления. Возможности, которые открывают новые горизонты, передает сила танца.

Если место на рельефе и в самом деле стоит внимания, танец может длиться достаточно долго, чтобы утомить даже самых терпеливых. Посредственные варианты удостаиваются мимолетных упоминаний. Но даже все они составляют золотую зону обитания под общим названием: «Там, где можно жить». Там, где жить нельзя, в силу неких причин раз за разом оказывается местом дислокации.

Ключевыми параметрами выборов является критерий гонки между представителями различных партий: кто из них сумеет привлечь именно на свою сторону число сторонников, достаточное для внимания поискового комитета. Кворум обычно составляет от пятидесяти до сотни пчел, причем он является знаком для всех, что данная фракция набрала необходимое число голосов. Вот тогда они все возвращаются к основному рою и начинают все петь в один голос. Тот самый хоровой голос, который отличит любой, и в нем только два важных сообщения: «Решение принято – плясать хватит» и «Всем приготовиться – отлетаем».

И за ними идет последний, щиплющий сердце и чувства «банзай». Все фракции, партии и непришитые осколки так и не состоявшихся политических группировок, сколько их есть, – другими словами, все десять тысяч особей, подобно бегунам на марафонской дистанции срываются и сломя голову уходят открывать новую страницу истории.

И наступает катастрофа. С момента, когда стая решает: «Всё. Идем туда – и никуда больше» – ее история минует точку возврата. И больше о ней никто не слышит.

В той элитной группе поисковиков, силами которых производился осмотр местности, находятся один–два доверенных экземпляра, танец которых перед лицом будущего стаи длится необыкновенно долго. Он идет столько, что доходит даже до самых бестолковых: это то, ради чего боролись наши отцы.

Кампания срабатывает безотказно. Под впечатлением от такого красноречия пчелы снимаются и все вместе отправляются, чтобы хотя бы просто посмотреть, что же это такое может быть.

Десять тысяч особей медоносного роя, толкаясь и прокладывая себе дорогу через головы товарищей, в течение минуты исчезают с прежнего места обитания без следа. Это и в самом деле проблема: как десяти тысячам членов в доступной форме обрисовать ситуацию, и еще точно показать, где конкретно лежит земля обетованная? Выглядит все каждый раз по разному, но заканчивается одним: партия избранных, руля ситуацией, на сумасшедшей скорости несется выше всех, сообщая то же сумасшедшее ускорение остальным.

И вот, когда нужное направление уже взято, день клонится к своему закату и необходимая скорость уже на такой отметке, что задача, как всех затормозить, становится новой проблемой, вся колония уносится к новым горизонтам. И дальше происходит то, что по выражению одного аборигена выражено фразой: “Bamm!.. There is nothing.”

Лишь когда по наблюдениям смотрителей-статистиков один и тот же сценарий стал снова и снова повторять себя на границах периферии, абсолютно разных и никак не связанных, впервые заподозрили, что что-то не так.

«За это должен кто-то ответить». Этот лейтмотив, помноженный на сообщения о провокациях на границе, стал топиком в новостях дня.

Широкая мощеная камнем улица, заваленная строительным брусом, была оккупирована бюргерами, с самого утра уже что-то оживленно обсуждавшими. Через улицу висел протянутый поперек транспарант: «Пейте как можно больше жидкости». За ним на некотором удалении висел другой: «Мед – сокровище нации». За ним: «Враг за это заплатит». И дальше еще один: «Будущее никогда не ждет».

«Какой, однако, нынче урожай на грибы…» – поделился мнением бургер с высоты городской стены.

«Весьма с вами согласен, – поддержал его соотечественник снизу. – Что-то особенное. У меня теща вся в грибах и заботах».

«…С картошкой, – внес замечание третий голос. – С картошкой лучше всего. Если, то есть, еще свежая зелень сверху и что-нибудь острое, то, говорю вам, жизнь прожита не зря…»

Боевые сандалии солдат с топотом опускались на мостовую. Эхо отдавалось от стен, сотрясая устои Мегалита.

– Бедствие дает повод к мужеству, – произнес я, зная, что буду услышан.

Солдаты, гремя по мостовой, шли нога в ногу – просто приятно было смотреть. Я только сейчас стал понимать настроение всех диктаторов и тиранов, чего они все пялились, не желая уходить, пока не досмотрят всё до конца. «Подбородки повыше», – негромко произнес я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Кормчий по левую руку задержал дыхание, как перед броском. Его каменный в шрамах лоб потемнел, в трахее что-то забулькало, как под давлением пара. «Подбородки повыше», – заурчал он, сжимая челюсти и раздувая ноздри, имея адресатом конкретные уши.

– Я вам сколько раз буду говорить записывать авторство всех, на кого стучите, – сухо произнес я, не поворачивая головы. Ноздря, стоявший рядом, смотрел, как штандарты гонят ветер истории по мостовой. – Вы ставите меня в неловкое положение. Я должен знать антиобщественный элемент, который цитирую.

Замяукала волынка. Солдаты, не задерживаясь, под обычный метроном морской пехоты «А-а… Один, два, три, пять…» грянули в один нестройный голос бесстыдный куплет «Священник, женщина и спальня».

Ввести войска на чужую территорию предполагалось под предлогом сбора грибов. Инициативу поддержали. Я рассеянно смотрел и слушал, как эхо отдается от мостовой, уходя в бесконечность и становясь эпизодом хроник. Зря я тут встал. Ум трезвый и рациональный упрекнул бы меня в расточении ресурсов. Особенно, если он никогда не пил чай без сладкого. Другой не усмотрел бы в том ничего, что выделяло бы одно явление международного масштаба из практики прочих повелителей миров. Смысла здесь не больше, чем в известной исторической резне нескольких античных народов за одну самку. Будет, о чем написать.

Мой первый государственный эдикт был о меде. Я думал, что глубоко символично, когда руководство начинает строить политику с мыслью о лучшем дне и сразу берет курс на сладкую жизнь.

Я устал стоять. Делать здесь больше было нечего. «Кофе еще кто-нибудь будет?» – демократично обратился я через плечо. Народ тоже зашевелился, кашляя и запахиваясь.

Декреталиум 4. О благопристойном. Скавры и как с этим жить дальше