Каирский синдром

Потом прошелся по улицам. Я и тогда, и сейчас считаю Александрию менее интересным городом, чем Каир, каким-то эллинистическим, неарабским. Город стоит на косе, как Петербург, что ли. Не знаю, что можно сказать об Александрии, кроме того, что здесь родился Насер, а король Фарук закатывал отменные оргии в своей резиденции «Мунтаза».

Александрия-2010: монстр на отмели, отделен камышами от дельты, высятся жуткие небоскребы, как утюги над песчаной полоской у моря, того гляди обрушатся.

Проехали по набережной: арабской кухни не видно вообще, повсюду американский фаст-фуд. Что алкоголя нет нигде, понятно. Но то, что даже лавки с фулем и таамией запрятаны в боковые улочки, трудно объяснить. От былой роскоши остался лишь парк короля Фарука, где в роще примостилась симпатичная гостиница «Хелнан Филастын». А в целом впечатление тяжелое — упадок средиземноморской цивилизации, и вместо нее непонятно что, как и зачем. Перекошенный и переполненный. Неужели это ты, Египет?

В Александрии запомнился лишь Археологический музей. Экскурсию вел молодой профессор-археолог, явный копт. Он шел впереди нас, гордый потомок фараонов. Форма головы, осанка были другими, чем у нынешних египтян.

Перейдя в раздел исламской культуры, он сказал:

— И это тоже культура, конечно же…

За этим «конечно» скрывалось большое «но». Он понимал превосходство древнеегипетской цивилизации над слишком общедоступным исламом.

Подумалось: «Сколько получает профессор археологии в Александрийском университете? Наверное, сущие копейки, но он служит своим, полузабытым древнеегипетским богам… Он сохраняет память предков в бушующем исламском море».

ЭЛЬ-АЛАМЕЙН (18 марта 2010-го)

Дорога Александрия — Эль-Аламейн идет вдоль Средиземноморского побережья. Бесконечные ряды кондоминиумов и таунхаузов: на десятки километров — сплошные застройки и ни единого деревца. Новая буржуазия вкладывается в недвижимость. Все побережье — как Рублевка.

И вся эта кирпично-глинобитная масса устремилась к Эль-Аламейну, где военный музей и отличный немецкий воинский мемориал. О нем местные власти искренне заботятся.

Арабы, и мусульмане вообще, любят немцев, но они не любят англичан и американцев. Евреи — особая тема.

Военный музей Эль-Аламейна. Техника 42-го года. Британские, немецкие, итальянские танки и бронемашины. Есть даже танкетки индийской сборки.

Сел за руль немецкой бронемашины.

На ней я и въехал в 1942 год.

Раскаленный воздух пустыни обжег дыхание.

ИЗ ДНЕВНИКА РЯДОВОГО ШУЛЬЦЕ (июль 42-го)

Наш мотопехотный батальон застрял на подступах к Эль-Аламейну. Как непохоже это на чудесные арабские сказки: в них оазисы с пальмами, где усталых путников ждут покорные верблюды, навьюченные ослики и услужливые погонщики. А у нас вокруг — бесконечная пустыня, барханы и огненный ветер. Лишь сумерки приносят облегчение: мухи успокаиваются, можно лечь на теплую броню и созерцать небосвод. Темная ночь, бездонное небо… Созвездие Большой Медведицы. Сигарета Juno дымится во рту. Германия далеко. А с утра все по новой. Во что я влип, простой немецкий солдат?

Хуже всего — песчаные бури. Хамсин дует не переставая, температура воздуха доходит до шестидесяти градусов. Дальше двух-трех метров ничего не видно. Задует ветер, и боевые действия тут же стихают. От песка нет спасения даже в палатке. Он на зубах, в глазах, в моторах. Второй враг — солнце. К полудню боевые действия прекращаются из-за жары. Мы замеряли: температура в полдень доходит до семидесяти пяти градусов. К металлу невозможно прикоснуться, выстиранная одежда, положенная для просушки на танк, обугливается. На броне мы жарим порошковый омлет.

Наша пища никуда не годится. Хлеб, мясные консервы, сардины в масле и сушеные овощи. Редко — лимон. И так — изо дня в день, из недели в неделю. Мечтаем получить немного свежего мяса, овощей или фруктов. Арабы продают за бессовестную цену пару луковиц или дыню.

Все самое лучшее осталось в тылу — в Бенгази и Триполи. Вода, женщины, прохлада. У итальянцев техника хуже, а снабжение лучше: передовые части обеспечены мобильными борделями, в тылу оборудованы настоящие публичные дома. А нас начальство для релаксации заставляет играть в волейбол.

Один солдат заказал по радио звуки плещущейся воды. Его просьба была выполнена. Поставили сразу после «Лили Марлен». Туалетов нет: мы научились, как арабы, ходить с банкой воды в пустыню.

Питьевая вода: мы добываем ее с трудом из маленьких скважин, которые часами копаем. Это неприятная на вкус, солоноватая вода. Мы заливаем ее в проржавевшие канистры. Пьем в теплом виде. Когда нет воды, умываемся бензином.

Наши организмы сдают. Почти у всех хронический понос. Иногда хочется сдохнуть. Когда до семидесяти раз в день садишься на корточки, помрачается рассудок. Но более всего со словами «Африка» и «пустыня» у нас ассоциируются мухи. Сотни, тысячи, миллионы мух. Они пожирают нас… Их можно прибить пятьсот, тысячу… но этот ад никогда не кончится. Без мухобойки солдат здесь просто безоружен.

Лежим. Все в шортах. С мухобойкой в руке. Дыхание пустыни. Ощущение мухи, которая ползет по твоей ноге. Мухобойка шлепает по ленивой арабской мухе. Садится новая. Этому нет конца!

И, наконец, техника. Она дохнет в пустыне. Танки выходят из строя: пыль и песок забивают моторы, холмы и барханы ломают гусеницы. За месяц в нашем танке мы сменили три мотора. Грузовики не в лучшем состоянии. То, что мы продолжаем двигаться вперед, заслуга наших водителей и ремонтников. Они совершают чудеса в этой безнадежной ситуации.

А англичане? Сытые англичане сидят в уютных оазисах, им доставляют свежие фрукты, они ходят в город пить пиво и гуляют с девушками.

Одно хорошо: полевая почта поступает исправно. «Юнкерсы» летают сюда с Крита. И местные арабы — они очень милые, любят немцев, мы чувствуем это всегда. В Бенгази я покупал сандалии. Случайно взял два бабуша на левую ногу. Заметил лишь позднее. Так вот, когда я пару месяцев спустя снова попал в Бенгази, араб вспомнил меня и поменял сандалии…

…На этом месте историю рядового Шульце прервал руководитель нашей группы Шамс.

Он сел рядом на скамейке, закурил «Килубатру» и громко закашлялся.

Я сказал ему, что здесь все пропитано германским духом, что Садат пробирался сюда в 42-м, что он был на связи с немцами.

— Ты врешь! — вскрикнул Шамс. — Садат хороший, он истинный мусульманин, он восстановил страну после насеровской разрухи.

— Этот яхраб бейту исламист, он набил себе шишку на лбу, подлый Садат! Авантюрист и оборотень.

Под конец я сказал ему все, что думал:

— Это вы, сволочи-фундаменталисты, сожгли Auberge des Pyramides, а теперь все рветесь в Европу!