Камень-1. Часть 4. Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена

— Садиков, управишься с пукалкой?

— Управлюсь…

— Цель в шамана. Не важно, куда. Главное, ты в него попади, а не в нас с Лолкой. Лолка! Кидаемся на шамана вместе. Хватай его за ноги, и лучше сзади. Не подставься под удар, он меня с одного тычка отключил.

Ворчание за спиной было ему ответом, и в этом ответе, казалось, звучало: «поучи ещё меня». Фабий размял руки, понапрягал ноги, нащупал за спиной рукоять стилета, которым утром упокоил вампира. И стал внимательно следить за казнью Юрца, ломая голову, что же тот задумал. Маленький Пряхин в драке был непредсказуем и страшен для противника своей жестокой и безжалостной эффективностью, хладнокровием и умением всё просчитать и посчитать. Сам Фарберович, например, трижды подумал бы, сходиться ли с Рыбачком даже в учебном поединке. Юрец и бой были как Моцарт и музыка, он не занимался, а жил им. И неважно, что это было, кабацкая драка или сражение с эльфами. Он легко, непринуждённо и естественно, как тот же Моцарт имеющиеся в наличии музыкальные инструменты, вплетал в партитуру то, чем располагал: пустую руку, тарелку, стул, гномью секиру, эльфийскую саблю или миномёт. Так что Фабию оставалось не сомневаться, а готовиться.

И вроде ненадолго отвлёкся шаман, а зигизуги снова завихляли, затряслись. Старикашка глянул на них, захлопнул пасть и снова завыл. Оборотень, едва ли не вжав после выволочки свою волчью морду в широкие человеческие плечи, покосился на шаманёнка и что-то буркнул ему. Вот интересно, как у него выходит издавать членораздельную речь волчьей пастью? Затем, обойдя вокруг плахи, волколак стал с противоположной от Пряхина стороны, оказавшись к Фабию почти спиной, ну, лишь слегка под углом, так, что Пряхина Фабию видно было теперь плохо. Оборотень вцепился в руки «сомлевшего» Юрца и с лёгкостью вздёрнул того вверх. Впрочем, Рыбачок опять оплыл по колоде. Но руки его, удерживаемые оборотнем практически за запястья, на этот раз остались на плахе. Волколак повернул морду к шаманёнку и вопросительно рыкнул. Шаманёнок, не прекращая своего мычания, опустил топор, прислонил его к своей ноге и, повернув руки ладонями вверх и сложив их вместе, показал, как надо уложить руки Юрца на чурбаке. Оборотень кивнул и умостил грабки Пряхина на плахе, после чего вновь посмотрел на колдунёнка. Тот кивнул одобрительно и воздел тупицу вверх, в свою очередь внимательно наблюдая за шаманом и продолжая по-бабьи повизгивать в унисон учителю. А тот начал выть всё выше и выше. Наконец, на особо противной и визгливой ноте, шаман резко кивнул головой, взметая взбесившимися змеями свои длинные патлы. Шаманёнок прервал своё уханье, и топор, блеснув широким лезвием, рухнул вниз. Но вот тут и произошло нечто неожиданое. Ну, никем, кроме Фабия. Оплывший Юрец на самом деле сжался, как пружина, и уже в тот миг, когда топор устремился вниз, он, упершись ногами в колоду, изо всей мочи потянул назад. Оборотень, конечно, был в разы сильнее Рыбачка, но рывка последнего не ждал от слова «совсем». Рук он не отпустил, и дернулся вслед за Рыбачком. И в этот миг широкое лезвие тупицы обрушилось, отсекая обе кисти, и вгрызлось в плаху. Только вот кисти отрубило не Юрцу, а оборотню, подавшемуся вслед за Рыбачком. Громкий обиженный, испуганный и болезненный визг взмыл к небу, а оборотень повалился наземь. Юрца же лишь довольно сильно «окропило красненьким», как, впрочем, саму плаху и траву вокруг.

Палач-неудачник оторопело смотрел на застрявший в колоде топор, даже не пытаясь его выдернуть, а оборотень, визжа, катался по земле, ещё больше орошая её кровью. Сам же Юрец, каучуковым шариком взмыв вверх, подскочил к шаманёнку. Казалось, что Рыбачок завис в воздухе, как шмель, и взорвался ударами, настолько быстро мелькали его руки и ноги. Незадачливый экзекутор отцепился, наконец, от застрявшего в плахе топора, а голова его болталась, как у болванчика. Хотя он и поплыл, но всё же еще оставался на ногах, и даже несколько раз попытался изобразить защиту. Юрец, не снижая темпа и напора, продолжал свирепо избивать харазца, не обращая внимания ни на что, даже на прозвучавшие во всех смыслах громом два выстрела. Физиономия шаманёнка обильно покрылась кровавой юшкой из в считаные секунды разбитого носа, расплющенных губ и рассечённых бровей, но, признаться, не вся кровь была его. Одна волколачья клешня отвалилась сама, но вторая намертво, опять же во всех смыслах, вцепилась в левое запястье Пряхина, и мазала кровью как рукав кителя Рыбачка, так и морду шаманёнка, ещё и пятная брызгами всё вокруг. Наконец, пропустив жесточайший удар в печень и пинок в колено, ученик шамана завалился навзничь. Но легче ему от этого не стало ни капли, ибо Юрец мгновенно обрушился на него коршуном сверху. В считанные секунды Рыбачок добавил шаманёнку серию свирепых плюх по роже и сломал ему по нескольку пальцев на каждой руке, лишая тем самым противника возможности делать колдовские пассы. Но, чтобы уберечься от заклятий, особенно шаманских, не мешало бы ему ещё и рот заткнуть. Недолго думая, Юрец отодрал, наконец, от своей левой руки совсем почти человеческий, но оснащённый мощными жёлтыми когтями и обильно поросший серо-седой шерстью обрубок руки оборотня. Потом, бесцеремонно оттянув нижнюю челюсть шаманёнка, он вбил ему, как кляп, волколачью культю пальцами наружу, и, стало быть, срезом внутрь, нимало не заботясь тем, что острый скол костей раздирает язык шаманёнка, а сам обрубок некогда мощной руки едва не разорвал тому рот. Ничего, молчаливей будет! От боли шаманёнок очнулся и начал приходить в себя. Врезав ему ещё раз по морде, Юрец, вспомнив, как тот указывал оборотню, каким способом уложить его, Юрцовы, руки на плахе, спросил злым шопотом:

— Что, мама не учила на себе не показывать, гадёныш?

Содрав с шеи харазца грязный, заскорузлый, забрызганный кровью и какими-то ещё невнятными пятнами жёлтый платок, он туго затянул его под челюстью побеждённого на манер бабьей косынки. Затем, не снижая темпа, Юрец выдрал из шаровар шаманёнка очкур, толстый шнур, поддерживающий их на поясе, и перекантовал того мордой вниз. И кровью из разбитого носа не захлебнётся, и паковать проще. Что собственно, он и выполнил следующим пунктом, стянув руки и ноги колдунишки ласточкой, благо, длина очкура позволила. Теперь он, наконец, позволил себе оглядеться. Надо бы срочно помочь Фабию с босоркой, но там было нечто вроде равновесия в борьбе, а вот порубленный оборотень уже успел перекинуться в человека. Он по-прежнему был без кистей, но культи выглядели уже вполне поджившими. И волколак явно старался обратиться вновь. Только вот Юрец вовсе не собирался проверять истинность тезиса, что, перекинувшись ещё раз в волка, тот отрастит уже полноценные лапы, правда, чуть более худосочные, чем раньше. Медлить было нельзя, и Пряхин скакнул к колоде. Ростом-то он был невелик, да зато крепко сбит и жилист. Поэтому и тупицу из плахи он вырвал легко. Оборотень, глядя на него с ненавистью, пошёл волнами, бугрился, короче, пытался перекинуться как можно быстрее. Но то ли культи подвели его, то ли ещё что-то, однако выходило у него это медленно, хотя морда у него уже вновь начала становиться волчьей, свирепой, зубатой и страшной. Да он бы не успел обернуться и в укомплектованном варианте, уж этого-то Юрец бы ему точно не дал и не позволил. Он ловко отрубил левую ногу, или уже почти лапу, практически в колене, и волколак с визгом рухнул на землю, катаясь и опять пятная её тёмной кровью. А Рыбачок, отработав инерцию тяжёлого топора круговым движением, вновь обрушил его на оборотня, и вновь — на лапу. На этот раз переднюю, и опять левую. Дальше был уже не бой, а казнь. Тюк — правя задняя. Тюк — последняя, правая передняя. Оборотень уже даже не скулил, а лишь прохрипел, хотя с той полуволчьей, получеловечьей мордой, которая была у него сейчас, это было и непросто:

— У тебя нет чести!

Рыбачок чуть не заржал, невзирая на напряжённость минуты. Напавший сзади из сумрака на втрое более слабого противника говорит о чести! Глядя в янтарные глаза твари, Юрец издевательски ему ответил:

— Зато есть топор в руках и голова на месте. А твоей уже, считай, что и нет. И хвост я тебе тоже отхвачу. Подтирку себе сделаю, жопу вытирать.

А затем резко обрушил тупицу на шею оборотня, напрочь отрубая тому голову. И тут позади Рыбачка что-то оглушительно грохнуло.

Фабий, сжавшись пружиной, напряжённо следил за тем, как казнят Юрца. Он, конечно готов был ко всякому, но такое… Этакого пируэта он даже от Рыбачка не ждал. Игорь слегка подвис и засмотрелся — ну, красиво же сработано! И лишь гневный вопль шамана привёл его в чувство. Тут уже Фабий перестал, наконец, тупить и метнулся, не досмотрев всё самое интересное, к старикашке. Он очень боялся, что тело, по которому по-прежнему метались мурашки, подведёт его. На ходу вырвав из-за спины стилет, Игорь с силой вбил жало в правый бок шамана, прямо в его гнилую печень. Фабий двигался и встал так, чтобы не перекрывать Садикову линию огня, но тот то ли выжидал, то ли растерялся, и выстрелов не было. Ну и имп болотный с тобой!

Фабий выдернул стилет, ожидая толчком плеснувшей чёрной крови, и оторопел. Крови не быо, вовсе. Тьфу, мог бы и раньше сообразить, что дело нечисто и без колдунства ну никак не обошлось! Человек, которому вогнали в печень такой кол, в дугу выгибается, а старый хрен даже и не почесался…

Шаман же, уже шагнувший было в сторону Юрца, глухо зарычал и обернулся к Фабию. Глаза его бешено сверкнули, и он начал что-то заунывно бормотать, мелькая пальцами в мудрёных пассах. Только вот Фарберович не стал ждать результата, и стремительно ткнул стилетом в глаз харазцу. Колдун не менее резво увернулся, но Игорь именно этого и ждал. С одной стороны, Фабий успел перенацелить остриё стилета. В глаз-не в глаз, а щёку шаману он распахал знатно. И опять — крови почти не было, словно он не в живую плоть попал, а в глину тыкал. С другой стороны — и это всё тоже было всего лишь отвлекающим манёвром. Перехватив левой рукой большой палец правой руки старикашки, он резким рывком сломал его, и тут же — указательный. Нефиг шаманить! Но вот третий палец колдуну Фабий сломать уже не успел. И вновь — ощущения нашкодившего щенка, взмывшего вверх в наказующей длани. Впрочем, именно к этому Фабий был готов, всё же любой склонен повторять удачные ходы. А вот к чему он не был готов, так это к тому, что, ничтоже сумняшеся, шаман вздёрнул его ввысь покалеченой правой рукой, словно и не замечая ни его сопротивления, ни своих поломанных пальцев. А своей левой старикашка вцепился в стилет. На кой чёрт он ему понадобился при ноже и револьвере за поясом, Игорь так и не понял. Хотя, возможно, босорки и не боятся серебра…

Игорь попытался отсушить шаману правый бицепс. Бесполезно. Тогда — взять правый локоть на рычаг! Или вот тычок сюда, в межключичную впадину! Но каким-то немыслимым образом не удалось ничего, а злокозненный старикашка избежал всех ловушек и ударов. Он, вроде, и не делал ничего, даже почти не двигался. Но удар по бицепсу пришёлся словно в каменную стену, локоть на рычаг не взялся, будто смазанный маслом, а тычок просто не дотянулся, словно у старого паршивца вдруг удлинилась рука. И он уже почти вырвал у Фабия стилет, но вдруг дёрнулся и завопил. У старого гундоса вдруг резко закровила вспоротая щека, а размахайка на боку возле печени мгновенно потемнела. Руке шамана вдруг стало не по силам держать обер-ефрейтора на весу, а его захват ослабел настолько, что Фарберович, чьи ноги уже коснулись земли, вывернулся и от души врезал по шаманьей печени. Лолка! Это она вцепилась в ногу старикашке, и, такое ощущение, что её укус мало того, что был для колдуна болезненнее всех атак Фабия вместе взятых, так ещё и разрушил его неуязвимость. У него закровоточили все нанесённые Игорем раны, а сломанные, но невозможным образом действующие пальцы стали вдруг просто сломанными пальцами. Похоже, что зубы босорки не только рвали плоть старого мерзавца, но и растрепали его колдовскую защиту. А она, эта защита, как теперь стало совершенно очевидно, была чертовски сильна, раз выдержала и несколько выстрелов, и стилет в печень. Старый хрен, однако, и не собирался сдаваться, а тем более помирать, хотя с такой дырой в боку любой нормальный человек уже бы свалился. То ли духи его поддерживали, то ли амулеты, а, может быть, и остатки защиты сберегали. Он мгновенно сообразил, кто для него теперь опаснее, и, отскочив от Фабия, яростно лягнул босорку, а здоровой рукой стал быстро плести кружево какого-то заклятья. Лолка взвизгнула от боли, хотя захвата не расцепляла. Но после второго пинка она всё же не удержалась и отлетела в сторону на несколько шагов. Однако тут же вскочила, и, злобно оскалив длинные зубы, зарычала. Припав к земле, босоркуня вновь нацелилась на шамана. О, теперь она вовсе не напоминала милую некрупную собачку. Шерсть дыбилась стальными иглами, лапы, недлинные, но отчётливо взбугрившиеся мускулами, взрывали землю мощными, на глазах будто бы растущими когтями, а морда, выросшая ещё больше, чем когти и лапы, словно была взята от намного более крупного зверя. И отнюдь не собаки. Было в ней теперь нечто жуткое и инфернальное, особенно страшные, прямо-таки завораживающие глаза, пылающие алым так, что, того и гляди, прожгут насквозь. Ну, и зубов в пасти было больше, чем у акулы.

Тут, наконец, очнулся босоркин батюшка. И очнулся, надо сказать, успешно. Громом небесным дважды шарахнул «Дерринджер». Всё же коротышка 45 калибра лупит будьте нате, а в темноте факел такой, что ой-ой-ой! И ведь не промахнулся гнутый! Чёрной кляксой взбрызнуло в пояснице и, мигом позже, ещё раз, на заднице у шамана. Но! Фабий впервые видел такое «весомо, грубо, зримо». Утрешнее в Карташкином лабазе как-то прошло мимо с точки зрения наблюдения результатов. А тут всё прямо на расстоянии вытянутой руки. Словно и не в колдуна бабахали, а в оборотня, или там вампира. Пули выдавило, вытолкнуло из кровавых кратеров ран в каких-то чёрных, мерзких, словно насквозь гнилых сгустках, а сами раны начали на глазах затягиваться и зарастать. Но всё же это явно сожрало какие-то старикашкины силы. И он точно сделал выводы.

Так же прытко, как и секунды назад, старик опять скакнул кузнечиком, но на этот раз — от Лолки подальше, к Фабию поближе. Всё же старый мерзавец был сильным колдуном. Нельзя сказать, чтобы он был бодр и свеж, но скорость, с которой он восстановил свои силы (и защиту) оказалась для Игоря неприятным сюрпризом. Вьюном пронырнув под, казалось, неотвратимо в него несущийся стилет, шаман попытался, как и до всего этого кордебалета, потыкать пальцем по Фабию, как малолетка по клавишам рояля, и отключить его. Но, то ли силы не полностью к нему вернулись, то ли он не учёл амулет Фабия, который поленился снять при обыске, однако парализовать Игоря у него не вышло. Более того, обер-ефрейтору удалось снова добротно так, увесисто, впечатать левый кулак в раненую печень старикашки, не ожидавшего такой прыти и такой подлости. И колдун ощутимо поплыл. Но ненадолго. Его проклятая мощь вновь собрала и выручила его, и он вцепился, как клещ, в руки Фабия.

А вот последний растерялся и завис. И, чего греха таить, испугался. Потому что увидел, как медленно, дёргаясь и едва не падая назад, в кровавую лужу, восстаёт из неё и из мёртвых Мамон.

Глава 5

Глава 5, в которой «Пиф-паф, ой-ой-ой!» продолжается, а ещё лишний раз подтверждается, что отчёт о бое начальству хуже самого боя.

Если колдуну удалось ещё и покойников поднять и натравить на них, то им точно пипец! Эта мысль бухнула Фабию в голову, как в колокол. Если бы руки у него были свободны и в них был бы ствол, то он сейчас не раздумывая влупил бы не по шаману, а по Грачёву. Точнее, зомби-Грачёву.