Капитан Мак. Игрок

– Кардинал устранил ее, как он устраняет всех, кто ему так или иначе мешает.

– Но, значит, – продолжал Гастон Орлеанский, – дорога в Амбуаз королю совершенна открыта?

– Конечно, в том случае, – тихо сказал, загадочно улыбаясь, дон Фелипе, – если на этой дороге королю не попадется камень преткновения.

– Что вы хотите сказать?

– Я знаю одну женщину, – продолжал дон Фелипе, – которая вполне могла бы стать камнем преткновения, о котором я имел честь упомянуть вашему высочеству.

– Ба! Король уже давно не обращает никакого внимания ни на одну из придворных дам, мой бедный Пепе.

– Это не придворная дама, и король никогда ее не видел.

– Где же она?

– Здесь, – ответил дон Фелипе.

– Как, здесь, в Блуа?

– Да, монсеньор.

– Но, значит, это какая-нибудь горожанка или, как принято говорить, простолюдинка?

– Нет, монсеньор, это знатная дама.

– Каким же образом я никогда ее не видел?

– Она приехала только вчера вечером, и если ваше высочество не боится прогуляться ночью по узким улочкам и сомнительным закоулкам доброго города Блуа…

– Ты мне ее покажешь, Пепе?

– Да, монсеньор.

– Когда?

– Нынче же вечером, ежели ваше высочество соблаговолит за мной последовать.

Гастон поднялся, взял плащ, шляпу, шпагу и сказал дону Фелипе: – Идем! Мне не терпится увидеть это чудо.

Замок Блуа сообщался с нижним городом потайным ходом.

По маленькой винтовой лестнице нужно было спуститься до потайной двери, которую впоследствии заложили камнем, я через нее можно было попасть в узенький переулок, спускавшийся к Луаре.

Этой дорогой и повел принца дон Фелипе д'Абадиос.

На самом берегу реки стоял уединенный дом, с севера, востока и запада окруженный садом.

– Здесь, – сказал испанец.

И он показал на живую изгородь сада. Из дома не доносилось ни звука, но сквозь цветные стекла одного из окон первого этажа поблескивал свет.

– Монсеньор, – сказал дон Фелипе, – я хотел бы показать вам женщину, о которой я вам рассказал, но так, чтобы она вас не видела.

– Так как это сделать? – спросил принц.

– Идемте со мной.

В просвете изгороди была сделана калитка; дон Фелипе бесшумно открыл ее и, взяв принца за руку, сказал:

– Идем, только тихо.

Они подошли к самому дому и остановились под освещенным окном. Но окно было высоковато; Гастону пришлось взобраться на кучу хвороста, сваленного у стены, и он достал до подоконника.

– Смотрите, – сказал ему дон Фелипе.

Принц приник к стеклу и стал с любопытством вглядываться. Он увидел небольшую прекрасно обставленную молельню.

– Сразу видно, что ты архитектор, – сказал он с улыбкой дону Фелипе. – Но где же женщина?

Но не успел он задать этот вопрос своему фавориту, как оборвал себя на полуслове и остался стоять с открытым ртом. В комнату вошла женщина, и лампа, стоявшая на столе, ярко осветила ее лицо.

– Как она хороша! – восхищенно прошептал принц.

– Если король не потеряет от нее голову, – шепнул ему на ухо дон Фелипе, – значит, дьявол нас покинул… Идемте отсюда, монсеньор.

И, увлекая за собой Гастона, он вышел из сада, тщательно затворив калитку.

Глава 4. В которой Месье доказывает, что он – прекрасный брат

В этот день король проснулся рано, и, что бывало редко, в хорошем настроении. В замке Блуа он занимал комнату, в которой когда-то жил Генрих III; из ее окон, расположенных выше стен, окружавших двор замка, был виден левый берег Луары и вдалеке высокие деревья Шамборского леса.

Королю в это время было тридцать семь лет, но он выглядел на все пятьдесят. Волосы его поседели на висках и поредели на макушке; щеки завалились, глаза запали, а нижняя губа отвисла, и вид у него был усталый и скучающий, причем его каждодневную скуку не удавалось развеять никакими развлечениями.

Чтобы он проснулся в хорошем настроении, должно было произойти нечто необыкновенное. И об этом король решил поведать одному из своих пажей, Габриэлю де Сабрану, который спал в одной комнате с ним.

Вчера Габриэль проделал длинный путь: он прискакал верхом из Орлеана в Блуа, поэтому, когда король открыл глаза, он еще спал.

– Эй, Габриэль, друг милый! – несколько раз позвал его Людовик.

Но Габриэль не проснулся. Видя это, Людовик, унаследовавший от своего отца, короля Генриха IV, простоту в обращении и добродушие, встал, подошел к окну и сам отворил его. Свежий воздух хлынул в окно, и в комнату проникли первые лучи солнца.

Вставала заря, небо на востоке алело, и легкий туман, обещавший хороший день, лениво стелился по илистым берегам Луары.

Людовик XIII в детстве не раз бывал в замке Блуа. Он знал Шамбонский и Шамборский лес не хуже, чем коридоры Лувра, и когда утром того дня, на который была назначена охота, ему докладывали, что там-то или там-то в глухих зарослях был поднят матерый олень, то он мог заранее сказать, какой дорогой животное будет уходить от преследования, где именно его забьют, из какого пруда он напьется, и на какой развилке его настигнет свора.

Вдали, на юго-западе, Людовик разглядел темную линию, которая как бы отделяла небо от земли. Это был его любимый Шамборский лес. При виде его король, охваченный воспоминаниями юности, вдохнул воздух полной грудью и воскликнул:

– Пресвятое чрево! Если господин кардинал и сегодня вознамерится забивать мне голову делами моего королевства, то его ждет неважный прием!

Это громкое восклицание разбудило юного пажа. Габриэль, спавший одетым, вскочил, покраснев от стыда и неловкости. Он тут же подбежал к серебряному колокольчику, чтобы позвонить и позвать слуг. Но король жестом остановил его.

– Эй, куманек, – сказал он, – крепко же ты спал сегодня утром!

– Сир, – пробормотал паж, – ваше величество соблаговолит извинить меня…

– Ну, ну, – ответил с улыбкой Людовик, – один раз – не обычай, и за такую малость я не прикажу тебя повесить! Скажи-ка лучше, мой милый, который час?

Паж взглянул на стенные часы и ответил:

– Пять часов утра, сир. Угодно ли вашему величеству, чтоб я позвал людей?

– Ни в коем случае! Эти люди дышать мне не дают. Подойди ко мне, мой милый, поглядим вместе, какая погода.