Каролина. Часть вторая

– Что за друзья?

– В основном это женщины из пансиона. Несколько знакомых в городе. Хелен была достаточно общительной женщиной.

– Хорошо. Следующий вопрос: скажите, среди ее знакомых и друзей были те, кто слишком рьяно требовал расследования и негодовал по поводу того, что Хелен так и не нашлась.

Капитан Сноу отвечает моментально, ему даже не нужно копаться на полках своего внутреннего архива. Завидую, ведь в моем постоянно заваленном и захламленном разуме черт что найдешь.

– Конечно. Это Матушка из пансиона, она сама приходила ко мне. Даже домой заявилась и допытывалась, почему расследование идет слишком медленно и узнавала, какую роль в расследовании представляете вы.

– Я?

– Да. Именно вы.

– Кто-нибудь еще?

– Нет. Больше никто по душу Хелен ко мне не приходил.

– А к другим сотрудникам охранной службы?

– Нет. Дело вел я и, если бы были другие посетители, мне бы обязательно сообщили.

Моя догадка, что кто-то мог отомстить мне из-за Хелен, провалилась. Я вернулась к тому, с чего все начала. К пустоте и непониманию происходящего.

– Спасибо, капитан Сноу.

– Рад служить Салему и семье Куин.

Покинув капитана я направилась к одной из вышек, расспросила людей о том, были ли приезжающие или уезжающие за последний месяц. Ничего необычного не было. Только патрули, Крис и фермеры, закончившие очередной сбор урожая, пересекали границу города.

А если поджог никак со мной не связан? Что если Каролины сами перешли кому-то дорогу? А сейчас был идеальный момент, чтобы избавиться от них?

Голова идет кругом. Мысли напрыгивают одна на другую. Останавливаюсь у пепелища и наблюдаю, как местные рыскают по разрушенному зданию в надежде найти что-нибудь уцелевшее. Вчера достали последнее тело, вечером будет прощание с женщинами. Самое жуткое в этом, что их будут сжигать. Таков был указ Матушки еще до моего появления в Салеме. Всех женщин из пансиона придают огню, а не отдают земле.

В госпитале я не успеваю сказать ни единого слова, кажется, эта медсестра ждала моего прихода у дверей с самого рассвета. Не умолкая ни на секунду, она ведет меня по чистому, но давно не освеженному краской и белилами коридору, который петляет так, словно здание проектировал пьяница.

– Доктор Огли говорит, что ее мучения не приведут к восстановлению. На ней практически не осталось кожи, но органы еще пытаются вытащить Памелу с того света. С каждым часом мы тратим на поддержание ее жизни непозволительно много медикаментов. Я уверена, что она бы сама хотела все это прекратить. Возможно, она не выйдет из комы никогда. А если и выйдет, то останется изуродованным инвалидом. Около тридцати минут назад мы сняли последние бинты, у нас нет новых, поэтому она мясом лежит на простынях…

Медсестра продолжает что-то говорить, но я ее уже не слышу, мы стоим в палате, которая разделена стеклянной стеной по центру. Тело Памелы лежит на простынях. На тех самых, о которых упоминала девушка. Это невозможно развидеть или забыть. Зрелище настолько ужасное, что меня начинает мутить, а голова идет кругом. Я бы хотела отвернуться, но не могу. Взгляд прилип к оголенному от кожи телу. Почти все места особенно глубоких ожогов пульсируют, из них выделяется жидкость, она похожа на кровь, смешанную с гноем. Периодически то рука, то нога Памелы вздрагивают, словно нервы, мышцы, то, что осталось от девушки, дает знак, что оно еще живо.

Медсестра продолжает лепетать, но я слышу только звуки, исходящие от мониторов, трубки во рту Памелы и всевозможных приборов. Простыня под ней продолжает мокнуть, и я закрываю глаза. Не шевелясь, спрашиваю:

– Где доктор?

Кажется, медсестра не видит, в каком я состоянии, и что держусь только на силе мысли. Она отвечает все таким же монотонным голосом:

– Доктор Огли у себя. Я вас провожу.

Иду, окутанная туманом, как бы я ни пыталась переключиться и подумать о чем-то другом, перед глазами неизменно мелькает то коридор, то тело Памелы. Оказавшись в кабинете доктора Огли, я тут же спрашиваю у высокого худого мужчины, который застегивает белый халат на впалом животе.

– Ей не выжить?

– Миссис Куин, я ожидал увидеть вас намного раньше.

– У меня были другие дела. Ответьте на вопрос, у Памелы есть шанс выжить?

Холодные, я бы даже сказала, мертвые голубые глаза доктора Огли вводят меня в транс. Он словно гипнотизирует меня.

– Миссис Куин, я был бы рад ответить вам четким отрицанием, но на все воля божья. В моей практике бывали случаи, когда безнадежный пациент, на котором уже поставили крест, словно возрождался. Этому не было четких причин, понятных нам сейчас, с тем уровнем развития медицины, что мы имеем. Поэтому я не могу сказать, что Памела безнадежна.

– Но вы хотите, чтобы я разрешила вам остановить ее… существование.

– Да. Так как она была подопечной Матушки, а той ныне нет в живых, а других родственников у Памелы не имеется, я по уставу обязан обратиться к вам за этим решением.

– Как бы поступили вы?

Огли вздыхает и садится на край потрепанного узкого дивана, его острые колени готовы прорвать ткань брюк. Он складывает длинные тонкие пальцы в замок и говорит:

– Если бы решение было за мной, я бы даже не подключал ее к аппаратам, дал бы огромную дозу обезболивающего, чтобы она не чувствовала хотя бы что-то и дал ей умереть.

– Объясните, – прошу я и тоже сажусь рядом с доктором.

– Я практически уверен, что она протянет не больше пары дней, за это время мы потеряем уйму лекарств, которые смогут спасти множество жизней, а не одну.

– У нас все настолько плохо с лекарствами и оборудованием?

– Хуже, чем вы можете представить.

Киваю и погружаюсь в мысли. Я понимаю, почему доктор сделал бы выбор не в пользу Памелы. Он смотрит на ее жизнь не так как я. Спасать людей его работа, и он понимает, что с помощью лекарств сможет вытащить куда больше, чем одного человека.

Мы разговариваем с ним еще около тридцати минут, он не давит на меня, оставляя право выбора, и я его делаю. Подписав документы, ухожу из госпиталя с тяжелым сердцем и волной отчаяния, которая плещется прямо за спиной и накрывает меня, как только я вхожу в дом. Из глаз потоком вырываются слезы, а из глубин горла рыдания замученного зверя. Бегу в ванную и меня выворачивает наизнанку, тошнит от ситуации, от принятого решения и от себя самой.

Рация на бедре шипит, возвращая меня в реальность. Поднявшись с колен, быстро умываюсь, снимаю рацию и зажимаю нужную кнопку.

– Слушаю.

– Это Рэнди. У ворот глава Ротона, он просит встречи с главой нашего города.

– Сейчас приду, – говорю я и отрубаю связь.

Это какое-то издевательство. Возвращаю рацию на место, опираюсь ладонями на раковину и смотрю в зеркало. Этот день обещает быть одним из самых сложных в моральном плане. Что не шаг, то опасность.

Топаю обратно в сторону ворот. За ними меня ожидает высокая бронированная машина. Нащупываю на поясе пистолет и ласково сжимаю рукоять. Пассажирская дверь открывается, и из машины выходит Поул.