Каждый раз наедине с тобой

Он принял решение ненавидеть Лео за то, что поставила его в такое положение и начал испытывать конфликт с чем-то совершенно неожиданным, чем-то похожим на сопереживание, как дань её мучениям.

«Отлично, хочу отправиться в постель, я рисковал закончить как бык на арене, спасая её задницу, и теперь мне её жаль. Каким будет следующий шаг? Отрезать свои причиндалы и завязать вокруг них розовый бант?»

— Ты бы успокоилась, — неожиданно сказал Харрисон перед очередной вспышкой отдышки, типичной для тех, кто собирается умереть от инфаркта. — Ты продолжаешь провоцировать у меня морскую болезнь. Кажешься грёбаным волчком.

Леонора остановилась, но не потому, что перестала волноваться.

— Это моя вина, — прошептала она. Пальцы на её руках продолжали конвульсивный танец. — Я была идиоткой. Ты мог умереть. Я не могу… не могу дышать при мысли, что… ты мог умереть.

— Какая трагедия, — пробубнил Харрисон. — Майя, сделай мне одолжение, заставь её замолчать и не двигаться, дай ей какую-нибудь дурь, или я успокою её своим способом.

— Замолчи и не двигайся сам, — отреагировала пожилая женщина, намереваясь наложить последний шов. — Скажи спасибо, что у меня полный арсенал медикаментов и медицинских материалов. По правде говоря, в твоём случае необходим настоящий хирург. Медведица хотела только предупредить тебя, рана глубокая, но не опасная, правда рубец останется некрасивый.

— Какая трагедия, — повторил Харрисон. — У меня уже есть с полдюжины шрамов.

— Очень плохой рубец? — вмешалась Леонора и подошла поближе к пугающей вышивке по коже.

— Аккуратным не будет, — прокомментировала Майя. — По-моему, тебе понадобится пластическая операция.

— Да как же, жду не дождусь! — едким тоном воскликнул Дьюк.

Майя наложила на голый торс мужчины очень длинную повязку. — Ты должен будешь принимать антибиотики минимум дней десять. Как думаешь, не забудешь?

— Кто его знает, — ответил Харрисон, наморщившись. Двигать правой рукой было практически невозможно. Он поднялся со стула и прожевал мучительный стон. — Думаю, немного дури нужно и мне, у тебя ничего нет?

— У меня есть травка.

— Отлично, забей для меня косяк.

Пока Майя покорно приступила к занятию наркодилера, Леонора не переставала разглядывать Харрисона.

— Окей, а сейчас хватит, малявка, — отругал её Харрисон. — Тебе жаль, ты расстроена, ошарашена, но если не прекратишь меня рассматривать, я тебе продемонстрирую, что ещё обладаю силой придушить тебя.

— Эта рана должна быть у меня, — прошептала Лео, не слушая.

— Если ревнуешь и хочешь себе похожую, то просто иди и снова пристань к медвежонку.

— Я его увидела там, в одиночестве и дала фрукты, которые взяла с собой. Одно яблоко, лишь одно дурацкое яблоко. Подумала, что он потерялся. Я уже собиралась вернуться назад. Река была слишком полноводной, и сразу стало понятно, что мне не перебраться, но потом я увидела этот пушистый комок и… не подумала, что медведица рядом с ним. Я… не привыкла к тому, что мать заботится о своих детях.

Майя взглянула на девушку недоверчиво, когда передавала Харрисону заслуженную сигарету.

— Почему нет, милая? — спросила она Лео необычно нежным тоном.

Леонора покачала головой, было заметно, что девушка ещё находится в состоянии шока.

— Нет. Моя мать если б могла, бросила меня на горе Тайгет.

— Гора Тайгет? — спросила Майя, не понимая.

Леонора устало кивнула.

— Легенда гласит, что спартанцы бросали туда детей, деформированных или неполноценных по их стандартам. Моя мать поступила бы таким образом. Много раз представляла, как она бросает меня в кусты.

— Как страшно! Я не верю… никакая мать никогда не сможет!

— Моя да. Конечно, она не полезла бы на вершину горы, слишком утомительно! А трудности портят причёску и маникюр. Быть может, поручила бы меня одному из своих рабов, дав указания разместить на хорошо видном для хищников месте. Никогда не знаешь, вдруг кто-то принесёт меня обратно.

— Ты преувеличиваешь, девочка. Конечно, ты сгущаешь краски.

— Просто ты её не знаешь. Мать никогда не была любящей женщиной. Комплимент, который она чаще всего мне делала с детства, это сравнение с жабой. И потом, жабы милые, по крайней мере, мне они нравятся. Во всяком случае, я просто хотела сказать… я не подумала, что медведь может быть таким заботливым и любящим родителем и недооценила проблему.

Майя подошла к Леоноре со стаканом воды.

— Выпей, девочка, ты до сих пор в шоке от случившегося. Сядь на этот стул и сделай глубокий вдох. Ничего страшного не случилось. Дыши. И ты отнюдь не некрасивая, а прекрасное создание. Харрисон, это правда, что она совсем не дурнушка? — пожилая женщина бросила на него решительный взгляд, содержащий императивное распоряжение ей потворствовать.

Из-за завесы дыма, Харрисон произнёс резким тоном:

— Да ты вообще не уродлива.

«И это даже не ложь, грёбаная жизнь».

Он не мог оторвать от неё взгляд.

Возможно, это был эффект от косяка, который Харрисон сладострастно курил после долгих лет воздержания, но Леонора казалась более желанной, чем когда-либо. Боль должна была раздавить мужчину, отвлечь ум от всех видов смутно плотских мыслей, но вместо этого производила обратный эффект на его возбуждённые синапсы. Дьюк спрашивал себя: хороший перепихон с Леонорой сверху (поскольку он сам не может много двигаться), поможет ли ему почувствовать лучше. Пока Лео рассказывала о жестоких матерях и горах Пелопоннеса, Харрисон представлял её на себе: голой и пышной, растрёпанной и дикой. Печальной. Он видел её грустной как сейчас, с блестящими глазами, из которых колючие воспоминания падали подобно лепесткам сломанной розы. И Дьюк хотел что-нибудь сделать, чтобы Лео почувствовала себя хорошо. Он хотел, чтобы, трахаясь с ним, со свойственной ей грацией, иногда превращающейся в ярость и браваду, а потом возвращающейся к своего рода античной застенчивости, Леонора смеялась и наслаждалась и прекратила ощущать себя таким дефективным созданием, что заслуживает быть брошенной на вершине горы.

«Ладно, мне кажется, что качество травки у Майи отменное. Возможно, мне стоит притормозить».

— Лучше, если останешься здесь, — сказал он Леоноре, чтобы не приказывать ей следовать за ним, и едва достигнут дома, немедленно скинуть одежду и лечь в постель.

— Что? — воскликнула Леонора.

— Оставайся с Майей. Думаю это лучшее решение. Можешь оставить её у себя, правда? — спросил Харрисон у пожилой женщины.

Прежде чем последняя успела выразить своё мнение по этому вопросу, Леонора решительно заявила:

— Нет. Я пойду с тобой!

Вот она, вновь стала воином. Девушка перестала плакать и вспоминать прошлое. Твою мать, она по-прежнему его возбуждала: тихоня и болтливая, печальная и агрессивная, обнажённая и одетая. Непростая задача. Ужасно-затруднительное положение.

— Можешь возражать сколько хочешь, но я пойду с тобой. Во всём с тобой случившемся виновата я. Ты не можешь пошевелить рукой, а кому-то надо позаботиться о животных. Поэтому можешь протестовать до скончания веков, плохо ко мне относиться, вообще меня не замечать, вести себя как мудак, но на меня можешь рассчитывать. И это моё последнее слово.