Керкопорта

Адмирал кивнул.

– Это понятно. Я бы даже сказал - банально. А какое второе известие?

Ио холодно улыбнулся.

– Удивительное дело, снятия осады очень многие жители Города делом тоже не хотят. Даже если говорят обратное. В глубине души они привыкли к такой жизни. Уже забыли, что бывает другая. Страшатся перемен, неизвестности. Им не нужна свобода, они не хотят ответственности за собственную жизнь. Жесткий командный порядок, где кто- то за них решает, что делать, откуда брать средства существования, как жить и умирать - для них единственно приемлемый и комфортный. Прочный мир все это неизбежно изменит.

– Вот как!
– адмирал вытащил из пакетика и сунул себе в рот жевательную палочку, медленно заработал челюстями.

– Впрочем, есть и другие - те, кто привык не к безответственности управляемых, а к возможности повелевать и получить беспрекословное подчинение. Они тоже почувствовали вкус к такой жизни. Да хотя бы Вы.

– Я?
– с деланным изумлением адмирал ткнул себя в грудь.

– Насколько я понимаю, - сказал Ио, - лучшее, на что Вы можете рассчитывать после отмены военного положения - пост градоначальника. Ну разве сравнится он с должностью главы Совета Обороны? Того, кто может выдавать вражескому шпиону вот такие документы.

Ио вынул из кармана и бросил на стол мандат.

Адмирал расхохотался.

– Вы не представляете, как забавно это выглядит со стороны. Командующего обороной обличает подлый изменник, еще недавно планировавший, как бы ловчее сдать Город врагу.

– Я, всего лишь, хотел закончить кровопролитие, - вполголоса проговорил Ио, скорее, не адмиралу, а самому себе, - Там, в Иотапате, смерти оказалось слишком много. Так много, что я перестал понимать ее смысл. Она сама стала собственным смыслом и целью, дьявольским жертвоприношением, и ничем больше. И я захотел это прекратить.

Морозини вздохнул, встал из кресла.

– Вы, бен Маттафия, представляете наихудший из трех видов предателей.

– А какие бывают?

Адмирал оперся руками на крышку стола.

– Первые явным образом принимают сторону противника. Они, разумеется, опасней, чем обычный враг, так как знают наши слабости изнутри. Вторые тоже служат врагу, но из трусости, подлости, хитрости ли - то ли на всякий случай, не зная как все повернется, то ли чтобы легче было вести гнусную работу против собственного народа, пытаются изобразить, что они все еще свои. Эти хуже первых, потому что кто- то может повестись на их уловки. Но третьи - много хуже. Те, кто, предавая, искренне считают, что действуют во благо предаваемых. Такие предатели в стократ опасней, потому что единственные могут вызвать невольную симпатию и уважение - хотя бы самоотверженностью, которая им нередко присуща - даже у того, кто их видит насквозь. А предателя нельзя уважать, его можно только презирать.

– И как же Вы мной распорядитесь? Теперь, когда Вы убедились, что ни с какой внутренней агентурой я не связан?

Морозини вышел из- за стола и с ледяным любопытством глянул сверху вниз в глаза Ио. Кивнул, похоже, получив ответ на не заданный вслух вопрос.

– Вы получите то, что заслужили.

***

По этой лестнице нечасто спускались. Ноги противно и опасно скользили по влажным и покрытым слизью ступенькам, которые Ио почти не видел. Его сопровождали четверо полицейских. Двое с факелами, двое с оружием на изготовку, будто собираясь немедленно вступить в бой. Замыкал группу неизменный и вездесущий капитан Феб.

'А, может быть, это и не один человек вовсе, а много разных. Просто все с одним и тем же полусонным выражением глаз из- под приопущенных век, - вдруг Ио пришла мысль, - С одинаковой скучающей уверенностью в своем праве, силе и правоте.'

Лестнице предшествовали кривые с неровными стенами бесконечные тусклые коридоры. Сначала там встречались люди, но вот уже целую вечность кроме Феба и четверых полицейских, неразличимых в гробовом молчании, вокруг Ио не было ни души. И вот очередная дверца, ничего не примечательная среди прочих, вместо очередного коридора сменилась неожиданно затхлым сырым запахом и длительным спуском.

Наконец, они остановились.

'Неужели это все?' - испуганно подумал Ио. 'Похоже на то, - спокойно, хоть и чрезвычайно удрученно отозвался откуда- то из его головы Иосиф бен Маттафия, - Прости, мальчик, я не хотел, чтобы так вышло'.

– Капитан, подождите!
– Ио решительно повернулся к Фебу, - Нужно вернуться! У меня важная информация для адмирала!

Феб недоуменно приподнял бровь. Сделал замешкавшемуся и вопросительно оглянувшемуся на него переднему полицейскому нетерпеливый жест, чтобы не останавливался.

– Да послушайте же. Я понял, что такое Город!

'Ну зачем? Какая бессмыслица...' - с досадой пробормотал внутри него Иосиф бен Маттафия, прикрыв воображаемое бородатое лицо незримой рукой.

– Бестолку рассуждать, когда закончится осада. Город и есть - то, что вечно находится в осаде, вечно с ней борется и вечно жаждет ее, - торопливо заговорил Ио, будто боясь не успеть, - Таков его смысл и содержание. Единицы - вроде Петрония, думают, что можно вынуть осаду из Города, и останется тот же Город - только лучше. Они не понимают, что осада, законы военного положения, мобилизационная экономика Города - его единственный стержень. Самое правильное, что может сделать Враг, чтобы уничтожить Город - просто уйти. И, таким образом, лишить смысла существования.

– Извините, господин Маттафия, - Феб пожал плечами, - Я не располагаю полномочиями на ведение подобных переговоров. Вам пора.

... С глаз Иосифа бен Маттафия сдернули повязку и вытолкнули наружу.

В глаза ударило солнце. У ног и дальше - до леса невыносимо ярко зеленела трава с проплешинами гари и следами бесчисленных попыток штурма.

На кромке леса показались раскосые воины в кожаных доспехах с островерхими железными шапками на головах, сидящие на небольших косматых лошадках.

Вперед выехал рыцарь в латах с закрытым забралом на остроносом сверкающем шлеме. Около минуты высокий вороной конь офицера перетаптывался на месте, после чего рука в перчатке повелительно вытянулась в сторону Ио.

Ио судорожно оглянулся назад: на стену, уходящую высоко вверх и в обе стороны - сколько было видно. На глухо закрывшуюся за спиной дверь.

Бен Маттафия ощутил растерянность и страх. Опустошенность. Сожаление. Ужас возможной ошибки. И где- то на дне этого вороха чувств - что- то плохо уловимое, на мгновение блеснувшее, как мелкая монета на дне пустого кошелька...