Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.8

– Нет, я не люблю спиртные напитки, – старомодно ответила Альбина.

Андрей протянул руку и взял ее пальцы. Пальцы были холодными, чуть влажными и покорными. Это прикосновение наэлектризовало тело Андрея, и он потянул к себе Альбину за пальцы, затем перехватил ее за плечи. Альбина была беспомощна и вынуждена была прижаться к нему всем телом.

– Альбина, Аля, – заговорил Андрей. – Простите, пожалуйста, простите, но все может случиться… завтра нас больше не будет… И мы с вами, понимаете, мы обязаны… это наша судьба.

– Андрей, – сказала Альбина шепотом, – не надо, нас же слышно – каждое слово…

Андрей замер от этих слов и услышал, как мерно шагает сверху Айно.

– Он не услышит, не бойтесь, – сказал Андрей шепотом. Он поцеловал Альбину в шею, в щеку, в глаз…

– Пожалуйста, – просила Альбина, – это вам вовсе не нужно, у вас есть девушка или жена, у вас есть девушка?

– Мы сейчас только вдвоем, – отвечал Андрей и понимал, что, какие бы слова сейчас ни сказала Альбина, его тело их опровергнет. – Вам тоже надо, – шептал Андрей. Он отступал, притягивая Альбину к себе, – вам тоже, это же последний раз!

Он упал на топчан спиной – мягко, как падал в волейболе, – с таким расчетом, чтобы Альбина упала на него, – и это ему удалось – ее мягкая шубка накрыла его, как теплая палатка, и он стал целовать щеки, губы, глаза Альбины, крепко сжав ладонями ее виски.

– Это неправильно, это не так. – Слова Альбины вырывались из ее губ между поцелуями. – Это нам приказали, мы не любим друг друга, это их приказ… неужели вы не понимаете, что он хотел меня убить еще до смерти, – он отдал меня, чтобы унизить в последний день!

Андрей слышал эти слова, но не понимал их – он же был назначен хозяином этого нежного и даже в лагере, в грязи, не ставшего грязным существа… Андрей повернулся так, чтобы Альбина оказалась под ним.

– Вы меня хотите изнасиловать? – спросила Альбина, отвернув голову и сжимая ноги, чтобы Андрей не мог овладеть ею.

Шаги сверху прекратились, будто Айно слышал. Потом возобновились.

«Странно, – подумал Андрей, – почему я слышу эти шаги, ведь я ничего не должен слышать. Я же люблю эту женщину, и, кроме нас, никого не осталось на свете».

– Но я вам нравлюсь, правда? – шептал он, стараясь раздвинуть ноги Альбины.

– Да, конечно, вы очень милый… Погодите, мне надо уйти, на минутку, мне надо вниз, понимаете? Мне надо в туалет.

– О господи! – вырвалось у Андрея. Он был цивилизованным человеком, он не мог игнорировать просьбу женщины, но в этом было нечто, уничтожающее страсть.

Он с трудом заставил себя отодвинуться и сказал:

– Я жду, скорее.

Альбина не ответила. Она отходила к двери, оправляя платье под расстегнутой шубкой.

Андрей сел на войлоке. Его колотило. Но не от холода.

– Скорее же, – сказал он.

– Простите, Андрей, – сказала Альбина. – Вы такой молоденький, вы еще совсем мальчик.

Она повернулась и исчезла в черном проеме двери. Андрей не сразу понял, что ее последние слова – прощание. Но тут он услышал – шаги наверху снова замерли. Айно слушает.

Из темноты, с лестницы донесся тихий голос Альбины:

– Айно ждет меня, простите, Андрей, но я должна пойти к нему… Я так хочу…

– Что?

Каблуки башмаков Альбины быстро затопали по лестнице, и слышно было, как Айно пошел к двери. Как он встретил Альбину. Их голоса зазвучали неразборчиво, как во сне.

Андрей вскочил. Он побежал к двери. Остановился в поисках какого-то оружия. Он должен был испугать этого Айно, заставить его отдать чужую жену…

Уже дотронувшись до косяка двери, он понял, что никуда не побежит. Никого не будет бить и не будет битым… Возбуждение, владевшее им, проходило быстро, может, потому, что стало очень холодно, а может, и оттого, что само это возбуждение было истеричным и преходящим, сродни возбуждению кобеля.

«Черт знает что… что со мной? Я хотел навязать женщине себя, свое вожделение, как насильник. За что? Ей так плохо – ей хуже всех – она же слабая, она же бессильна…» Голоса наверху прервались. Прекратились и шаги. Он долго прислушивался: ночь была прозрачна и полна звуков – то голоса с улицы, то удара по металлу, то далекого рева мотора, то шума пролетающего в стороне самолета… Но сверху лишь изредка доносились обрывки невнятного шепота.

И чем дальше, тем глупее казалось собственное кобелиное поведение.

Хотя, впрочем, было и грустно. Потому что если завтра придет смерть, то лучше, если она придет после этого… а почему лучше?

Может, именно этой ночью легче будет убежать? В тундру, на верную смерть? Он подошел к окну. И как раз в тот момент под окном не спеша проходил патруль. Город Берлин все же охранялся.

Неожиданно сверху донесся слабый стон, шевеление – заскрипели доски… «Черт, – мысленно выругался Андрей, – теперь спать не дадут». Но без злобы. Он закутался в войлок, даже уши заткнул, чтобы не слышать все более неосторожных звуков сверху… и заснул.

Так прошла его ночь в городе Берлине.

Глава 4 5 апреля 1939 года

На следующий день Матя проснулся рано. За окном каморки, забранным решеткой, синело утро. Порой, когда Матя просыпался, ему чудилось вначале, что он на воле, может, даже в Риме, но потом он вспоминал, как далеко отсюда до Рима, и приходилось долго уговаривать себя, что его трудное счастье ведет к вершинам, немыслимым даже для Ферми или Эйнштейна. Он должен вытерпеть этот период – период куколки, период скованности хитиновым покровом, главное – знать, что в один прекрасный день у тебя будет возможность расправить крылья.

Проснулся он в ужасе – сердце билось мелко и ненадежно. Ужас происходил оттого, что Мате почудилось: к двери подходит Вревский, чтобы отвести Матю на расстрел, потому что Ежов запомнил свое унижение.

По мере того как просыпался мозг, Матя мысленно улыбнулся собственным пустым страхам – сейчас, сегодня его никто не посмеет тронуть. Только сама бомба имеет право и власть над Матей. И она обязана его помиловать и наградить. Это его кипящий котел, из которого он выйдет добрым молодцем.