Klangfarbenmelodie

Аллен шел на работу как на плаху. Погода была прекрасная, принцесса была ужасная, что сказать. Неа с самого утра был солнечным до невозможности, и юноша даже не знал, как исхитриться и не показать своего поганого состояния, поэтому постоянно бегал от него то к себе в комнату, то на кухню, ссылаясь на занятость и дела.

Очень важные, твою мать, дела.

На душе скребли кошки, и Аллен… Да, он осознавал, что делает и по какой причине. Но все равно не мог простить себя за то, что собирался действительно это сделать.

Уйти и сдаться, тогда как Неа и Тики всячески стремятся его защитить.

Но он устал. Так устал… Видит бог, он боролся с собой долгие годы. С собой — и своей привязанностью и виной. Аллен знал, что не сможет сказать брату правду. Никогда не сможет.

Потому что тогда тот возненавидит его за такую неадекватную привязанность к человеку, из-за которого погиб Мана. И если… если даже сможет с этим смириться, то не простит. Никогда не простит.

Аллен хотел оставить записку, на самом деле. Короткую, сухую, прощальную. Он бы очень хотел, чтобы брат о нем позабыл и жил дальше спокойно. И чтобы Тики… не ненавидел его за этот выбор.

Потому что Аллену казалось, тот может понять его как никто. Ведь не Тики ли ставит семью превыше всего?

Да, Неа тоже был семьей, и Мана, и… Но юноша слишком хорошо осознавал, что своим поступком сможет убить двух зайцев.

Он вернется к Адаму и успокоится, а Неа и Тики будут в безопасности, потому что теперь Аллен вырос и будет контролировать происходящее. И не позволит никому из них причинить вреда.

И так… так будет на самом деле лучше. Лучше для всех.

И, наверное, глупо было всё сбрасывать именно на его привязанность к Адаму, ведь всё-таки главной целью этого нехитрого мероприятия была защита брата и любовника (которого хоть в самом конце хотелось называть именно что любовником, а не как-то иначе), и Аллен прекрасно понимал, что эта его больная симпатия к главе, его детская, совершенно необоснованная симпатия была последним, из-за чего бы юноша сдался.

Но она была.

И съедала его изнутри просто фактом своего существования.

Аллен потоптался перед дверью в кафе, явственно ощущая, как сердце замедляет свой ритм, как горечь оседает на языке, как спазмы паники и страха схватывают горло, и, глубоко вздохнув, открыл её, переступая порог и оказываясь в том месте, которое мог бы назвать своим домом.

Адам, как и ожидалось, обнаружился у дальней стены сидящим за круглым столиком, и юноша сразу же направился к нему, уговаривая себя не дрожать и не желать сбежать отсюда. Потому что, может быть, он и понимал прекрасно все эти одиннадцать лет, что именно так их побег и кончится, сейчас, когда мужчина был всего в нескольких метрах от него, когда надобность вернуться в главный дом была так осязаема, ему хотелось лишь развернуться и спрятаться. В объятиях Неа или ласковых руках Тики — неважно. Ему хотелось вобрать ещё немного тепла, чтобы потом хранить его и лелеять до конца жизни.

Что ж, Аллен, пришла пора становиться «Алленом»?

Юноша двинулся к столу, чувствуя, как ноги при каждом шаге буквально наливаются свинцом, и всеми силами стараясь убедить себя в том, что там нужно и так должно быть.

Адам наблюдал за ним с интересом, достойным ученого, ставящего какой-то интересный эксперимент и теперь ревностно следящим за его развитием. Впрочем… Аллен и не был уверен, что является теперь для этого человека кем-то большим, чем просто занимательная зверушка.

Муха, запутавшаяся в хитроумной паутине.

Но вдруг это… не так?..

Он должен был знать наверняка. И если Адам действительно безумен, то…

Юноша присел на стул напротив мужчины и, откинувшись на мягкую спинку, скрестил на груди руки, как-то инстинктивно желая закрыться, спрятаться, защититься…

— Ну здравствуй, отец.

Адам усмехнулся уголком губ и склонил голову к груди, как-то даже участливо рассматривая его исподлобья и по своему обыкновению — как тогда, одиннадцать лет назад, даже больше — прикидываясь строгим, но благодушным родителем, которому чадо здорово досадило своими выходками, но которого в то же время здорово ими повеселило.

— О, ты даже узнал меня? — весело поинтересовался он — таким тоном, словно они виделись только вчера, и это все просто шутка. — Спустя столько лет…

Аллен выдержал этот критический взгляд с трудом — но выдержал и был горд этим, потому что внутри весь дрожал от медленно, но верно подступающей к горлу комком истерики.

Конечно, как же тут не узнать. Он ведь почти и не изменился за эти годы, разве что морщины стали глубже, а маниакальность во взгляде скрывать удавалось теперь с переменным успехом.

Уолкер вполне мог понять Шерила, который так ждал, по словам Тики, что наследник вернется в дом, потому что… черт подери, Адам выглядел совершенно нормальным, но… чего это ему стоило?

— Тебя не забудешь, — буркнул Аллен, пытаясь всеми силами заковать себя во льды, от которых за последнее время успел отвыкнуть. А нужно ли было вообще разбивать свою первоклассную защиту? Не для того ли, чтобы не дать Адаму повод для шантажа, он и наращивал её? Не для того ли, чтобы защитить дорогих людей, он и надевал на себя холодную невозмутимость и игнорировал всех?

А стоило кому-то неимоверно тёплому появиться в жизни, как эта морозная бронь дала трещину и распалась мелкой снежной крошкой. А была ли тогда она вообще такой отличной, раз разбилась лишь от тёплых касаний?

Юноша усмехнулся, чувствуя, как всё внутри леденеет, как эмоции притупляются, как на всё происходящее становится совершенно плевать.

Здравствуй, «Аллен», как же мы с Алисой по тебе скучали.

Адам в ответ на его бурчание хмыкнул, такой невыносимо знакомый, родной, привычный до последней крапинки в золотых глазах, что хотелось вырвать себе сердце и бросить на съедение собакам — как же все эти одиннадцать лет он желал поговорить с отцом. Как же эта жажда разрушала его.

— Надоело играть в прятки? — снисходительно, с мягкой улыбкой в уголках губ поинтересовался мужчина, манерно опустив голову набок.

— Надоело убегать от тебя, — спокойно ответил Аллен, ощущая, тело постепенно покрывается ледяной коркой, скрывающей и сковывающей все эмоции и чувства.

А нужно ли было вообще разбивать эту чудесную броню, если в конце концов он всё равно должен был вернуться к тому, с чего всё и началось?

— Значит, идем домой? — Адам подпер рукой щеку, словно мнение Аллена действительно его интересовало (а разве не за этим старик сюда пришел — чтобы притащить домой неразумного отпрыска?), и мягко улыбнулся. — Пойдем домой, Аллен, — попросил он, и юноша… он почти ощутил, как… как лед трескается, потому что тон отца был… таким ласковым… Но тут мужчина добавил: — Если ты пойдешь со мной, никто здесь не пострадает, а Тики и Неа получат хорошую фору. А там… смотря как скроются — может, даже искать не стоит.

От этой фразы юноша чуть не задохнулся собственным вдохом — и тут же подорвался с места. Да, он знал, что это слишком сильно его выдает, но из-за брата и из-за любовника (господи, они были близки всего раз, но Аллен…) он готов был повестись даже на такую откровенную провокацию.

Сейчас.

В дальнейшем… он не позволит Адаму вертеть им как вздумается и угрожать близкими. Потому что сам избавится от него и возьмёт управление Семьёй в свои руки.

Убьёт быстрее, чем это сделает Тики.