Klangfarbenmelodie

В особняке у самого входа их встретили служанки и, что было совершенно странно, но почему-то приятно отозвалось теплом на сердце, Джасдеби — близнецы, сыновья Лулу Белл, одной из самых преданных Адаму людей и лучшей шпионки Семьи.

У Аллена была разница с близнецами в год или два — теперь уже и не вспомнишь точно, и юноша помнил, как однажды, только научившись перерезать курам глотки, пригрозил мальчишкам, что сделает с ними как с птицами, если они не перестанут хныкать. С тех пор Джасдеби всегда успокаивались при нем и наблюдали за ним с подозрением и опаской.

Совсем как сейчас.

Юноша нашел в себе силы приветственно подмигнуть им только ради того, чтобы снова скрыться под коркой льда, и пошел вслед за Адамом по коридору. Им все уступали дорогу, хотя в помещении и три слона разойтись могли, а отец ровно держал спину, слишком бодрый и моложавый для отца позднего ребенка и обезумевшего от горя вдовца.

— Позови Шерила, — велел одной из прижавшихся к стене девушек мужчина и величественно махнул рукой. — Хочу рассказать ему последние новости.

Девушка поспешно кивнула и как можно скорее бросилась в боковое ответвление коридора, все это время пятясь так, словно боялась поворачиваться к мужчине спиной. Аллен с подозрением проследил за ее движениями и перевел взгляд на даже не обернувшегося к нему отца.

По всей видимости, они направлялись к комнате, которую юноша любил прежде в этом доме больше всего.

Они с Адамом могли сидеть там долгими жаркими вечерами, наслаждаясь открывающимся из сёдзи видом окутывающихся в сумерки гор и лесов, и ребёнком он слушал рассказы отца с неприкрытым восторгом в глазах, с такой любовью и жаждой в душе, что сейчас хотелось лишь смеяться от такой фактически больной привязанности. Мужчина с удовольствием вспоминал про своё прошлое, баловал сладостями и поучал жизни, рассказывал про Хинако, джаз, музыку, экономику и так далее, а Аллен слушал-слушал-слушал, и не было для него тогда никого роднее и ближе этого человека. Даже Мана с Неа, любящие его и лелеющие, не были настолько дороги, как отец, который казался то ли богом в детстве, то ли… непонятно кем, но очень потрясающим, великим, чудесным, самым великолепным и справедливым.

Единственная комната европейского особняка, выполненная в японском стиле, за эти одиннадцать лет так и не изменилась: всё такая же светлая, просторная, с низким широким столиком и мягкими подушками по обе его стороны, с пышными ветками цветущих магнолий в высоких вазах, с картинами на стенах… Она вызвала волну горькой ностальгии, разъедающей горло и лёгкие кислотой.

Адам прошёл вперёд, всё такой же прекрасный и величественный, прямо как в далёком и так резко оборвавшемся детстве, и Аллен, тяжело, но незаметно вздохнув, зашёл следом.

— Раз уж я здесь, отпустишь Вайзли? — отсутствующим тоном поинтересовался он. — Шерил и так у тебя под каблуком, а вот сердечник тебе зачем нужен?

Мужчина присел за низкий японский столик лицом к Уолкеру и благодушно ему улыбнулся, похлопыванием ладони по татами предлагая устроиться рядом. Аллен пожал плечами и тоже сел. Ровно напротив старика, чтобы видеть провал окна за его плечом.

На улице уже успело стемнеть, и юноша с глухой тоской подумал о том, что Неа наверняка успел вернуться и обнаружить его записку. И теперь просто не находит там себе места, потому что Аллен снова оставил его и бросил, как делал несколько раз до этого.

— Вайзли — очень умный мальчик, — заметил меж тем Адам, жестом подзывая кого-то, стоящего за спиной у юноши, к себе, и спустя пару секунд на столике между ними оказался поднос с чайными чашками, чайником, сахарницей и вазочкой с пончиками.

Которые пек Аллен.

Юноша стиснул зубы, стараясь не думать о том, сколько же на самом деле времени мужчина провел в кафе, потому что заметил его не далее, как пару недель назад, когда они с Тики уже выходили на улицу.

— Ну и что? — пожал плечами Уолкер (Уолкер, Уолкер — не Кэмпбелл, хоть ты тресни). — Все равно сердечник. Ему и волноваться нельзя, с такой работой, да еще под твоим руководством он вообще кони двинет.

— Хорошего ты мнения, однако, о моих методах, — коротко хохотнул Адам в ответ, разливая чай по чашкам (тот же чай, которым поил Аллена в детстве, это сразу стало ясно по запаху).

Юноша лишь хмыкнул, предпочитая ничего не говорить, и с вежливой (ни к чему не обязывающей) благодарностью, которая, кажется, останется с ним навсегда (спасибо Алисе и глупому женскому этикету), принял протянутую посуду.

Адам, задумчиво нахмурившийся, пожал плечами и легкомысленно продолжил:

— Но вообще, это и правильно. И чем скорее, тем лучше, кстати, — задорно хохотнул он, словно смерть человека была чем-то смешным. — Тогда Шерилу будет нечего терять, ведь Тики от него уже отказался, Роад вырастет и уйдёт в другую семью, а Трисия… — мужчина длинно выдохнул, явно изображая горестный вздох, — что ж. Ей всё равно осталось недолго.

Аллен слушал его с самым невозмутимым лицом, на которое был способен, и понимал, что все эти слова и рассуждения про чужие жизни и судьбы совершенно его не трогают. Что, наконец-то, он превратился в того самого «Аллена», которому плевать на всех остальных.

Он степенно поднял чашку, с удовольствием вдыхая густой аромат улуна, и усмехнулся, думая, что отец совершенно не изменился за эти одиннадцать лет. Словно из потока времени выпал, право слово.

— Если Шерил лишится семьи, то у тебя уже не будет рычага давления на него, — легко возразил юноша, прикрыв глаза и обжигая язык пряным чаем. Из головы улетучились все посторонние мысли, все горести и печали по Неа, Тики, музыке, дому, оставляя после себя лишь туманную крошку, больше похожую на пепел, и сухое спокойствие. — Хороший работник — это тот работник, которому есть ради чего и кого работать.

В голове остались лишь чёрствые мысли про то, как поступить дальше, как отправить весточку брату, как заставить их с Тики улететь и скрыться, а не ломиться спасать его. Возможно, у Аллена в запасе дня два, если удастся отправить Вайзли к Микку, чтобы тот удержал их от идиотских и поспешных поступков.

Потому что если он не успеет, то все — пиши пропало. Адам же просто… убьет их без колебаний, ведь их всего двое, а народу в доме — наверняка тьма тьмущая. И всем заплатят за то, чтобы никто ничего не слышал и не знал.

И Аллен на самом деле совершенно не представлял, как сможет пережить их гибель, потому что в данном случае корка льда ему не поможет. А умрут они обязательно, потому что Адам, видно, как был, так и остался безумцем, которого не сломит ничто, потому что он и без того абсолютно сломлен.

И ему будет абсолютно плевать на то, что ощутит Аллен из-за этих смертей.

— Ну что ты, — махнул рукой мужчина, тонко улыбаясь. — Шерил всецело предан своей работе. И он отдаст всего себя ей, если у него не останется никого.

Не если, а когда, усмехнулся себе под нос юноша, почти не удивляясь своей необыкновенной циничности и холодности. Он уже слишком устал от этого еще толком даже не начавшегося разговора и теперь смотрел исключительно в свою чашку. Ему было… не настолько плевать, насколько он мог себе придумать даже во льду.

В своем воображаемом льду, к которому привык так, что почти чувствовал его холод на своей коже.

— Понятно, — глухо отозвался Аллен, ощущая себя таким ленивым, таким уставшим, таким измотанным, что хотелось просто лечь, уснуть и никогда не просыпаться, и перевёл взгляд на улицу, во внутренний дворик с цветущими вишнями и магнолиями, с небольшим прудом и журчащим декоративным водопадом, с каменными дорожками, по которым ещё мальчишкой убегал от смеющегося отца, играющего с ним в салочки, с бамбуковыми скамейками и невысокими качелями, на которых Адам частенько задрёмывал уже ближе к вечеру…