Klangfarbenmelodie

Но сначала он всё же насладится парой дней в компании родного отца, которого любил всем сердцем, когда был ребёнком. Без которого мира не видел и не мыслил.

Ведь это же нормально: любить родного отца несмотря ни на что?

Аллен взглянул на благосклонно кивнувшего Адама, в глубине золотых глаз которого притаились безумные огни собственного забвения, и, сглотнув, расслабил лицо, заставляя себя покрыться столькими слоями стального льда, сколько должно было потребоваться, чтобы больше не оголяться перед мужчиной.

Как же юноша сглупил, когда позволил себе стать непозволительно счастливым, когда раскрылся перед Неа и когда доверился Тики. Когда добровольно снял своё морозное безразличие.

Ведь это безразличие окутывало и его самого — спасало от глупых саморазрушительных мыслей, от сожалений, от воспоминаний, заставляя просто плестись вперёд с одной-единственной целью: спасти оставшегося брата, защитить его от собственного отца, которого Аллен тоже любил всей душой, которого не смог остановить, к которому до сих пор испытывал эту слепую детскую привязанность.

А сейчас ему придётся заново заковывать себя в лёд, заставлять не думать ни о чём постороннем — о Тики, о Неа, о музыке, о счастье.

Рядом с кафе пристроился небольшой серенький автомобиль (кажется, Киа, но Аллен утверждать не брался — в марках он разбирался как Неа — в джазе), совершенно невзрачный и обыкновенный, не привлекающий никакого внимания. Адам, удивительно бережно усадивший юношу на переднее сидение, расслабленно завёл мотор, негромко включил радио, и вскоре они тронулись.

Город за окном смазался в одну чёрную полосу с яркими вкраплениями цветущих деревьев и разноцветных вывесок, и Аллен смотрелсмотрелсмотрел куда угодно, лишь бы не забивать голову разнообразными мыслями. В голове было пусто, а внутренний голос напевал какой-то незамысловатый мотивчик, и ему казалось, что осталось ещё немного. Ещё немного — и он превратится в ту самую ледышку, которой был до рождения Алисы.

— Полагаю, ты хочешь что-нибудь написать брату, нет? — вдруг спросил мужчина, отчего юноша, всё это время бездумно глядящий в окно, вздрогнул и понял, что какого-то чёрта они подъезжали к его родному дому.

— А ты, полагаю, хочешь увидеть нашу квартиру, так? — вяло огрызнулся он, дергая за ручку дверцы и выходя из машины.

На самом деле он хотел написать Неа что-то еще с утра, но тот весь день был дома и… в общем, он просто заметил бы это сразу. А это было чревато новым побегом от неизбежного и новым феерическим скандалом, который кончился бы нервным срывом.

Они с Адамом поднялись в лифте — потому что юноша хотел покончить со всем этим фарсом как можно скорее и просто сделать то, что должен.

И… может… может, Тики даже когда-нибудь простит его за это. Неа — нет, не простит. Если узнает правду. Ту правду, которую Аллен тщательно от него скрывал, а не то безотчетное чувство защитить, оградить от неприятностей, которое двигало Алленом все оставшееся время, пока он не изводил себя самоедством.

Может, Тики простит, и… Аллен ведь мог связаться с ним через Шерила? Потом, когда всегда закончится, и опасность минует. Ведь Микк же помирится с братом — он всегда ставил семью выше всего, да и… узнает же о смерти Адама в конечном итоге. Может, тогда придет свести счеты с идиотом, который променял его на сумасшедшего старика и кровавую работенку, и им… удастся поговорить?

Уолкер очень хотел бы этого. Но не сейчас.

В квартиру он ворвался даже не разуваясь и не снимая ветровки, чтобы не дать Адаму времени хорошенько осмотреться и приметить слепые зоны. Выудил из сумки блокнот и карандаш, поспешно вырвал листок бумаги и размашисто начеркал (прекрасно зная, что отец стоит за спиной и вполне может видеть), короткое прощальное послание в пару строк.

Листок Аллен швырнул на стол и после этого резко развернулся к Адаму, чувствуя себя так, словно проглотил палку.

— Пойдем, — коротко бросил он, проходя мимо отца и чувствуя себя настолько паршиво, настолько пусто, что хотелось просто разбить голову о стену и сдохнуть.

Адам зашагал следом не медля ни секунды, и через несколько минут серенькая и на вид самая обыкновенная машина самого обыкновенного человека помчалась по дороге так быстро, словно мужчина хотел доставить Аллена домой как можно скорее.

Дом-то, наверное, даже и не изменился за это время — старик был консерватором в таких вещах, а потому даже ремонт редко устраивал, всё время повторяя, что если стены не обваливаются, то всё нормально. От таких воспоминаний, греющих душу, хотелось улыбнуться, но Аллен чувствовал (наконец-то), как губы у него заледенели, не способные теперь даже слегка приподняться хоть в каком-нибудь подобии улыбки.

Он просто закроется ото всех, спрячет свои эмоции и, когда будет уже совершенно невмоготу, сорвётся на кровь и убийства, как и все одиннадцать лет до того, как в его жизнь подобно урагану ворвался Тики.

Наверное, всё-таки хорошо, что тот так ворвался — ведь без этого драгоценного тепла Аллен бы просто сдох, слишком устав и замёрзнув.

А Тики… он столько сделал для него, черт побери, что Уолкер… он чувствовал себя еще ужаснее прежнего, думая о нем, но не думать не мог. Потому что Тики заботился о его брате и о нем самом, рисковал своей шкурой ради их благополучия и поссорился с Шерилом, которого (что было отлично заметно из разговоров, когда речь заходила о семье и старших братьях) ценил и любил. Тики старался и из кожи вон лез — а Аллен сбежал от него, пусть и ради его же блага, но…

А еще Тики целовал так, что Уолкер сразу же оттаивал и согревался, если вдруг по какой-то причине начинал мерзнуть.

Приезда в особняк Аллен совершенно не заметил. Когда он был маленьким, они часто приезжали в Японию и жили здесь, потому что Адам рассказывал, что познакомился в этой стране с мамой и хочет всегда помнить об этом. Юноша всегда соглашался с ним и любил этот дом не меньше того самого дома в Англии, который ему был тоже родным когда-то.

Правда, не роднее, чем успела стать квартира брата.

А потому возвращаться в знакомые стены было даже не противно — всё-таки его беззаботное счастливое детство, закончившееся так резко и неожиданно, прошло здесь.

Особняк находился недалеко от Киото, затерявшийся среди густых лесов и невысоких гор, плавно перетекающих в холмы, весь в европейском стиле и больше напоминающий своим видом замок. Аллен помнил, как отец любовался цветущими деревьями, слушал пение диких птиц и вспоминал про любимую жену, которую обожал до потери пульса. Отчего после её потери начал сходить с ума от горя и собственной вины.