Klangfarbenmelodie

Как много прекрасных воспоминаний хранил в себе этот уютный садик, в каждом листике которого чувствовалось незримое присутствие Хинако.

— Но всё же сделаю тебе подарок в честь возвращения, — важно и торжественно произнёс мужчина, отвлекая Аллена от размышлений. — Отпущу Вайзли, всё равно он никуда от меня не убежит, — беззаботно хохотнул он, махнув ладонью.

— Как мило, — сухо отозвался юноша, даже не зная, на самом деле, как ему на такое и реагировать. — Хочешь меня расположить к себе и все такое?

— О, — Адам мотнул головой. — Что ты, мой дорогой, если бы я тебя хотел к себе расположить, я бы просто не стал никого убивать и повинился бы во всех своих прегрешениях, — здесь он снова рассмеялся, и Аллен ощутил себя откровенно паршиво. — Располагать тебя к себе у меня нет нужды, верно? — лукаво заметил он.

Так, словно они тут не о близких Аллена говорили и не об их смерти. Словно это просто игрушками все было и оставалось.

И Аллену, мечтавшему поговорить с отцом еще хоть раз все эти одиннадцать лет, стало мерзко. Он был «Алленом», но даже этой ледяной брони, которую он называл так, было мало, чтобы подавить это отвращение к себе и своей привязанности.

— Потому что ты меня ненавидишь, и это именно то, чего я и хотел, — продолжал тем временем Адам с таким благостным видом, словно все его мечты исполнились в один момент. Юноша непонимающе поджал губы, пряча лицо в чашке, и медленно выдыхая, чтобы вернуть себе невозмутимость и спокойствие. — Тебе не нужна семья, мой милый. Семья — это слабость, — вдруг проговорил он серьёзно, так, словно бы просил принять и понять эту простую для его больного сознания истину, словно объяснял что-то общеизвестное и хотел донести это до Аллена, будто бы передавал собственную мудрость, как наставник — наследнику. Как отец — сыну.

И сколько в этих словах было невысказанной горечи и боли, что юноша вздрогнул, неверяще вскидывая взгляд в пустые безумные глаза Адама.

— А ты не думал, что тоже мог быть моей слабостью? — тихо спросил Аллен, всеми силами стараясь заставить голос не дрожать, потому что… потому что… потому что лёд на мгновение треснул под тяжестью распирающих грудную клетку чувств. Тех самых чувств, которые он тщательно прятал и скрывал ото всех, которые были ужасны и гнусны, которые всё равно остались в нём несмотря ни на что.

«…что ты до сих пор моя слабость?..»

— Но ведь теперь ты меня ненавидишь, — с искренним удивлением и какой-то детской уверенностью возразил Адам, глядя на него выцветшими золотыми глазами в таком изумлении, что Аллену захотелось рассмеяться (громко, с хрипом, во всё горло), но он лишь сглотнул и горько усмехнулся.

— И правда, — сдержанно протянул юноша и, допив чай в один глоток, встал из-за стола. — У меня нет никакого желания сидеть здесь с тобой, отец.

Я хочу остаться подле тебя и увериться, что ты стал таким же, как и в моем детстве.

И это желание съедало, пожирало его, обгладывало кости и царапало сердце, потому что Аллен желал поговорить с Адамом, увидеться с ним, вспомнить его тёплые руки и ласковые улыбки.

Вернуться в то время, когда Майтра ещё был жив, когда Мана улыбался, когда отец напевал джаз под вишней и пил саке, когда всё казалось таким простым и лёгким.

Аллен, не смотря на мужчину, направился к двери, и только у самого порога услышал:

— Тогда почему же ты вернулся?

Голос у Адама был отстранённо-мечтательный, спокойный, бесстрастный. Мёртвый.

И почему он раньше не заметил этой мертвечины, сквозящей в каждом движении отца?

Уолкер повернул в его сторону лишь голову, скользя взглядом по бледной фигуре, по глубоким морщинам, по масляным бликам безумия в выцветших жёлтых глазах, и холодно ответил:

— Мне надоело убегать от тебя.

Я хотел увидеть тебя.

Адам не стал возражать ему уходу, и Аллен… он был этому рад, вообще-то. И теперь ему просто осталось понять, что делать, раз уж этот дом вновь принял его и так гостеприимно распахнул двери в дебри связанных с ним воспоминаний. Юноша… о, он много всего обдумал, пока искал комнату Вайзли, по словам одной из явно запуганных насмерть служанок находящуюся где-то на третьем этаже дома.

Потому что… здесь даже лестница была одним сплошным воспоминанием, черт подери. Аллен помнил, как Неа однажды учил его тут кататься по перилам, и как юноша, умудрился, летя по этим перилам, попасть прямо в Ману. Их тогда отнесло, наверное, на метр от места происшествия, и братец сильно приложился копчиком о паркет, но только охнул и никак не обвинил в произошедшем самого Аллена. Напротив — волновался о нем совсем забыл о том, что у него наверняка будет здоровый синяк на самой пикантной части тела.

Зато ох и прилетело же Неа тогда от обычно неконфликтного близнеца… За то, что учил ребенка таким опасным вещам.

Аллен нежно улыбнулся и опустил голову, вперивая взгляд в пол и не позволяя ледяной броне снова дать трещину.

Он должен найти Вайзли и поскорее отправить его к Тики и Неа, чтобы тот предупредил их ни во что не лезть, потому что если сейчас он этого не сделает, то потом…

Даже думать не хотелось об этом.

Хотелось думать об отце, но это Аллен себе пока запрещал. У него… у него еще будет время.

Вайзли оказался заперт в самой дальней части особняка на верхнем этаже подобно какой-нибудь сказочной принцессе, что была спрятана в башне. Его бледное лицо потрясённо вытянулось, стоило Аллену зайти к нему в комнату, и он непонимающе нахмурился — Уолкера парень видел лишь в обличье Алисы, но, скорее всего, ему было известно, что та оказалась переодетым парнем, но вот то, что юноша делал в логове Адама, Вайзли понять не мог.

— Добрый вечер, — вежливо поздоровался Уолкер (эта болезненная вежливость, которая определённо точно уже въелась ему под кожу) и прикрыл за собой дверь. — Не помешаю?

Парень поспешно замотал головой из стороны в сторону, откладывая раскрытую книгу на стол, и встал с кресла, видимо, чтобы тоже поприветствовать Аллена.

— Нет-нет, проходи, — пробормотал он, всё ещё слегка ошеломлённый происходящим, и глубоко вздохнул, пропуская юношу к себе. — Просто немного неожиданно тебя видеть здесь.

— Адам — мой отец, — ответил Уолкер на этот перефразированный вопрос и спокойно сел в кресло, отмечая, что комната была вполне опрятной и широкой: двуспальная кровать, разлапистая люстра, широкое окно, шкафы, письменный стол — типичная такая комната для житья.