Klangfarbenmelodie

И ведь так… так и случилось.

Неа судорожно вдохнул, чувствуя, как воздух обжигает пересохшее горло, и поджал губы, так некстати задрожавшие от накативших ностальгии и грусти. Если бы Мана был сейчас здесь, отругал бы он непутёвого старшего братца за такое идиотское поведение? О, обязательно бы почитал нотации, которые никогда нотациями и не были, потому что были слишком ласковыми и мягкими, но Неа в такие моменты всегда казалось, что близнец был чем-то недоволен, и они ссорились по сущим пустякам, потом долгие дни игнорируя друг друга (или это он сам игнорировал пытавшегося поговорить с ним Ману…).

Так вышло и в тот злополучный день. Они не поделили что-то совершенно мелкое, незначительное, но старший Уолкер всегда был слишком впечатлительным и вспыльчивым, отчего снова разобиделся на брата и демонстративно молчал весь последующий день.

До того самого момента, как Мана умер, сгорев в машине.

Неа так сильно винил себя, так сильно ненавидел за то, что оттолкнул брата, что их последними словами было что-то вроде его: «Заткнись, тупица!» — и умоляющее Маны: «Ну послушай меня!» Что не защитил, что не смог спасти. Он так сильно прятался от всего этого, что в итоге совершенно забыл про младшего братика и даже не заметил, когда тот успел вырасти.

А сейчас Аллен пел любимую песню Маны, словно успокаивая слишком уставшего от чувства вины Неа, и тот даже насморочно шмыгнул носом, ощущая, как ком подкатывает к горлу.

Песня почти дошла до своего финала, и из уст Аллена это было как-то особенно светло и грустно. Возможно, потому что он полностью понимал, о чем поет. Вот только… почему он пел именно эту песню?..

Он просил помнить. Помнитьпомнитьпомнить.

Кого?..

Неа ощутил, как от тревоги судорогой сводит живот, и снова оглянулся на Тики, наблюдая его выражение лица исподтишка, как-то… как-то совершенно воровато.

Друг задумчиво хмурился — и улыбался, покачивая головой и едва слышно подпевая. Как будто подозревал что-то, но не был уверен. И — не мог отделаться от самого звучания песни, мешающего сосредоточиться.

А Аллен пел и пел — просил помнить, быть сильным сердцем и слабым — опасениями. И беречь их любовь, чтобы та жила вечно.

И это было настолько прекрасно и одновременно настолько… настолько больно, что мужчина боялся двинуться. Младший смотрел вроде куда-то и в себя, а вроде и в самую душу. И взгляда отвести было нельзя. Только не в этом случае.

Как кончилась песня, Неа даже не заметил — ему казалось, что он всё ещё плывёт на мягких волнах успокаивающего голоса, ужасно напоминавшего голос Хинако, но в то же время и совершенно другого, и очнулся от наваждения только тогда, когда Аллен, всё ещё в пышном платье, с косметикой на лице, ужасно непривычный и невыносимо красивый, такой, каким бы, наверное, и был бы, родись девчонкой и избеги аварии, и радостно им заулыбался, обещая, что прибежит минут через десять.

Тики осторожно потрепал мужчину по плечу, стоило юноше скрыться в толпе, и как-то неуверенно спросил:

— Что это была за песня? — и, словно бы стесняясь своего интереса, сразу же добавил будто бы себе в оправдание: — У тебя глаза на мокром месте, вот-вот сырость здесь разведёшь.

Неа хохотнул, неловко прикоснувшись ладонью к шее, и выдохнул:

— А он что, ничего не сказал?

— Нет, — Микк мотнул головой и пожал плечами с таким видом, мол, это же Аллен, он почти никогда ничего не говорит. — Лишь заливался, что эта песня очень дорога тебе, и ты любил её в детстве. Но неужели настолько сильно, что даже… оу, — оборвал он сам себя на полуслове, явно уже и сам догадавшись о причине скопившихся в уголках глаз слёз. — Прости.

Уолкер махнул рукой, отчего-то чувствуя себя полным и неблагодарным идиотом, потому что лучший друг из-за него страдал, и улыбнулся.

— Мана просто обожал эту песню, — просто ответил он. — Я обожал те же песни, что и он, потому что музыкального вкуса у меня не было от слова совсем, понимаешь? — хохотнул мужчина, чувствуя, как тепло, разгорающееся в нём при воспоминаниях о близнеце, согревает душу.

— Да у тебя и сейчас его не прибавилось, — фыркнул себе под нос Тики, заставив Неа улыбнуться еще шире. — И как вообще Мана тебя терпел?..

Старший Уолкер отвесил другу легкий подзатыльник и сокрушенно покачал головой. На самом деле он не знал. И как Тики теперь его терпит — тоже представления не имел. И то сказать — вспыльчивый, нелепо категоричный, да еще к тому же удивительно много плачет, особенно в последнее время. И вот как они все терпят его, такие потрясающе близкие и далекие одновременно?

Неа знал, что иногда бывает просто ужасен, но ужасно любил всех их — и Аллена, и Тики, и Ману — и это… это было для него главным, пожалуй. Потому что ради них он мог сделать что угодно.

Об этом мужчина и сказал другу. Тот покачал головой и каким-то сосредоточенным жестом потрепал его по голове, превратив волосы в некое подобие птичьего гнезда и чуть улыбнувшись.

— Дурак Неа, — заметил Микк. — Вот ты за что брата своего любишь? За то, что готовит он вкусно? Или за то, что голос у него красивый? — тон при этом у него был какой-то задумчивый до невозможности.

— Конечно, нет! — возмущенно вскинулся мужчина, тут же всеми силами борясь с желанием спросить у друга, за что же тот сам любит Аллена и надолго ли эта любовь. — Он же… ну он же мой брат!.. — взмахнул руками он в попытке хоть как-то объяснить свою привязанность.

Ну потому что… Аллен действительно был его братом и оставался для него важным всегда, невзирая ни на что.

И ведь так правильно, разве нет?

Тики метнул в него одобрительный взгляд.

— Ну вот видишь? — хмыкнул он. — И мы тебя любим по той же причине, дубина.

Неа усмехнулся, ужасно желая спросить у друга то же самое, потому что ему и правда был интересен его ответ.

Аллен вернулся через несколько минут, застав их за обнимашками (просто мужчина ну не мог не подколоть Микка и принялся его обнимать\щекотать и издеваться), и скептически приподнял бровь, скривившись в типично своём отвращении, когда видел очередные телячьи нежности, — иронично-покровительственном, словно говорил, мол, можете тут миловаться, только меня не втягивайте.

Неа рассмеялся, дёргая зашипевшего брата за руку и заключая его в объятия, потому что настроение у него было замечательнейшее. Он чувствовал себя таким лёгким, таким, радостным, таким счастливым!

Аллен обмяк и, обречённо вздохнув, всё-таки обнял их в ответ, а Тики хмыкнул в этой своей снисходительной манере, и это было одним из самых прекраснейших вечеров за последние одиннадцать лет, полных лишь одиночества, страха, вины и постоянной паранойи.

***