Книга Лазаря

В зале, на самых последних скамьях, на значительном расстоянии друг от друга, сидели Мари и Виктория. Это меня позабавило и удивило. Обычно Виктория устраивалась в первых рядах, у самых ступеней пресвитерия, вместе с деревенскими. Но сегодня она почему-то находилась сзади, на скамье, где обычно размещались рекруты. Вошел в зал и почувствовал, как пронзительно заболела голова. Чертыхнулся про себя и вернулся в комнату, чтобы переколоть куклу. Когда щепа, выдернутая из головы, вернулась на свое место в область груди, боль прошла.

В молельном зале местные уже расселись в передних рядах, и хунган с мамбо, украшенные бусами и пестрыми лентами, устанавливали своих божков на алтарь под деревянным распятием.

Отец Матиас, безусловно, был человеком широких демократических взглядов, но сегодня явно не обошлось без пары дневных бутылок вина. Обычно он никогда не позволял ставить на алтарь статуэтки Бонди, Папы Легбы и Лоа. Этот запрет никогда не обсуждался. Йоруба проводили церемонии в отдельно стоящем деревенском общинном зале, который назывался хунфор. Однако сейчас традиция была нарушена.

Я присел на деревянное сиденье рядом с Мари, держащей между колен бутылку бордо. Увидев, что я заметил вино, протянула мне. С удовольствием сделал пару глотков и вернул обратно. Хунган и мамбо торжественно прошествовали за амвон и опустились на кафедру – широкую скамью с высокими раздельными спинками и подлокотниками.

Статуэтки и распятие, на мой взгляд, не очень сочетались друг с другом. Несмотря на то, что Бонди (искаженное от французского bon Dieu) являлся аналогом Бога Отца, Папа Легба – Святого Петра, Лоа – ангелов и духов, окружающих человека, и, может быть, они соответствовали христианской традиции, но даже мне, человеку не религиозному, такое соседство казалось некоторым кощунством.

Из-за дароносицы вышел отец Матиас и величественно прошествовал к амвону. Все деревенские, кроме хунгана и мамбо, встали и подняли руки вверх. Матиас благосклонно кивнул, жестом пригласил всех садиться и начал читать проповедь. Сегодня он читал на латыни. Я подозревал, что для него это было своего рода развлечение. Уверен, что здесь никто, кроме него, по-настоящему латыни не знал. Чаще всего он читал на французском, иногда на английском. Сегодня у Матиаса явно было римское настроение.

Под монотонный текст проповеди я вспоминал первые дни пребывания в миссии. Кроме случая с Эдмоном, меня здорово удивило задание по изготовлению кукол. Поначалу я даже думал, что нам предстоит делать игрушки для несчастных африканских детей, но бокор очень быстро заставил меня отказаться от этой мысли. Он раздал каждому по куску мягкого холста, который следовало определенным способом мять в руках в течении нескольких часов. После чего кусочком угля, вставленным в деревянную палочку, неандерталец начертил на каждом холсте контур человеческой фигурки, который следовало вырезать самому. Когда же бокор дал указание состричь ногти с рук и ног и положить их в глиняную чашку, я почувствовал себя полноценным обитателем сумасшедшего дома.

Виктория не делала куклу, но во всем помогала неандертальцу. Она срезала с моей головы прядь волос и маленькими ножницами настригла мелкие волосинки с рук и ног. То же самое проделала и с Хосе. Мари демонстративно отказалась от ее помощи и все сделала сама. Затем бокор бесцеремонно отрезал у всех по куску материи от одежды и, завернув в каждый ногти и волосы, ушел к себе.

– Я понял, – упавшим голосом сказал тогда Хосе. – Он сделает куклу и будет втыкать в нее иголки, чтобы мы выполняли все его желания.

– Нет, не так, – впервые со дня приезда услышал я голос Виктории. – Кукла будет нужна вам самим, чтобы помогать в обучении.

– Откуда ты знаешь? – неприязненно глянула на нее Мари.

– У меня уже есть, – спокойно ответила Виктория и, достав из нагрудного кармана платья готовую куклу, показала нам.

Человечек был симпатичным. С черными глазками и аккуратными стежками по бокам. К голове был пришит пучок темных волос.

– Можно посмотреть? – я протянул руку.

– Нет, нельзя, – Виктория убрала куклу в карман. – Другим нельзя.

На следующий день бокор вручил мне чучело человечка, искусно сплетенное из сухих трав и листьев, и иголку с мотком ниток.

Когда, провозившись почти весь день, я, наконец, обшил чучело холстом, он сам воткнул щепки с разноцветными головками в голову и тело куклы.

– На каждое действие – свое расположение щеп, – пояснил неандерталец. – Сначала я буду тебе показывать, потом ты сам…

Отец Матиас закончил бубнить проповедь и вышел из-за амвона. Йоруба дружно опустились на колени, опершись на приступки сидений, и принялись хором читать молитву. Когда прозвучало финальное «Omen» и все снова уселись на скамьи, к амвону величаво подошел хунган.

Высокий и тощий, он принялся страстно декламировать речь на йоруба, яростно размахивая руками и вызывая одобрительные возгласы со скамеек. Отец Матиас, сидя на кафедре, благосклонно улыбался. Спустя пятнадцать минут под восторженные крики деревенских хунган закончил пламенную речь и, загремев сиденьями, люди потянулись на выход, негромко постукивая в барабаны и хором напевая. За толпой местных вышла мамбо, прихватив с алтаря своих божков.

Открывая дверь в комнату, я заметил последней в дверях молельного зала Викторию, опустившую голову и устало переставлявшую ноги.

Глава третья

Степан и Ольга оставили в квартире противное и липкое ощущение грязи, призрачный запах которой Василий чувствовал еще в течение нескольких часов. Он бесцельно слонялся по скрипящему паркету и пинал отставшие куски линолеума в коридоре и на кухне. Безуспешно пытался понять, почему какой-то проходимец смог так его загрузить бредовой и иррациональной информацией, которую он не был способен критически и адекватно оценить. Кукла, оживший мертвый младенец, письмо от бабушки с того света. Василий отчетливо помнил: все, что говорил Степан, воспринималось как нечто реальное и даже интересное. Более того, глубоко внутри росло острое чувство любопытства и предвкушение чего-то необъяснимого и интригующего…

Эта Ольга, которую можно включить и выключить…. Бред… Может, мошенники?.. Тратить такой талант на него?.. Не олигарх, не шпион… Что-то подсказывало, что все услышанное – правда, пусть и не полная, но значительная часть… Во многом Степан явно лгал, преследуя какую-то свою цель. Лгал неумело, и было ясно, что он боялся, но не банального насилия, а чего-то более опасного, того, что могло повредить или помешать… Чему помешать?

В очередной раз вернувшись на кухню, Василий взял с подоконника коробку с куклой. Осторожно, двумя пальцами, достал ее и бережно устроил на ладони. Человечек был теплым, почти горячим несмотря на то, что в квартире было прохладно и осень выдалась холодной и промозглой.

Еще один необъяснимый момент. Он не смог как следует рассмотреть внешность этого Степана, когда впервые увидел его на пороге. Тот выглядел потертым и невзрачным мужичком с почти отсутствующими чертами лица. Однако Степана уходящего запомнил настолько хорошо, что, наверное, смог бы его нарисовать, если бы умел. Каким образом он понял, что Степан – тот самый тип, что следил за ним три дня назад? Над этим стоило подумать. Однако, как ни старался, думать не получалось. В голове просто не возникало никаких разумных объяснений. Прихватив куклу, Василий зашел в комнату бабушки и прилег на софу. Поднес тряпичного человечка к глазам и принялся его рассматривать, стараясь не касаться головок щеп, воткнутых в кукольное тельце.