Книга юного конструктора, том 1
Шрифт:
Это был приказ. Он озадаченно увидел, что мадам Жозефина протягивает ему руку. И отреагировал не сразу. Но в конце концов тоже протянул ей руку, когда она уже хотела убрать свою. После небольшой заминки рукопожатие все-таки состоялось. Ну, всего хорошего, тут она заметила у него на предплечье татуированный номер и уже тихо сказала:
— Не правда ли. — После чего удалилась.
А де Вринд осмотрелся в своих маленьких владениях, удивляясь, что, когда посещал различные дома престарелых и остановил выбор на этом, почему-то не заметил, что все в комнате закреплено и привинчено. Ничего из мебели нельзя ни подвинуть, ни переставить. Не только кровать с ночным столиком, шкаф, наполовину платяной, наполовину’ горка со стеклянными дверцами, но и маленький столик и лавка в форме буквы «Г» возле него были намертво зафиксированы, как и телевизор на стене, даже картина над кроватью — Венеция под дождем, в псевдоимпрессионистском стиле, — повешена так, что снять ее невозможно. Почему Венеция? И почему под дождем? Брюссельцы на склоне лет должны утешаться тем, что в одном из красивейших городов на свете тоже идет дождь? Маленькая встроенная кухонька.
От дома престарелых «Maison Hanssens» [26] на улице Арбр-Юник до главного входа на кладбище было всего несколько шагов. Холодина. Серое небо. Кованые чугунные ворота. Он успокоился, заметив птиц — ворон и воробьев. А сколько же здесь кротовин среди могил, никогда он не видел на кладбище так много кротовин, пожалуй, они там вообще не встречались. И повсюду меж ползучими побегами плюща росли грибы, уйма грибов, это… это… название никак не вспоминалось. Знакомые грибы, но все равно несъедобные. Вот и все. Одна могила буквально разворочена, вспорота толстенными корнями огромного дерева. Рядом надгробные плиты, разбитые рухнувшими деревьями или упавшими сучьями. На каменных обломках — мох. Молодые, недавно посаженные деревца подле старых, которые упали сами или были срублены, а теперь лежали и гнили между могилами. На этой ниве смерти деревья тоже умирали и погружались в землю. На старых надгробиях висели гипсовые веночки. Кое-где два-три, несколько веночков лежали и на могильных плитах или рядом. Словно какие-то мрачные дети играли здесь с обручами.
26
«Дом Хансенса» (фр.).
Снова и снова он останавливался перед какой-нибудь могилой, читал имена, рассматривал эмалевые портреты. Ему нравилось бывать на кладбищах, замечательно ведь, что у людей есть могилы с их именами. Люди умерли, но их можно навестить. Он видел могилы детей и тех, что умерли очень молодыми, от болезней, несчастных случаев или как жертвы убийств, трагические судьбы, но они покоились в могилах. Пока существуют кладбища, существует и обетование цивилизации. Его родители, брат, дед и бабушка — их могилы в воздухе. Их не навестишь, нет места, за которым можно ухаживать, положить плиту. Нет места упокоения. Лишь вечная тревога, которая не находит себе места, не утихает. В воспоминании, которое умрет вместе с ним, сохранился лишь последний образ семьи, запечатленный последним взглядом, — да и этот взгляд просто фигура речи. Он не видел лица матери, видел только ее руку, цеплявшуюся за его рукав, пока он не вырвался, и отцовского лица не видел, помнил только его крик «Останься!», крик «Останься! Ты навлечешь на нас беду!», видел маленького братишку — без лица, только спина ребенка, прижавшегося к матери. А что еще? Воспоминания, словно украденные из запасов чужой памяти: воспоминания об отце-матери-ребенке, самые обыкновенные, самые счастливые. Черные, как пепел сожженных фотографий.
Отец любил tarte au riz [27] . Воспоминание. И не воспоминание. Зрительного образа при этом не возникало. Как вся семья сидела вокруг стола, и отец с довольным, разгоряченным лицом говорил: «М-м-м, ну наконец-то нынче опять tarte au riz!», и мама ставила пирог на стол, и отец урезонивал детей: «Стоп! Не набрасывайтесь как дикари!», и мама говорила: «Сперва хороший кусочек для папы!», и… фальшивка! Зрительного образа нет, нет фильма-воспоминания, он не видел, как сидит с семьей за столом, за tarte au riz, была только фраза: «Отец любил tarte au riz»! Но почему? Почему эта фраза? И откуда она взялась? Именно эта фраза? Из воспоминаний о некой жизни? Одновременно мертвая фраза, погребенная у него в голове. Тут он увидел могильную плиту, на которой было высечено:
27
Пирог с рисом (фр.) — традиционное льежское блюдо.
Он замер, долго смотрел на надпись, наклонился, поднял камешек, положил на могилу.
Как же много разрушенных могил. Вандализм природы. Надгробия. вывороченные древесными корнями. склепы, разбитые обломанными сучьями или упавшими деревьями, каменные плиты, поглощенные буйной растительностью. Истлевающие памятники людской конкурентной борьбы, жажды представительства: ветхие, пораженные плесенью мавзолеи, которым надлежало стать свидетельством могущества и богатства некой семьи, теперь разрушились и говорили только о бренности, о преходящи ости. Перед ними таблички, установленные администрацией кладбища: срок аренды данного участка истекает в конце года.
28
Все
проходит, все стирается из памяти (фр.).Без денег умирают даже могилы.
Он устал, быстро прикинул, не лучше ли вернуться. Нет, надо хорошенько осмотреть окрестности, в которых ему теперь предстоит жить.
Он свернул налево, не глядя на указатели — «Deutscher Soldatenfriedhof», «Common Wealth War Graves», «Nederlandse Oorlogsgraven» [29] , — там начинались ровные ряды одинаковых могильных плит, после живого и прямо-таки кричащего хаоса цивильной части кладбища они в своей бесконечной одинаковости излучали драматичный покой и красоту, идеальную отрешенность от смерти в эстетике достоинства.
29
«Немецкое солдатское кладбище» (нем.), «Военные могилы Британского Содружества» (англ.), «Нидерландское военное кладбище» (нидерл.).
В возрасте 24 лет — погиб за отечество.
В возрасте 20 лет — погиб за отечество.
В возрасте 26 лет — погиб за отечество.
В возрасте 19 лет — погиб за отечество.
В возрасте 23 лет — погиб за отечество.
В возрасте 23 лет — погиб за отечество.
В возрасте 22 лет — погиб за отечество.
В возрасте 31 года — погиб за отечество.
В возрасте 24 лет — погиб за отечество.
В возрасте 39 лет — погиб за отечество.
В возрасте 21 года — погиб за отечество.
Mort pour la patrie, for the glory of the nation, slachtoffers van den plicht [30] .
Тот, кто шел здесь, обходил шеренги, как генерал армию мертвецов, как президент строй солдат на официальном приеме в Гадесе. Он закрыл глаза. И как раз в этот миг кто-то обратился к нему. Незнакомый мужчина спросил, говорит ли он по-немецки или по-английски.
— Немного, по-немецки.
— Вы не знаете, где расположен Мавзолей беззаветной любви?
— Простите, как вы сказали?
30
Погиб за родину (фр.), во славу нации (англ.), жертвы долга (нидерл.).
Мужчина сказал, что читал о Мавзолее в путеводителе.
— Вы понимаете?
— Да.
— Хорошо. Стало быть, в путеводителе. Он где-то здесь. Мавзолей беззаветной любви. Вы не знаете?..
— Нет, не знаю, — ответил де Вринд.
Профессор Эрхарт поблагодарил и пошел дальше. В конце аллеи виднелась постройка, перед которой стояли несколько человек, возможно, там ему помогут. Время пока есть. Большинство участников Reflection Group «New Pact for Europe» [31] приедут сегодня к полудню, поэтому первая встреча назначена на 13 часов. Сам он приехал на два дня раньше — раз уж приглашен в Брюссель, надо хоть немного осмотреть город, а не торчать все время в закрытом климатизированном помещении. В Вене у него нет ни обязанностей, ни семьи. В этом смысле он находился в самой жуткой ситуации, в какую можно попасть в его годы, — был свободен. Лишь благодаря превосходной научной репутации он временами еще получал приглашения вроде нынешнего, всегда их принимал и педантично готовился, хотя или, вернее, поскольку все острее чувствовал, что выступает не с дискуссионными докладами, а вроде как зачитывает собственное завещание. Но ведь, с другой стороны, так и должно быть: надо сообщить наследникам, что оно существует, по ту сторону духа времени, наследие, которое им предлагается принять.
31
Креативная группа «Новый договор для Европы» (англ.).
В этот день Алоис Эрхарт прежде всего навестил могилу Армана Мунса, некогда весьма видного, а ныне забытого политэконома, в свое время профессора Лувенского университета, который еще в шестидесятые годы минувшего века теоретически разработал учение о постнациональной экономике и сделал вывод о необходимости создания Объединенной европейской республики. Растущее переплетение экономик, вытекающие отсюда взаимозависимости, постоянно усиливающаяся власть мультинациональных концернов и растущее значение международных финансовых рынков уже не позволят национальным демократиям выполнять их важнейшую задачу, а именно творчески формировать условия, в которых людям приходится строить свою жизнь, и направленно обеспечивать справедливость распределения. «Закройте национальные парламенты!» — таков боевой клич подлинного демократа, желающего создать новую демократию с учетом исторической ситуации. То, что его тезис о необходимом отмирании национальных демократии не сочли скандалом или безумной утопией, обусловлено иллюзией свободы тогдашней эпохи, а что Муне в конечном итоге не сумел одержать победу над национальными политэкономами, над «жвачными» (как он их называл), обусловлено той же причиной: «Абстрактная иллюзия свободы, эта свобода шута, сначала помогала нам, но в конце концов укрепила власть настоящих шутов», — писал он в своих воспоминаниях.
Сорок пять лет назад Эрхарт юным студентом прослушал в Альпахе гостевую лекцию Армана Мунса и с тех пор считал себя его учеником. Аккуратно читал все его публикации. А когда сам впервые опубликовал статью и послал учителю, тот был уже смертельно болен. Муне успел ответить ему письмом, но переписка не продолжилась, поскольку через считаные дни Мунса не стало. Сейчас Эрхарт растроганный стоял у его могилы:
Арман Жозеф Муне 1910–1972
Сбоку от надгробия располагалась небольшая эмалированная табличка с надписью: