Книга юного конструктора, том 1

Он шел, руководствуясь стрелками, и невольно думал о святом Себастьяне, о его груди, пронзенной стрелами. Еще несколько дней назад, 20 января, в день этого святого, покровителя солдат и борцов с врагами церкви, он молил святого о защите и об удачном выполнении брюссельского задания, но что-то пошло не так, и он не мог себе объяснить, что именно. Стрелки привели в оснащенный видеокамерами коридор. Он пошел дальше, склонив голову, утер носовым платком лоб, словно промахивая пот, чтобы камеры не зафиксировали его лицо, хотя и знал, что это излишняя предосторожность: здешние камеры устарели. Разве в коридоре шел снег? Конечно, нет. Но в течение 48 часов эти камеры копили кадры настолько грубого разрешения, что на них можно будет разглядеть лишь этакое привидение, шагающее как бы сквозь метель. Справа и слева растения в горшках. Пластиковые. Конопля. Без сомнения, конопля из пластика. Кто додумался расставить в коридоре к часовням пластиковую коноплю? И о чем только этот кто-то думал? Ну вот и часовни. Для каждого крупного религиозного сообщества собственное помещение. Для католиков, протестантов, иудеев, мусульман, православных. Везде пусто, более того: настолько пусто, будто здесь никто и никогда не бывал.

Войдя в католическую часовню, Матеуш ощутил сильную боль. Помещение было невероятно уродливо. Невероятно — опять-таки гротескное слово в месте веры. Ниже пупка жгло огнем, на лбу выступил холодный пот, он сделал несколько шагов вперед, отпустил ручку чемодана, достал из брючного кармана платок, утер пот, прижимая другую руку к животу. Чемодан вдруг упал, с жутким грохотом, как раз когда Матеуш с платком в руке стоял перед Иисусом Христом. Фасадная стена помещения была обшита деревянными планками, на них висел Распятый, но без креста. Будто Сына Божия распяли на не кресте, а на заборе. С потолка свисал точечный светильник, бросавший яркий белый луч на Иисуса, словно Он, прибитый к забору, еще и подвергался последнему допросу. Перед Распятым — маленький деревянный алтарь, похожий скорее на музыкальный центр, в конце семидесятых годов минувшего века многие поляки привозили такие из поездок на Запад, и затем они до самого Поворота стояли в польских гостиных как вечный символ вожделенной современности. На боковой стене висел триптих (масло на холсте), странно колеблющийся меж абстракцией и предметностью. На левой картине узнавалось закатное солнце, по меньшей мере красный шар, не то падающий на толпу людей, не то парящий над нею, люди, возможно, были кардиналами в пурпуре, но, возможно, вовсе и не кардиналами, а лишь отблесками красного закатного солнца, или пламенем, или растениями. Средняя часть походила на НЛО, насаженный на острие, хотя, возможно, изображала всего-навсего мусоросжигательную фабрику. Наиболее ясной была правая картина триптиха: лужа крови под слепяще белым светом, из которого поднимался белый крест. Рядом с крестом надпись: «UBI LUX IBI BLUT» [51] . Он знал латынь, ведь конечно же учил ее в семинарии, но не понял, что значит «BLUT». Что это за слово? «Где свет, там и…» Подошел ближе, присмотрелся, правильно ли прочитал, попробовал расшифровать загадочное слово, «BLUT» — он не знал этой вокабулы. И только теперь догадался, что там, вероятно, нет, наверняка написано «DEUS» [52] , но так нетвердо и нечетко, словно буквы старались отступить в тень живописного грунта. Подле триптиха стояли две большие резные деревянные фигуры, напоминавшие пастухов из рождественских яслей, а еще больше — воспитанников духовной семинарии в ночных рубашках.

51

Где свет, там и кровь (лат., нем.).

52

Бог (лат.).

Матеуш в ночной рубашке стоял босиком на холодном каменном полу; называлось это «сосредоточенность» — после вечерней молитвы воспитанника посылали в крестовую галерею, где он навытяжку стоял возле назначенного ему святого, смотрел то вниз, во внутренний двор, то ввысь, на звездное небо, и размышлял о «трех вопросах», пока отец-настоятель не призывал к себе, чтобы он дал ответы, иногда через два или три часа, а иногда лишь на следующий день перед утренней молитвой. Как велико сомнение в крепости твоей веры? Насколько ты уверен, что победишь сомнение? Какими делами ты докажешь крепость своей веры?

Матеуша охватывало тогда совершенно особенное возбуждение, не просто обычное волнение или страх, но буквально сексуальное или эротическое возбуждение, он чувствовал под ногами гладкость и холод камня, холод, поднимавшийся от ног вверх, туго напрягал все его мышцы, всю плоть, меж тем как гладкая поверхность камня одновременно ощущалась словно телесный покров, мраморная кожа, кожа святого, кожа Богородицы, которой он касался, к которой приникал, с которой сплавлялся. Ему довелось стоять под ле статуи святого Себастьяна, и он не знал, волею ли случая или решением отца-настоятеля был послан для сосредоточенности именно сюда.

Матеуш искал разговора с настоятелем не потому, что сомневался в своей вере, он сомневался в том, как ему жить своей верой. Он был готов сражаться, но хотел оставить в мире сына, как его отец и дед, прежде чем вступили в борьбу.

Ты хочешь, чтобы продолжало жить твое имя? Твоя кровь? Что-то от тебя? Ты будешь жить вечно, когда умрешь, но тебе хочется жить дальше здесь, на земле?

Матеуш снова стал Рышардом и не сумел ответить.

Сосредоточенность. Перед утренней молитвой его нашли распростертым на каменных плитах галереи, словно он стремился соприкоснуться с камнем буквально всей своей кожей. Он сильно переохладился и не один день хворал. А потом ответил на те три вопроса. Вполне убедительно и к удовольствию настоятеля. Но в семинарии остаться не мог.

Жгучая боль. Матеуш отвел взгляд от ясельных фигур, глянул по сторонам. Он хотел помолиться. Но здесь не мог. Прижал ладонь к диафрагме, застонал, смахнул пот со лба. Времени оставалось уже немного.

Он глубоко вздохнул, покинул аэродромную часовню и зашагал на посадку.

Первоначально предполагалось, что по выполнении задания он вернется самолетом в Варшаву. Однако утром администратор вручил ему конверт, доставленный ночью на его имя. Там он нашел билет на рейс в Стамбул, а также подтверждение брони в стамбульском отеле. Матеуш знал, это не новое задание, такого не может быть. Каждое новое задание начиналось с досье на заказанное лицо и с детального планирования и подготовки. И никогда еще солдат, выполнив одно задание, не получал нового на другой же день. С точки зрения надежности каждой акции последующий отходный этап имел не меньшее значение, чем предшествующее ей точное планирование. Он нашел единственное объяснение: заказанный выехал в Стамбул, но это означало и что он ликвидировал не того человека. Или же ему расставили ловушку. Если от него хотят отделаться, то так проще всего, ведь он дал клятву в безусловном повиновении. Зверя в ловушку надо заманивать. А солдату надо просто отдать приказ идти в нее.

Что-то здесь нечисто. Для операций за пределами шенгенской зоны у них были другие специалисты. Матеуш, конечно, доверял своему паспорту, который, спору нет, сделан превосходно, однако на шенгенской границе контроль все-таки строже, и он вовсе не хотел рисковать, предъявляя этот паспорт.

Он поехал в аэропорт, попробовал зарегистрироваться на варшавский рейс по первоначальному билету. И услышал от женщины за стойкой, что он, мол, сам аннулировал билет.

— Нет-нет.

— Да. Вас уже нет в списках пассажиров, месье. Вчера вечером вы отказались.

— Недоразумение! Мне нужно на этот рейс.

— Сожалею, я не могу выдать вам посадочный талон. У вас больше нет билета на этот рейс.

— Но я заплатил!

Пальцы женщины пробежались по клавиатуре, взгляд скользнул по монитору, она снова застучала по клавишам, снова посмотрела и сказала:

— Стоимость билета за вычетом пени на отмену возвращена на вашу кредитную карту.

— На мою кредитную карту? У меня нет… Ладно! Тогда я хочу новый билет. Куплю новый билет.

— Очень жаль, месье, на этот рейс все билеты проданы. Мест нет.

— Но мне надо в Польшу. Сегодня.

— Вы поляк, месье? Да? Мы можем говорить по-польски, drogi panie [53] . У меня отец поляк, он приехал в Брюссель как сантехник, plombier. И здесь познакомился с моей мамой. Мы что-нибудь придумаем. Gdy zaleje woda, trzeba wymienic rure [54] .

Свободное место нашлось на рейс до Кракова, вылетающий через два часа. Или часом позже до Франкфурта, с пересадкой на Варшаву. Он выбрал краковский рейс. Хотел как можно скорее вернуться в Польшу.

53

Сударь (польск.).

54

Если заливает вода, надо менять трубу (польск.).

Вот так и вышло, что в конце концов он оказался в одном самолете с Мартином Зусманом. Впрочем, какое значение имеют взаимосвязи и переплетения, когда их участники об этом знать не знают?

Мартин Зусман злился на свою дурацкую идею надеть теплое белье прямо в дорогу. Чтобы не мерзнуть, когда прибудет в Краков. Уже в такси по дороге в аэропорт он вспотел как свинья. В такси, конечно, было тепло, вероятно даже слишком, и в своем кроличьем белье он чувствовал себя так, будто у него жар. Почему по-немецки говорят «потеть как свинья»? Сын свиновода, он прекрасно знал, что свиньи не потеют, не могут они выводить жидкость через кожу. Ребенком он как-то раз прибег к этому выражению — почему? Просто потому, что так говорят. Отец его одернул: «Свиньи не потеют. И незачем во всем подражать другим; если другие порют чушь, незачем повторять за ними!»

«Но почему так говорят?»

«Потому что у многих людей проблемы из-за крови. Раньше, когда свиней забивали на дому, они видели, сколько крови вытекает из свиньи, и называли кровь „пот“. Описательно, понимаешь? Звучит не так жутко. И охотники до сих пор тоже называют кровь животных потом, а вот легавых собак, которые ищут и находят подранка, называют кровавыми».

«Но мы же говорим кровяная колбаса, а не потная».

«Довольно, — сказал отец, — ступай в дом, помоги матери!»

С тех пор он не пользовался этим выражением, но сейчас, в такси по дороге в аэропорт, оно вдруг снова всплыло в мозгу, вместе с воспоминанием, что вообще-то имеется в виду кровь, кровопролитие, потоки кроки, кровавая резня.