Книга юного конструктора, том 1

«TOEN HI J НЕТ MEEST NODIG WAS,

WERD HIJ VERGETEN»

Studenten werkgroep «Moens eed»

aan de Katholieke Universiteit Leuven [32]

На могиле лежали свежие цветы и бутылка водки. И свинки-талисманы. Разной величины и из разных материалов, из пластика, плюша, дерева, керамики — этих свинок Алоис Эрхарт объяснить себе не мог. Сделал снимок. Потом еще один, только надгробие и табличка, без свинок.

32

«Когда он был нужен более всего, о нем забыли». Студенческая рабочая группа «Присягнувшие Мунсу», Католический университет Лувена (нидерл.).

Выясняя, где похоронен профессор Муне, ом наткнулся на указание, что на Брюссельском городском кладбище расположена и туристическая достопримечательность: Мавзолей беззаветной любви. И его-то теперь искал. Некий брюссельский барон (его имя Алоис Эрхарт забыл), сколотивший состояние на долевом участии в рудниках Бельгийского Конго, во время поездки в эту колонию безумно влюбился в одну женщину, увез ее с собой в Брюссель, чтобы жениться — «на негритянке!». Это привело не только к бойкоту со стороны благоприличного брюссельского общества, но в первую очередь к некоторым юридическим проблемам, которые он после долгой борьбы, отчасти с помощью лучших адвокатов, отчасти с помощью солидных денежных выплат, сумел преодолеть. Любовь барона выдержала все бури. «Пусть лучше меня с этой женщиной будут бойкотировать, чем уважать без нее!» Свадьбу в конце концов разрешили, но из приглашенных гостей не пришел никто, кроме старой чокнутой графини Адольфины Марат, которая после церемонии устроила у себя во дворце чаепитие. Свидетелями на бракосочетании были двое рабочих, они ремонтировали люк канализации на улице перед загсом и за пятьдесят франков (каждому) согласились на четверть часа прервать работу. Графиня Марат, подвергнутая остракизму из-за того, что приглашала на прием в честь этой пары, оправдалась легендарной фразой: «Коли он готов дать этой женщине свое имя, то я вполне могу угостить ее чаем!»

Эта женщина — ее звали Либелюль (профессор Эрхарт запомнил: Стрекозка) — вскоре, в 1910-м, умерла родами, произведя на свет мертвого сына, удушенного пуповиной. Барон… ах, ну да, его звали Каспере, Виктор Каспере, обезумев от боли, поручил французскому архитектору построить на Cimetiere de la Ville [33] роскошный мавзолей для своей любви, святилище с отверстием в крыше, проделанным с таким расчетом, что каждый год в день и час кончины возлюбленной на ее саркофаг падало пятно света в форме сердца.

33

Городское кладбище (фр.).

Профессор Эрхарт хотел это увидеть. И надеялся, что к такой достопримечательности его приведут указатели и таблички, однако ничего подобного не нашел. Здесь что же, несколько городских кладбищ? И он не на том?

Он уже добрался до постройки, которую приметил издалека и перед которой успело собраться довольно много людей.

И очень удивился, увидев среди собравшихся его, да, это бесспорно он, огромный, внушительный, — тот самый полицейский, что допрашивал его в гостинице, без сомнения, тот самый здоровенный комиссар. Эрхарт остановился, глядя на него, и их взгляды встретились. Профессор не был уверен, узнал ли его комиссар, который вдобавок тотчас отвлекся: двое мужчин, быстро подошедшие к нему, поздоровались, обменялись с ним несколькими фразами, а потом вошли в здание, в крематорий, как теперь разглядел Эрхарт.

Присутствие на кремации жертв убийства не входило в обязанности комиссара Брюнфо. Да и с точки зрения дознания причин для этого не было. После убийства труп реквизируют и производят судебно-медицинское вскрытие. Затем дают разрешение на похороны. Если личность убитого установлена и у него есть родственники, похороны организуют они. Если личность не установлена, то в течение 48 часов после вскрытия производится кремация за счет города. Муниципалитет присылает чиновника, тот контролирует документы, подтверждает, что касательно покойного так или иначе сделаны определенные записи, зачитывает приблизительно пятиминутный текст о преходящности жизни и вечном покое, чтобы согласно директивам ЕС обеспечить минимум достойного человеческого погребения, а затем гроб опускают в печь. Позднее пепел развеивают на лужайке подле крематория, в общем-то просто высыпают и на столбике прикрепляют табличку с именем или, коль скоро таковое не установлено, с шифром полицейского досье на покойного. Вряд ли подозреваемый, а тем паче сам преступник явится на церемонию, место и время которой никому, кроме ответственных чиновников, не известно. Впрочем, публики всегда хватало — людей, что регулярно гуляли на кладбище, пенсионеров, вдов, мамаш с детскими колясками, которые жили неподалеку и останавливались из уважения или любопытства.

Кстати, комиссар Брюнфо пришел сюда не из-за расследования, а потому, что нынче был день кончины его деда. Много лет назад у могилы деда, героя бельгийского Сопротивления, еще собиралось по этому поводу впечатляющее, но с каждым годом мало-помалу убывающее число людей. Рассказывали разные истории, пили водку, пели песни. Под конец «Брабансонн» [34] . Когда доходили до строчки «Les peuples libres sont amis!» [35] , взволнованно распевающие, прямо-таки горланящие старики выглядели как банда сумасшедших. А при словах «Le Roi, la Loi, la Liberte!» [36] кто-нибудь жестом, словно дирижер, всегда вдруг останавливал хор и восклицал: «Иметь всё нам не дано! Or чего мы можем отказаться?» И все: «От короля!» — «А от чего не можем?» Все: «От закона и свободы!»

34

Гимн Бельгии.

35

Свободные народы — друзья! (фр.)

36

Король, закон, свобода! (фр.)

Подростком Эмиль Брюнфо побаивался этих ритуалов, экстаз у могилы вызывал у него неловкость, а запах нафталина, каким веяло от костюмов стариков, он принимал за запах пороха. Позднее, после смерти родителей, он проникся восхищением и уважением к человеку, который в детстве так пугал его, более того, стал им гордиться! А впоследствии, когда из тяжелеющих слезных мешков готовы были пролиться слезы и ему хотелось обнять людей, что год за годом собирались у этой могилы, в живых не осталось уже никого, кто помнил деда и его подвиги. И все-таки он каждый год в этот день приходил сюда и в одинокой задумчивости проводил целый час у могилы. Поскольку же сегодня обстоятельства сложились вот так, он затем прошел дальше, к крематорию, где как раз кремировали «его объект». Он не ждал от этого подвижки в дознании — и тем больше удивился, увидев там человека, с которым беседовал в ходе опроса на месте преступления. Сперва человек просто показался ему смутно знакомым, и только минут через десять он сообразил, откуда его знает. Сразу же выбежал из крематория, но того человека уже не было. Брюнфо обегал несколько кладбищенских аллей, однако найти его не сумел.

Комиссар покинул кладбище. Прямо напротив ворот располагался «Ле рюстик», ресторанчик, куда он всякий раз заходил, навестив могилу деда. Брюнфо спрашивал себя, почему окна на этаже над рестораном замурованы. Вряд ли здесь жил кто-то, кому было невмоготу смотреть на кладбище. Люди не замуровывают окна только оттого, что вид из них наводит депрессию. Такие здесь просто не поселятся. Какая загадка крылась за этими заложенными окнами?

По обыкновению, Брюнфо заказал стумп, любимое блюдо деда, а для него самого — сентиментальный вкус детства. Stoemp is stoemp [37] , всегда говорил дед, главное в нем, конечно, качество сардельки: она должна треснуть, когда ткнешь вилкой. Причем оболочка должна быть из натуральной кишки, а не из пластика, который используют все чаще, драматический симптом отмирания бельгийской рабочей культуры. Здесь, в «Ле рюстик», еще подавали настоящий стумп. Простой, натуральный, отменный. К нему — незатейливый стакан бочковой «Стеллы Артуа», а под конец — рюмочку можжевеловой. Эмиль Брюнфо вздохнул. Потом поехал в комиссариат.

37

Стумп есть стумп (нидерл.).

Когда Эмиль Брюнфо вернулся на Марше-о-Шарбон, дежурный доложил, что его ожидает главный комиссар, он должен срочно явиться к нему в кабинет.

Брюнфо предупредил, что едет на кладбище и вернется в 13 часов. И все кивнули. Сейчас пять минут второго. И шефу опять приспичило корчить из себя большую шишку? Брюнфо ожидал выговора, ведь не было никакой уважительной причины гулять по кладбищу, да потом еще и опаздывать. Он пожал плечами, не по-настоящему, конечно, а мысленно, терпеливо дождался лифта, затем не спеша прошагал по коридору к кабинету начальника, постучал и сразу вошел.

Перевернутый мир, тотчас мелькнуло в голове: он только что с кладбища, но такое впечатление, что похороны происходили здесь. Слева от главного комиссара сидел следственный судья, справа — прокурор, все трое с траурными лицами.

— Садитесь, коллега Брюнфо, прошу вас!

Увидев в кабинете главного комиссара следственного судью, Брюнфо не слишком удивился: в конце концов он, по сути, и есть начальник, который вечно давал указания и желал, чтобы его регулярно информировали о ходе дознания. Но присутствие прокурора мгновенно насторожило Брюнфо. Ведь это означало: тут явно замешана политика.

Но что толку от настороженности, тревога-то уже воет сиреной, а последствия опасности уже бесповоротный факт?

Да, здесь действительно происходили похороны. Похороны дела об «Атланте».

— Ну что ж, — произнес главный комиссар Мегрэ и умолк. Брюнфо не сомневался, что своей карьерой этот идиот обязан исключительно тому, что по случайности носит фамилию Мегрэ, но для города эта случайность — большая беда. Ничего не говоря, он невозмутимо наблюдал, как Мегрэ подыскивает слова. Брюнфо выжидательно смотрел на Мегрэ, Мегрэ беспомощно смотрел на следственного судью, а следственный судья — на прокурора, который в конце концов сказал: