Князь поневоле. Потомок Ермака

Праздник перешёл в просторную графскую усадьбу, хотя сам её хозяин после венчания велел убрать половину позолоты и сервировать столы по-семейному. Дубовые скамьи, домотканые скатерти, глиняные горшки с щами да чугунки с гречневой кашей — всё дышало русским народным духом. Помпезный граф неожиданно изменился, попытавшись добавить всё большей народности.

Первым поднялся Семён, бряцая ножнами с саблей:

— Эх, пропью шапку, коли не выпью за молодых!

Казак подхватил стопку водки, залил её в рот, рванул со стола каравай и, отломив мощную горбушку, обмакнул её в хрустальную солонку и подбежал к нам, протягивая хлебобулочное изделие.

— Откушайте вместе, чтоб век не браниться!

Анна смущённо укусила краюшку, а я хватанул мощный кусок, почувствовав, что моя новоиспечённая не просто так поскромничала, специально позволив мне победить в этом фальшивом традиционном соревновании. Едва я оторвал часть каравая зубами, как сразу грянуло дружное "Горько!".

Пришлось целоваться под одобрительный гул собравшейся толпы. Гостей было настолько много, что они не умещались в одной зале, а потому было слышно, как гуляют люди меньшего ранга, чем высокие чины, поместившиеся внутри шикарного здания, но вскоре внутри стало душно настолько, что столы пришлось перетаскивать на улицу, где собралась разномастная куча людей из сотен гостей.

Когда вынесли несколько поросят с хреном и десятка полтора бочонков мёда, то выпившие казаки и офицеры пустились в пляс, несколькими десятками глоток запевая "Барыню". Музыканты едва поспевали за разыгравшимся гостями.

— Ну-ка, княже, покажи удаль!

Мне подсунули штоф с перцовкой. Стараясь сильно много не дышать, я выпил небольшой бутылёк залпом, отчего толпа ахнула и одобрительно засмеялась. Пара казаков вскочили на стол и принялись танцевать в присядку. Это празднование поражало глаз, ведь в свадебном веселье гуляли сразу несколько сословий, позабыв о своих различиях и предаваясь общему веселью за создание новой ячейки общества. Веселье это захватывало дух, часть казаков и лихих офицеров попытались взяться за оружие и начать палить в воздух, но остававшийся относительно трезвым граф приказал оружие убрать.

Уж не знаю, сколько в тот день я выпил алкоголя, но в один момент все лица стали перемешиваться между собой. Мне было сложно запомнить всех тех, кто предлагал мне выпить. Там были и офицеры, были купцы и казаки, казалось, что даже один из прибывших в дом священников также испил со мной чарку, да и конюха графа я не обошёл стороной, испив с ним стопку водки.

Веселье шло через край, часть гостей уже спала на столах или отправилась по своим каретам, собираясь переночевать в собственных жилищах. Единственные, кто сохраняли трезвость, так это многочисленная прислуга, занятая приготовлением еды и раздачей всяческих вкусностей. Им множество раз предлагали испить вместе с хозяевами и гостями, но те стойко отказывались. Всё же, именно от них во многом зависело продолжение веселья.

Алкоголь действовал на меня гораздо слабее, чем на остальных посетителей празднества, а потому я смотрел с каким-то странным удовольствием на то, как люди празднуют, но в один момент я остановился, сконцентрировался на одном из гостей. Это был слуга графского сына, и он был трезв. Мужчина что-то говорил одному из слуг, а затем быстро исчез.

Далеко не сразу я придал какое-то значение этому человеку. Возможно, что мои подозрения в его сторону были бессмысленными, но в шум празднества вклинился одинокий хлопок выстрела. Люди не сразу обратили внимание на него, ведь пьяные гости слишком сильно хотели пострелять, и алкогольный задор был сильнее здравого смысла, но затем звуки веселья разрезал тонкий женский крик.

— Графа подстрелили!

Глава 18

Выстрел прозвучал внезапно — сухой, короткий, почти незаметный в общем гаме.

Сначала никто не понял, что вообще произошло. Лишь граф Ливен резко дёрнулся, словно его ударило током на одном месте. Его пальцы вцепились в край стола, опрокидывая графин с наливкой и стягивая с громадного стола толстую тканевую скатерть. На белой холщовой рубахе, чуть левее, ниже области сердца, проступило маленькое алое пятно. Оно растекалось быстро, жадно пожирая чистую ткань, превращаясь в постепенно темнеющую дыру.

Всего на мгновение наступила по-настоящему гробовая тишина. Она была странной, будто кто-то разом выключил весь шум. Замолчали голоса, прекратилась музыка, замолк звон бокалов, и даже шуршание горящего костра прекратилось всего на секунду.

Затем всё взорвалось в момент.

Анна вскрикнула тонким голосом. Семён бросился в мою сторону, поскользнувшись в луже вина. Женщины завизжали, мужчины закричали, кто-то орал, взывая к докторам, вот только единственный лекарь, что был на этом празднике, уже давно лежал полностью пьяный, не способный осознать собственное имя, а уж о помощи говорить не стоило. В это же время граф медленно сползал со своего кресла, и его густая, ещё горячая кровь уже чернела на траве.

Я даже не заметил того короткого мгновения, как оказался в седле. Уж не знаю, какова была причина этого. Может быть, это было множество промилле, что содержалось в моей крови, а может, и тонна адреналина, в один момент появившаяся в крови, но я готов был использовать все свои силы, чтобы догнать стрелка. Не было страха, не было даже малейших опасений — только желание уничтожить нападавшего.

Где-то в темноте, прямо за воротами усадьбы, дробно застучали подкованные копыта удаляющегося нападавшего стрелка. Мой вороной конь, почуяв ярость своего хозяина, рванулся с места без разгона, без понукания, без команды. Сзади же, тяжело дыша, запрыгнул в седло и поскакал пьяный Семён. Прямо на ходу он лихо выхватил револьвер, приготовившись палить по стрелку прямо из седла.

Ночь была лунной и светлой, но сибирский лес впереди стоял чёрным непроглядным саваном, словно смешанная с пеплом смоль. Тропа вилась между деревьями, и я пригнулся к гриве, чувствуя, как свежий ветер сгоняет опьянение и режет лицо. Где-то впереди зазвучал сдавленный крик и треск сучьев.

— Вижу! — рявкнул скачущий сзади Семён.

В просвете между елями мелькнула фигура всадника. Он был в красной ливрее прислужника, распространённой среди слуг, занятых обслуживанием празднества соединения двух семейств. Одёжка его была не самой удобной и очень заметной даже в ночной темноте. Он петлял между деревьев, мелькая красным пятном в плотном заборе стволов. Я же старался не кричать, держал дыхание и лишь бил пятками сапог по бокам своего вороного коня, стараясь настигнуть цель.

Первый выстрел казака прозвучал глухо — пуля ударила в ствол сосны, осыпав целое облако коры. Семён был отличным стрелком, он был способен попадать даже на скаку. Я попытался сделать хотя бы один выстрел из своего револьвера, но попытка не увенчалась успехом. Мне было сложно даже удержаться на спине своего скакуна на большой скорости, отчего страх бил в мозг, даже если на мгновение я отпускал стремя.

Семён выстрелил ещё раз. Второй выстрел был уже ближе, просвистев в нескольких сантиметрах от головы лошади. В этот момент мы вышли на прямую тропу, тянущуюся между двух плотных лесных стен, отчего свернуть в сторону было банально невозможно.

Лошадь убегающего шарахнулась в сторону, напуганная страшным свистом пролетающей рядом свинцовой пули. Эта секундная заминка стала для меня шансом. Я прикрикнул на своего коня, ударил его по бокам крепкими каблуками сапог, и воронёный скакун ускорился.

Мы столкнулись прямиком на полном скаку. Лошадь убегающего стрелка споткнулась, её ноги заплелись, и на скорости она врезалась в стену древесных столбов. Всадник вылетел из седла, перевернувшись через голову, а четвероногое животное закричало от страшной боли, которая охватила его тело.