Княжеский отпуск

Наутро проснулся, открыл глаза и видит: на полу, рядом со скамьёй, лиса спит. Клубочком свернулась, чёрный нос рыжим хвостом прикрыла. "Откуда лиса-то в моём доме? Никогда такого не было", - думал он. Хотел, было, прогнать её, да пожалел - положил ей под нос кусок хлеба. Лиса проснулась, облизнула хлеб, и, не испугавшись старика, скакнула к нему на скамейку. Долго дед гладил дикую зверюгу по пышному меху, и на время забыл о своей Анютке. Вдруг рыжая плутовка прыгнула со скамейки, и, выбежав из избы, скрылась в лесу. Через час оттуда вернулась Анютка - голая, вся в синяках. Дед выбежал ей навстречу, накинул на неё тулуп и повёл домой. Он не стал ни о чём спрашивать, только напоил Анютку чаем с липовым мёдом и уложил спать.

А лисой той и была эта самая Анютка: когда она об земь-то случайно ударилась, то и оборотилась в зверя. И живёт та Анютка, как поговаривают, до сих пор, только обходит она всех стороной, потому как ни с кем дела иметь не хочет".

Матрёна Тимофеевна замолчала, и только тихо потрескивали догорающие свечи в люстре, да мышь скреблась под полом.

Все разошлись по своим комнатам. Граф плохо спал той ночью, думая о завтрашнем отъезде: всё ли собрано в дорогу, отданы ли нужные распоряжения по имению?

Князь лежал с открытыми глазами - сна не было, и не шла из головы сказка: он представлял себе и красивую девушку - лису, и старика в, Богом забытой, глухой стороне. Однако, что-то в том рассказе не давало князю покоя, будто, старуха не договаривала главного: и всплакнула она в середине сказки, хотя, её понять можно - это всё женское; и живёт Анютка до сих пор, как кто-то поговаривает.

Он встал и вышел на балкон. Облокотился об узкие деревянные перильца ограждения. Ночной остывший воздух напоминал осенний, а не тот, что в середине лета. На небе - ни звёзд, ни луны. Непроглядная тьма, непривычная князю, прожившего все годы в крупных городах Российской империи, заставила его испытать ощущения пустоты и оторванности от всего живого: ни одна птица не пела, перестали крякать утки на пруду, не слышно даже шороха насекомых на листьях - полная тишина. Вот отведи сейчас человека от этого дома шагов на двести в сторону леса, брось его там, не откликаясь на торопливое "ты где, ты где?", и не найдёт он обратной дороги. Может даже, в такой темноте пропадёт и само желание искать ту дорогу, исчезнет и сам человек, и останется только его тело без души и сознания. И только это тело, подчинившись древнему инстинкту, захочет лечь прямо там - в холодную пыль, где только что оно стояло, беспомощно озираясь, словно безглазое, в надежде поймать, или, хотя бы, ощутить капельку спасительного света. А потом оно свернётся тугим клубком, сожмётся как можно сильнее, и будет лежать вот так - тихо-тихо, пока не засветлеет полоска утреннего света над макушками чёрных деревьев. А если этот человек в той темноте не один, и всё тело и слух ощущает рядом неизвестного кого-то, которому и днём-то довериться страшно...

От таких мыслей князь покрылся мурашками: они пробежали от затылка вниз, легли широким шлейфом, охладив всю спину, а в пятках закололо невидимыми тонкими иглами, словно, кто-то поднял его на необыкновенную высоту, и отпустил руку... Князь еле оторвался от тонких перил, впившихся в его локти и ушёл в тёплую комнату.

6

Сергей Петрович проснулся в первом часу дня. Шторы оставались отдёрнутыми со вчерашней ночи, когда он выходил на балкон. Солнечные лучи широкой горячей полосой лежали поперёк кровати, деля её пополам. Он встал мокрый от пота, прошёлся по комнате, припоминая ночные сны, но их не было - осталась лишь тяжесть от тех ночных ощущений, когда он на короткое время перестал быть собой, и будто висел в воздухе над бездной.

Князь снова вышел на балкон и увидел в ярком солнечном свете белые резные перильца, бывшие вчера той единственной нитью между тем миром - миром тьмы и первобытного страха, и этим - светлым, спокойным, когда природа, открытая человеку, то медленно, то стремительно рождает в нём желание смотреть при ясном свете на её бесчисленные творения, слышать их звуки, вдыхать их запахи, прикасаться к ним.

Он смотрел на деревья и не узнавал их, вчерашних ночных, когда они слились с черным небом. Теперь же, в яркий час, они были живыми, говорливыми: изумрудные на просвет листья перешёптывались друг с другом; птицы в серых ломких ветвях пели хитрые песни; пруд оглашался утиными перебранками - всё ожило.

Давно проснулась и работала дворня: слышался стук топора, который, как часы, отсчитывал последние мгновения жизни растущего дерева, превращая его в мёртвое, но нужное для домашнего хозяйства. Где-то вдалеке звенел в кузнице металл, и тот звон будил в молодом княжеском сердце то же, что пробуждалось в душах далёких предков, слышавших такой же звон: либо меч о меч, либо колокольный утренний зовущий...

Князю показалось, что кто-то наблюдает за ним из-за деревьев, но он лишь увидел, мелькнувшую меж серых стволов, тень. Однако, это его не смутило, не встревожило - наоборот, он как-то приободрился, потянулся до костного хруста в локтях, плечах, спине, вдохнул тёплый воздух и вернулся в комнату.

Одевшись, он пошёл в гостиную, встретив на лестнице Фимку, которая вчера была его провожатой по усадьбе. Узнав от неё, что граф давно уехал, что управляющий ещё не выходил из своего флигелька, и что самовар давно готов, и не будет ли каких распоряжений, князь велел разбудить управляющего и распорядиться насчёт лёгкого завтрака.

Поев, он решил прогуляться. Сергей Петрович не пошёл в парк - он стал ему не интересен: довольно маленький, видный, как на ладони, с крошечным прудиком - на уток, что ли, смотреть? Уж лучше в лес, огромный и неизведанный.

Дождавшись управляющего, Дмитрия Степановича, он попросил себе коня. Ему привели большого вороного гривастого трёхлетку.

– Цезарем его кличут, - сказал управляющий.
– Можно сказать, правнук того самого, на каком Борис Борисыч, наш, в двенадцатом годе воевал.

– Какой он норовом-то? Не сбросит, не лягнёт?
– спросил князь оживляясь, подходя к Цезарю и протягивая руку к жёсткой длинной гриве.

– Не, ваш бродь, не лягнёт - он смирный.

Князь легко потрепал коня по загривку, погладил его мускулистую шею, почмокал губами, дал хлеба, приготовленного заранее управляющим, и ловко вскочил в старое коричневое седло.

– Давно не ездил - уж с месяц как, - говорил это Сергей Петрович больше коню, нежели управляющему.

Конь подёргал могутной шеей, легонько, в четверть силы, напряг задние ноги, и, привстав не много на дыбы, как бы приноравливаясь к весу седока, почувствовал лёгкие толчки по крепким бокам, и пошёл вперёд и вверх по лесистому холму.

Графский сад, посаженный лет двадцать назад, вклинивался в дикий лес узкой полосой. Яблони, груши, вишни росли вперемешку вдоль широкой лесной дороги до вершины холма, и их длинные ветви нависали над проезжающими. Конь потянулся к зеленоватому маленькому яблочку, что было впереди и чуть левее его морды. Князь подождал, пока тот сорвёт кислый плод и, дав по бокам чуть сильнее, чем в первый раз, поехал быстрее. Вскоре он опять заметил серую тень, мелькнувшую справа в густых зарослях шиповника. Он пригляделся, но так ничего и не высмотрел.

Князь чувствовал себя по-прежнему бодро и даже по-боевому. Поднявшись на вершину холма, он, проехав по приятному пологому спуску: справа - деревья, слева - продолговатая лужайка, с пожелтевшей травой и серебристым редким ковылём, выехал на перекрёсток из лесных тропинок. "Ну что, - подумал князь, - прямо поедешь - убитому быть?" Усмехнулся и двинулся прямо - не те времена нынче: соловьёв-разбойников давно перебили.

Он въехал, казалось, в совершенно другой лес, где стояли молчаливые зелёные великаны, с точно такими же мшистыми стволами, какие видел он вчера перед въездом в имение, только здесь они были намного толще. Солнце едва пробивалось сквозь плотные кроны, сцепившиеся на десятисаженной высоте. Птицы пели не так звонко, как знает это человеческое ухо, а приглушённо: или их было намного меньше, чем у особняка, или они очень далеко, где-нибудь на солнечных полянках. Князю захотелось свернуть с дороги и поехать по самой чаще, через колючие царапающие кусты и найти те полянки, где щебетали весёлые лесные певуньи. Ему всё время мерещился просвет между деревьями, и он ехал туда. Но каждый раз лес будто обманывал, и невозможно было вырваться из густой цепляющей зелени. Раз десять князь поворачивал Цезаря то направо, то налево, полагая что, вот этот самый просвет и есть - одна из тех заветных полянок. Но снова плутал среди клёнов и кустов, уже порядком измучивших коня. Поняв, что заблудился, князь неожиданно выехал на огромную поляну, где кроме одинокой берёзы ничего не было. Подъехав ближе, князь спешился, привязал коня и присмотрелся к берёзе. Она была в виде огромного белого креста: две нижние толстые ветви росли параллельно земле, не изгибаясь, и напоминали распахнутые человеческие руки. Концы ветвей поднимались строго вверх, и росли, обгоняя по высоте ствол. Князь отошёл от дерева на почтительное расстояние и увидел, что это не крест, а, скорее, гигантский трезубец, увенчанный зелёной шапкой листьев.

Долго смотрел он на дерево, одиноко стоявшее на поляне, окружённой плотным кольцом из дубов и клёнов. И казалось, что никто раньше не видел этой берёзы, и лишь он - единственный свидетель нерукотворного креста-трезубца. Князь снова подошёл к берёзе, дотронулся до гладкого вощёного ствола с болтавшейся белёсой шелухой, почувствовал слабый запах и тепло бересты от нагревшего её солнца, и в ту же секунду ощутил какую-то силу, как магнитом притянувшую к себе человеческую ладонь. Лёгкая дрожь пробежала под его ногами, земля загудела, вокруг всё стало вмиг потемневшим, будто огромное облако повисло и застыло, или солнце упало за горизонт. Быстро пролетели часы светлого времени и, казалось, пропали даром: князь не мог потом вспомнить, что он делал в то время - неужели так и стоял около креста-трезубца несколько часов, ничего не видя и не слыша? Он почувствовал себя маленьким мальчиком, далеко отставшим от ватаги таких же мальцов, вдруг сорвавшихся, как по молчаливому сговору, с места в тёмном непроглядном лесу, и заоравших во все глотки: "волки, волки!" И он, стоя в оцепенении, пришедшем одновременно с пониманием гнусного предательства, в наступившей вдруг тишине, и изредка слыша где-то далеко и приглушённо отдельные писклявые выкрики, почувствовал сильный озноб в затылке и желание крикнуть на всю чёрно-зелёную чащу...