Княжна Разумовская. Спасти Императора
Шрифт:
Князь Хованский ступил ему навстречу, и они обменялись короткими приветствиями, и я могла поклясться, что неизвестный мужчина был совсем не рад его видеть. Наверное, надеялся, что меня доставят одну.
В какие они играют здесь игры?..
— Господин обер-полицмейстер, — из все той же потайной двери чуть суетливо выбежал молодой мужчина, практически юноша. Он держал в руках увесистую стопку каких-то папок, которую положил на стол. — Вот документы, о которых вы просили.
— Благодарю, поручик.
Обер-полицмейстер, значит.
— Николай Устинович, — князь Хованский помог мне снять манто
«Но уже известно вам» — повисло в воздухе непроизнесенным.
Однако, Его Превосходительство решил полностью проигнорировать слова князя и повернулся ко мне. Наверное, Варвара знала его по прошлой жизни. Я же не помнила о нем ровным счетом ничего и потому не могла сразу же разобраться в их подковерных интригах.
— Варвара Алексеевна, голубушка, примите мои глубочайшие соболезнования насчет вашего батюшки.
Я вздрогнула.
— Но отец... отец еще не...
Николай Устинович сверкнул насмешливым взглядом, но когда он заговорил, то его елейный голос никак не вязался с хищным выражением глаз.
— Нет-нет, конечно, нет. Пока нет. Но ведь никто не знает, куда заведет этот отвратительный акт террористов...
Вот оно что.
Рядом со мной шумно втянул носом воздух князь Хованский.
— Николай Устинович, моя невеста устала. Она переживает сейчас непростые времена, и эти волнения уже подорвали ее и без того хрупкое здоровье. Я не вижу ни одной причины, обосновывающей поведение отправленных вами офицеров. К чему этот ночной допрос? Если бы я не оказался рядом, они бы увезли княжну в одиночестве? Это совершенно недопустимо. Я буду вынужден доложить Государю, какой произвол творится при вашем попустительстве.
Князь говорил, чеканя каждое слово и не отводя взгляда от обер-полицмейстера, которого, правда, его слова мало трогали. Впрочем, под конец он все же нахмурился и мрачно посмотрел на моего жениха из-под кустистых бровей.
— Георгий Александрович, не хотел бы напоминать, но первым на допрос свою невесту отправили вы сами, — мягким, ласкающим слух голосом пожурил он.
Я бросила быстрый взгляд на князя Хованского. Он застыл чуть сбоку, словно каменное изваяние, и на ужимки обер-полицмейстера никак не реагировал.
— Это недоразумение уже было улажено, — процедил он сквозь зубы. — Так что за письмо? Мне ли вам напоминать, Ваше Превосходительство, что речь идет о похищении Московского генерал-губернатора и вашего непосредственного начальника. Мы должны прикладывать усилия, чтобы как можно скорее вырвать Сергея Кирилловича из лап террористов. А не пытаться съесть друг друга.
Теперь все имело смысл.
Отец был начальником обер-полицмейстера, у которого имелись свои виды и планы на продвижение по службе. Вероятно, они конфликтовали. Быть-может, пытались друг друга подсидеть.
Николай Устинович в своей должности являлся главой Московской полиции, а князь Хованский служил в Третьем отделении, которое занималось политическим сыском и надзором за террористами.
Да они все были словно змеи в бочке! Все возглавляли противоборствующие службы, все хотели снискать славу, быть обласканными Государем.
Упреки
князя Хованского задели обер-полицмейстера. Он изменился в лице, насупился. От прежней пусть притворной, но учтивости не осталось и следа. И он бросился в атаку.— Вам напоминать мне не нужно ничего. А вот мне вам, пожалуй, стоит. То, что я разрешил вам присутствовать при моем разговоре с Варварой Алексеевной — не более чем простая любезность. Но очень быстро я могу перестать быть любезным, Георгий Александрович. Вы, может, и жених, но пока еще не муж.
Обер-полицмейстер оскалился в торжествующей улыбке. Князь Хованский безотчетно шагнул вперед, сжав кулаки, но я успела вцепиться в рукав его шинели.
Мне совсем не хотелось, чтобы они принялись выяснять, кто какие права имеет в отношении меня. Поэтому пришлось взять все в свои руки.
Глубоко вздохнув, я посмотрела на довольного обер-полицмейстера.
— Николай Устинович, пожалуйста, скажите, что за письмо прислал мой бедный брат? — я заставила свой голос дрогнуть, словно была испугана и взволнована.
Получилось несколько театрально, но ему оказалось в самый раз. Изо всех сил скрываая улыбку, я наблюдала, как мужчина приосанился, расправил плечи, выпятил вперед грудь колесом. Потом он бросил на князя Хованского торжествующий, надменный взгляд, и мне пришлось подойти к жениху вплотную и тайком, успокаивающе коснуться ладонью его спины, чтобы<strong> </strong>обер-полицмейстер не заметил.
— Стало быть, письмо, — он подошел к столу и взял в руки самую верхнюю папку. — Ваш брат хочет, чтобы вы выступили, так сказать, переговорщиком от имени Государя-Императора, — и он широко перекрестился и посмотрел на один из портретов за своей спиной. — Террористы, видите ли, готовы обменять вашего бедного батюшку. И намерены обсуждать все детали лишь с вами. Не знаете, почему?..
— Террористы, видите ли, готовы обменять вашего бедного батюшку. И намерены обсуждать все детали лишь с вами. Не знаете, почему?..
Невольно я поднесла руку к горлу и коснулась высокого, застегнутого на все мелкие пуговички воротника-стойки. Быть может, стоит хлопнуться в обморок? Или притвориться малахольной идиоткой?
Что угодно, ведь отвечать на вопрос обер-полицмейстера я не собиралась!
Но пока я хлопала глазами, пытаясь понять, как на подобное заявление должна была бы среагировать благовоспитанная барышня, князь Хованский шагнул вперед, закрыв меня от въедливого взгляда обер-полицмейстера.
— Почему вы считаете, что у Варвары Алексеевны могут быть какие-либо догадки на этот счет? — спросил он. — Дела ее брата не имеют к ней никакого отношения.
— Может — да, может — нет, — загадочно ухмыльнулся Николай Устинович и шагнул в сторону, чтобы вновь оказаться со мной на одной линии. — Так что, Варвара Алексеевна?
— Как это письмо попало к вам в руки? — князь не дал мне ответить. Прищурившись, он внимательно изучал лицо обер-полицмейстера. — Политическими делами занимается Третье отделение. Знает ли о письме Его высокопревосходительство граф Меренберг?
Николай Устинович цыкнул с досадой и провел ладонью по гусарским усам.