Княжна Разумовская. Спасти Императора

— Делать что-то большее, чем вести хозяйство, — как-то скомканно добавила я.

Все же озвучить свои истинные желания я пока опасалась.

— Например?..

— Например, благотворительность. Вдовы, сироты, оказавшиеся в трудном положении женщины.

Надо отдать ему должное: князь не изменился в лице. Но во взгляде у него мелькнуло недоверие. И сомнение

— Вернемся к этому разговору после, — поспешно сказала я прежде, чем он разнес бы мою идею в пух и прах.

— Хорошо, — он спокойно кивнул, и на душе у меня сделалось чуточку легче.

Оставшееся до вечера время пролетело быстро. Я и моргнуть не успела, как стемнело, и наступил час собираться и ехать на ужин с отцом. Я бы многое отдала, чтобы этого избежать, но к чему было откладывать неминуемое? Рано или поздно встреча все равно состоялась бы, и лучше рано, чем поздно.

Я стояла перед трюмо и разглаживала невидимые складки на сапфирово-синем подоле платья, как дверь в спальню скрипнула, и я услышала знакомые шаги.

— Варвара, — голос князя был низким, спокойным, но в нем прозвучала какая-то нотка, которая заставила меня обернуться.

Георгий стоял в дверях, высокий и уверенный; его взгляд задержался на мне чуть дольше, чем обычно. Я ощутила, как его внимание словно обволакивает меня с головы до ног. В руках он держал небольшой резной ларец из чёрного дерева с серебряной инкрустацией.

— Вы готовы? — спросил он.

— Почти, — ответила я, приподнимая подол платья, чтобы сделать шаг ему навстречу.

Соня тем временем присела в книксене и молча выскользнула в коридор.

— Ты выглядишь прекрасно, — сказал князь негромко, и его глаза сверкнули в полумраке спальни.

Я слабо улыбнулась. Почти час мы с Соней потратили, чтобы закрыть прической мою повязку над бровью. И не могу сказать, что у нас получилось...

— Это для тебя, — Георгий протянул мне шкатулку. — Родовые драгоценности, — пояснил он, заметив моё удивление. — Теперь они твои.

Внутри, на бархатной подушке, лежало ожерелье. Оно переливалось в мягком свете свечей: тонкая цепь из белого золота, украшенная крупными камнями – сапфирами, такими же глубокими, как цвет моего платья.

Князь подошёл ближе, и я ощутила его присутствие так остро, будто воздух в комнате стал гуще.

— Позволь, — произнёс он негромко, и в этом голосе было что-то, от чего все внутри сжалось в сладком предвкушении.

Его пальцы, ловкие и сильные, разомкнули застёжку, а затем он шагнул за мою спину.

Я затаила дыхание, чувствуя, как холодный металл касается моей кожи. Он осторожно уложил цепочку на мою шею, его руки ненадолго задержались там, чуть дольше, чем было необходимо, а затем застегнули украшение.

Я посмотрела в зеркало и увидела наше отражение. Лицо князя было сосредоточенным, но взгляд... Глубокий, темный, словно он смотрел не на украшение, а вглубь меня.

— Держись ровнее, — прошептал он, наклоняясь ближе, так близко, что я ощутила бархат его голоса, словно он прошелся по моей коже. Его руки скользнули вниз, проверяя, как ожерелье легло.

Я не могла двинуться. Чувствовала, как кровь пульсирует в висках, в горле. Он снова встретился со мной взглядом в зеркале, и я увидела, как его губы дрогнули в слабой улыбке.

Георгий протянул руку, и я вложила свою в его ладонь. Вместе мы вышли на улицу, где нас уже ждал экипаж. К этому моменту я начала чувствовать легкое волнение и тошноту. Внутренности неприятно сжимались в ожидании не самого приятного вечера.

Я украдкой посмотрела на князя, который был поглощен своими мыслями. Он не мог не заметить, как переменился к нему отец, но со мной об этом не говорил.

Когда мы подъехали к особняку князей Разумовских, и экипаж замедлил ход, я невольно вцепилась в руку мужа. Георгий бросил на меня мимолетный взгляд и сжал ее в ответ. Прежде чем я успела сказать что-то, он открыл дверцу и помог мне выйти.

Князь Разумовский и Кира Кирилловна встречали нас на ступеньках особняка. Осанка отца была безупречно прямой, а взгляд холоден, словно он приветствовал не дочь и зятя, а нежелательных гостей.

По случаю отец надел парадный белоснежный мундир. Вроде бы обычная вещь, но я восприняла ее как укол, ведь Георгий приехал в штатском. Быть может, у меня разыгралось воображение. Или же отец намеревался поддеть моего мужа, ведь слухи об его отставке уже разошлись по Первопрестольной.

— Чудесно выглядишь, дорогая, — Кира Кирилловна искренне мне улыбнулась, подставив щеку для поцелуя.

Отец скользнул быстрым взглядом по ожерелью, которое сверкало даже в свете свечей, стоило мне снять меховую накидку. И ничего не сказал. Но не узнать родовую драгоценность князей Хованских он не мог.

— Графиня, позвольте, — Георгий подошел к тетушке и предложил ей руку, а я же встала рядом с отцом.

— Варвара, я хочу поговорить с тобой до ужина. Наедине. В моем кабинете, — я не успела и шагу ступить, как властный голос прогремел над ухом.

Муж и тетушка шли перед нами, и потому я успела заметить, как у Георгия напряглась спина, и он даже с шага на мгновение сбился. Отец же, обхватив рукой мои плечи, попытался утянуть меня за собой из холла в кабинет.

— И о чем же вы хотели бы поговорить с моей женой, Ваше сиятельство? — ледяным голосом осведомился Георгий, резко к нам повернувшись.

Он насмешливо улыбнулся, но в его глазах мелькнуло что-то опасное.

— Со своей дочерью я могу говорить, о чем пожелаю, — холодно отрезал отец.

Я почувствовала себя быком на веревке, которого на ярмарке перетягивали из стороны в сторону два рьяных покупателя. Князья продолжали буравить друг друга непримиримыми взглядами, и в ту секунду я поняла, что мои опасения и волнения были не напрасны.

Грядущий ужин будет каким угодно, но не приятным.

И уж точно не по-семейному теплым.

Я сделала шаг в сторону, чтобы перехватить взгляд Георгия. Он посмотрел на меня, и выражение его лица смягчилось. Муж вскинул брови, словно спрашивая, и, помедлив, я кивнула и указала рукой в сторону кабинета. Тогда он бегло пожал плечами и вновь повернулся к побледневшей Кире Кирилловне.

Для отца наши переглядывания не остались в тайне, и он показался мне жутко недовольным. Едва лакей закрыл за нами двери его кабинета, старший князь Разумовский жестко посмотрел на меня и голосом, не допускающим никаких возражений, безапелляционно заявил.