Кофе и полынь

– Даже если отказ причинит боль? И обречёт мистера Шелли на одиночество?

– Сколько драмы, – пробормотал Клэр в сторону. И поймал мой взгляд: – Я старше вас, дорогая племянница, на двадцать с лишним лет. Придёт время, и я непременно лишу вас своей восхитительной компании – и тем причиню боль. Отвратительно, правда?

У меня кольнуло сердце.

– Дядя, вы…

– И не вздумайте сделать наоборот и бросить меня, я вам этого не спущу, – сварливо добавил он. – Такова жизнь. Мы можем любить кого-то, всем сердцем желать ему блага – и всё равно причинить боль. Детектив Эллис вправе не подпускать к себе того, кого не желает видеть рядом. Но если он спросил у вас совета, значит, всё же сомневается. Оставьте его, дорогая племянница, он сам в состоянии решить, чего хочет. А всё, что остаётся мистеру Шелли – ждать с протянутой рукой и надеяться на ответный жест. Это судьба того, кто нуждается больше; того, кто делает первый шаг.

Клэр говорил резко, но взгляд у него был мягким, задумчивым. Дядя редко рассказывал о себе, но по редким – случайным! – оговоркам я успела составить мнение… верней, изменить его. Он был язвительным, злым, острым на язык, но редко отталкивал того, кто, образно выражаясь, протягивал ему руку.

Так же поступала и леди Милдред.

Хотелось верить, что это свойство всех сильных духом людей, потому что тогда выходило, что и я тоже сильная… И совершенно точно меня делали сильнее те, кто остался рядом, несмотря ни на что.

Мадлен; Эллис; Лайзо…

– Лайзо, – повторила я едва слышно, точно пробуя имя на вкус, и улыбнулась.

…я почти не удивилась, когда закрыла за собой дверь спальни – и ощутила разлитый в воздухе аромат вербены, неяркий, но отчётливый. Это было как приглашение на свидание, как просьба о встрече. Укладываясь в постель, я почти не сомневалась в том, какой сон увижу.

И не ошиблась.

Я засыпаю в своей постели; простыни и одеяла пахнут чистотой – розовым и лавандовым мылом. Прохлада и свежесть словно обволакивают, утягивают в зыбкую глубину, где исчезает последняя преграда между явью и сном. Шум ветра за окном оборачивается шумом воды, запахом воды – и вот уже я погружаюсь в омут… нет, всплываю из омута.

На звук; на свет.

Туда, где тлеет в ямке у самого берега жгут, свитый из сухих ароматных трав, где пахнет вербеной… а ещё лошадьми, порохом, госпиталем и кострами. Воздух звенит от тревоги, дурных предчувствий – и радости, которая ощущается несвоевременной и неполной.

Затишье перед бурей.

Лайзо тоже здесь. Он сидит у кромки воды, окутанный дымом от тлеющей вязанки трав, и в руке у него нож, а кровь из пореза капает в омут, закручивается спиралью в воде. Я поднимаюсь выше – призрак, мираж, образ из сна – и окликаю его по имени.

– Виржиния, – улыбается Лайзо, наконец опуская нож. – Ты пришла.

Он рад меня видеть; он правда ждал.

– Занятный у тебя способ пригласить леди на встречу.

– Ещё занятней, что так, – он кивает на тлеющий травяной жгут и чуть приподнимает запачканный в крови нож, – мать учила меня звать не человека, а духа-покровителя.

– Боюсь, для меня это слишком звучный титул, – качаю я головой и присаживаюсь рядом на завиток дыма, словно на краешек жёсткого стула. – Слишком много ответственности.

– Зато советы и предупреждения от тебя на вес золота, – откликается Лайзо. И, помолчав, добавляет, продолжая глядеть в черноту омута. – Я и впрямь нашёл документы о «жёлтом тумане» из твоих снов. Это ядовитый газ, и алманцы собираются вскоре его применить.

Я взмахиваю рукой, разгоняя лишний дым – он мешает видеть и замечать то, что должно.

…а ведь Лайзо устал, и очень. Он по-прежнему небрит, и отросшая щетина превратилась уже в густую бороду – это совершенно ему не идёт, право, делает старше и грубее. Его одежда пропахла гарью, на ней ни одного живого места нет от грязи, всюду заплаты, и только сумка, лежащая чуть в отдалении, на траве, выглядит совершенно новой.

– И что ты будешь делать? – спрашиваю тихо. – Доложишь о ядовитом газе тем, кто послал тебя сюда?

– Уже доложил, – отвечает он. И добавляет спустя некоторое время: – Мне приказали сорвать атаку. Если надо, местное командование подсобит, но приказ отдали мне – и моим ребятам. Хорошо иметь высокого покровителя в армии, – усмехается он вдруг. – И плохо, когда за своё высокое покровительство этот человек требует невозможного.

Я хмурюсь, пытаясь сообразить, о ком речь.

– Это тот приятель твоего прадеда-аксонца?

– Это твой приятель, – непонятно отвечает Лайзо. И снова улыбается, заметив моё замешательство: – Не бери в голову и не думай слишком много. Дело-то, конечно, невозможное, но кому тогда и справиться, если не колдуну и трём пропащим ребятам?

– Кому, если не вам, – повторяю я. Вслушиваюсь в себя; дурных предчувствий нет – если беда и ждёт, то не за ближайшим поворотом, а куда как дальше. – Учти, что если не справишься…

Лайзо прерывает меня смехом:

– …То ты и на том свете найдёшь меня, чтобы вразумить. Эллис рассказывал, как ты и ему этим угрожала. Что ж, бесславно сгинуть я пока не собираюсь, поверь… Ну, полно обо мне. Расскажи лучше, как твои дела?

Перипетии собственной жизни кажутся мне ничтожными в сравнении с тем, как рискует здесь Лайзо, но я начинаю говорить. О своих страхах; о расследовании; о снах, о призраках, наконец о совете, который дал мне Эллис… Говорю так долго, что вязанка трав успевает истлеть на две трети, а потом спрашиваю Лайзо, что думает обо всём этом он.

– В особняке опасности нет, но лишь до поры до времени, – задумчиво отвечает он наконец. И снова глядит в воду, точно там, в омуте, скрыт ответ. – Твой враг ходит такими путями, которые для меня закрыты. Там, где власть мертвецов; там, где царство снов. Он ловок, хитёр, умеет расставлять ловушки и бить туда, где удара не ждёшь… Он будет целить в тех, кто тебе дорог.

«А их слишком много, чтобы успеть защитить всех», – думаю я, но вслух не говорю.

Не имею права на слабость.

– И всё же когда мы столкнулись лицом к лицу, он бежал, – отвечаю упрямо, хоть и знаю, что это не вполне правда. – Значит, я могу его победить. И он знает… Как ты думаешь, Эллис прав?

– Ты о том, чтоб попросить помощи у того графа-мертвеца? Отчего нет, – пожимает плечами Лайзо, словно это самая естественная вещь на свете. И мне становится легче – просто от мысли, что он без сомнений принимает ту сторону моей жизни, которую я так долго и яростно отрицала… Это принятие как будто делало меня целой, настоящей. – Но если тебе нужен мой совет, то скажу тебе вот что. Мёртвые способны на многое, и если уж мертвец посчитает, что он тебе должен, то не видать ему покоя, пока он не расплатится с долгом. Но не будь жадной: когда он исполнит твою просьбу, то отпусти его и скажи, что служба его исполнена. Не обманывай мертвецов; не держи их против воли; не бойся их, а даже если и испугалась, не показывай страха.

Меня пробирает потусторонним холодком, точно вдруг распахнулась дверь, которую не стоило открывать.

– С гостями в кофейне надо держать себя так же, – шучу я неловко, а сама запоминаю каждое слово и думаю, как повести разговор с графом Ллойдом в следующий раз. – И с детьми.

– Чары – это всегда ложь, хитрость, увёртки. Нужно ведь обмануть целый мир, убедить, что правильно – это то, как хочешь ты, а не как оно есть на самом деле, – улыбается Лайзо, и взгляд у него лукавый. – Но твой путь – иной. Сны зыбкие; не будет правды хотя бы в тебе – и ты затеряешься, не найдёшь дороги назад.