Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Он прикрывает глаза и трет лоб.

— Я плохо себя чувствовал той ночью. Я был без сил и накачан обезболивающим. Я едва осознавал, что говорю.

— Ты казался в здравом уме.

— Господи боже, а мы можем просто… — он запинается и нервно вздыхает. — Послушай… Я знаю, что не уверен в себе, но это моя проблема. Я не стану кого-то в том винить. Отец, возможно, был трусом и уж точно не стал бы «отцом года», но он не насильник. Теперь мы можем сменить тему?

Я опускаю глаза:

— Ладно.

Мы продолжаем разбирать анкеты. Я перебираю бумаги, взгляд скользит по вопросам, не видя их. Стэнли старается бодриться, давая советы, но я замечаю, что теперь его голос звучит иначе. Я перешла черту.

Несколько минут мы болтали о нейробиологии и абсенте, и казалось, что между нами все почти нормально. Но теперь он снова закрылся.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Днем я высаживаю Стэнли у колледжа Уэстерли и смотрю, как он в своем кресле едет через парковку и поднимается по пандусу к автоматической двери. Я жду, пока он заедет внутрь, и отъезжаю.

По дороге я замечаю краснохвостого сарыча, сидящего на телефонном столбе. Он взлетает, расправляя крылья на фоне бледного неба, и я вспоминаю о Шансе.

Последний раз я видела его, когда оставила у входа в реабилитационный центр для диких животных. Я много о чем успела подумать с тех пор. Прошло столько времени, нужно убедиться, что с Шансом, по крайней мере, все в порядке.

Дорога в Эльмбрукский центр дикой природы занимает около пятнадцати минут. Я брожу по зданию, в нем приятный запах, как в библиотеке. Я рассматриваю аквариумы, в которых полно черепах и лягушек, террариумы с птицами и ящерицами.

Снаружи в небольшой, отделанной деревом пристройке стоят вольеры с койотами, лисами и енотами, а еще с парой беркутов. Перед каждым вольером — табличка с именем животного и его историей. Большинство животных попали в центр с травмами и по различным причинам не смогли вернуться в естественную среду. Мощеная дорожка вьется среди солнечных пятен и теней.

Ближе к концу маршрута я вижу большую клетку, а внутри нее — однокрылого краснохвостого сарыча, пьющего воду. Он поднимает голову, уставившись на меня своим темно-золотым глазом. Затем спрыгивает на пол клетки и нападает на кровавые остатки крысы среди кедровых опилок.

Я смотрю на табличку рядом с вольером. Она из бумаги; наверное, у них не было времени сделать официальный знак. На табличке большими буквами маркером написано «ШАНС».

Я несколько минут смотрю на Шанса, вольер и табличку. Затем поворачиваюсь и ухожу, возвращаясь к главному зданию.

Внутри на стойке лежит стопка анкет. Я тянусь к ним, но что-то меня останавливает, и я убираю руку.

Администратор поднимает глаза, вскидывая брови. Это женщина в возрасте, с седыми волосами до плеч и в маленьких очках.

— Что-то ищете?

Я открываю рот и сразу закрываю его. Я хватаю себя за руку:

— Вот это, — я показываю на анкеты. — Вы ищете сотрудников.

Мой голос звучит напряженно и судорожно.

— Нам всегда требуются рабочие руки. Хотя я сразу должна вас предупредить, что мы нанимаем только людей с практическим опытом работы с животными.

Пока я не растеряла всю решимость, я беру анкету и сажусь в одно из пластиковых кресел, стоящих в холле. Вся анкета на две стороны одного листа. В графах — общая информация, образование и опыт. Никаких длинных, навязчивых, бессмысленных опросников.

Я быстро заполняю анкету и возвращаю ее на стойку, вручая администратору, не глядя ей в глаза. Она может выбросить ее, как только я выйду из здания, но я, по крайней мере, попыталась.

Я жду, что администратор вежливо улыбнется мне и скажет, что меня внесут в базу. Но вместо этого она поправляет очки и говорит:

— Ну что же, у вас есть опыт. Почему бы вам не прийти на собеседование в пятницу?

Я сижу за столом на кухне Стэнли, тыкая палочкой в крабовые рангуны. Мы заказали китайскую еду после того, как я забрала его из колледжа.

— Ты что-то молчалива, — замечает он. — Все в порядке?

Я перекатываю по тарелке кусочек курицы в кисло-сладком соусе.

— У меня собеседование. В реабилитационном центре для диких животных.

— Это же прекрасно! — широко улыбается он. — Кажется, что это отличное место для тебя.

— Оно могло бы быть. — Он прав, я должна быть рада.

Улыбка на его лице меркнет.

— Что случилось?

— Скорее всего, я не пройду собеседование. — Мои пальцы крепче вцепляются в палочки. — Я плохо прохожу собеседования.

— Мы можем потренироваться, если хочешь. Я буду задавать вопросы, а ты — отвечать.

Я не отвожу взгляда от тарелки. Неважно, сколько я буду тренироваться, вряд ли я смогу показаться нормальной. Во время собеседований меня всегда спрашивают про мои интересы, и если я отвечаю честно, им это кажется диким. А если я начну раскачиваться и тянуть себя за косичку, мою кандидатуру сразу же отклонят.

— Элви?

— Мне бы очень хотелось не скрывать, кем я являюсь на самом деле.

— Знаешь, может, лучше и правда им сказать.

Палочка ломается у меня в руке:

— Что.

— В смысле… стоит попытаться, во всяком случае.

Я бросаю сломанные половинки в тарелку и отодвигаю ее.

— Как я такое вообще скажу. «О, кстати, у меня синдром Аспергера».

— Мне кажется, звучит нормально.

— Я не должна говорить им. Другим людям не приходится раскрывать свою личную медицинскую информацию во время собеседований. Разве может кто-то сказать: «Пока вы меня не наняли, я должен сказать, что у меня ужасный геморрой».

— Ну это другое. Тебе нечего стыдиться.

Я смотрю на почти нетронутую еду в своей тарелке. Кажется, что горло опухло. Как он может говорить такое после всего, что я сделала? Как он все еще может утверждать, что со мной все в порядке?

— Знаешь, — говорит он, — я бы не настаивал, если бы ты сама не хотела эту работу. Нет никакой спешки. Ты можешь оставаться здесь, сколько потребуется.

— Но… — слова застревают у меня в горле. Он говорит это, потому что хочет, чтобы я была рядом? Или потому что чувствует себя обязанным?