Когда мое сердце станет одним из Тысячи

Когда мы возвращаемся домой, Стэнли подкатывается к буфету на кухне, достает оттуда бутылку белого вина и стряхивает с нее пыль:

— Хочешь? Я берег ее для особого случая. Кажется, этот именно такой.

— Но нам еще нельзя пить, — замечаю я.

Он ухмыляется:

— Мы никому не скажем. Хотя у меня есть и виноградная шипучка.

Я раздумываю. Я никогда раньше не пробовала алкоголь, и мне никогда не хотелось; я настороженно отношусь ко всему, что может ослабить мою защиту, но это и правда особенный день. Мне хочется попробовать что-то новое.

— Вино.

Он достает из шкафчика два бокала на длинных ножках и наполняет их. А потом, к моему удивлению, достает из ящика и зажигает свечу.

— Поможешь отнести это в гостиную?

Я ставлю бокалы на кофейный столик. Он берет свечу и вино, его руки заняты, поэтому я везу его в гостиную, и мы садимся друг напротив друга, разделенные танцующим пламенем свечи. Я делаю маленький пробный глоток. Вино оказывает горче, чем я думала, но неплохим, и от него становится тепло внутри.

В приглушенном мерцании кожа Стэнли кажется мягкой и приятной на ощупь, как будто он только что побрился, а в его глазах отражается свет свечи. Он уже довольно давно не стригся. И я думаю, что мне больше нравится, когда у него отросшие волосы.

Пока мы сидим здесь вместе, легко представить, что все вернулось к тому, как было раньше. Я вспоминаю наш первый ужин в этом доме и блины, которые он мне приготовил. Кажется, что с того вечера прошло уже много лет.

Я делаю еще глоток.

— Где-то через две недели я получу первую зарплату. И смогу начать копить. И потом я начну искать квартиру.

— В этом отношении, — он делает глубокий вдох, — я серьезно. Тебе не нужно никуда торопиться.

— Я не собираюсь злоупотреблять твоей щедростью больше, чем будет необходимо.

Он сводит брови, между ними появляется маленькая бороздка.

— Ты так на это смотришь?

Я отвожу взгляд.

— Если бы ты не взял меня к себе, я спала бы на улице.

Бутылка вина стоит на столике, я ставлю свой бокал рядом. Мысли кружатся и летают, словно стая воздушных шаров, отпущенных в ветреный день, и когда я хватаюсь за одну, теряю нить другой. Я снова делаю глоток и с удивлением обнаруживаю, что мой бокал пуст, поэтому подливаю еще.

Стэнли крепко держит бокал, сам он едва прикоснулся к вину.

— Послушай, Элви… Я знаю, что некоторое время в больнице вел себя так, словно не хочу, чтобы ты была рядом. Но это потому, что я не знал, как справиться со случившимся. Я злился. В смысле, ты исчезла, ничего не объяснив. Ты не отвечала на звонки и сообщения. И я бесконечно спрашивал себя — почему? Неужели ты настолько меня ненавидела? Или я совсем ничего для тебя не значил?

— Все было не так. Ты ведь знаешь.

— Я ничего не знаю. Откуда? Ты не потрудилась мне объяснить.

Я делаю еще глоток. Вино обжигает горло. Я смутно понимаю, что моя защита снижена и мне, скорее всего, не стоит сейчас об этом говорить. Но я устала держать все в себе, мне не удается быть заботливой.

— Я ушла, потому что это был единственный способ тебя защитить.

— От чего?

Как он только может спрашивать? Неужели он не знает?

— От себя. Я ударила тебя, Стэнли.

— Ты случайно. Ты потеряла самообладание…

— Не оправдывай меня. — Мое горло сжалось и стало размером с ушко иглы, но я заставляю себя говорить. — Да, я потеряла самообладание. И это еще хуже. Потому что я могу сделать это снова. Я не могу быть уверена, что больше не ударю тебя.

— Это абсурдно. Мне даже больно не было. К тому же разве не я сам должен решать, что могу выдержать, а что нет? Я не настолько слаб, чтобы нужно было защищать меня от моих собственных решений.

Я зажмуриваюсь и опустошаю бокал. Опускаю голову, и мое внимание фиксируется на ковре.

— Может быть, ты и можешь такое принять. А я — нет. Ты заслуживаешь лучшего…

— Ты просто используешь это как предлог. Потому что тебя это пугает.

Я стискиваю зубы. Я и правда боюсь. Ну и что? Это не меняет того, что я сделала.

— А что, если бы ты «потерял самообладание» и ударил меня по лицу? Тогда тебе бы казалось, что это нормально.

Повисает короткая пауза.

— Это другое.

— Нет, не другое.

Его лицо вспыхивает — то ли от вина, то ли еще от чего-то, я не знаю.

— Ты, по крайней мере, могла бы мне перезвонить. Мы могли бы об этом поговорить. Тебе не стоило исчезать.

Я знаю, что он прав. Не стоило. Но если бы я себе позволила даже это, мне не хватило бы сил его бросить.

— Это уже неважно. Все закончилось.

— Не обязательно. Я не хочу сдаваться, Элви.

Мои глаза не могут сфокусироваться, мозг отказывается переварить его слова. Мне стоит перестать пить. Когда я пытаюсь встать, ноги подкашиваются, и я падаю обратно на диван.

— Я напилась, — шепотом говорю я.

— Я люблю тебя, — говорит он.

Я вздрагиваю. Ничего не могу с этим поделать.

— Почему это так? — шепчет Стэнли. — Почему ты так боишься быть любимой?

Я открываю рот, чтобы сказать ему, что я не могу сейчас об этом говорить. Но вместо этого у меня получается:

— Почему ты так боишься секса.

Он резко втягивает воздух. И на протяжении какого-то времени молчит и совсем не дышит.

— Я не… — голос его обрывается. Он закрывает лицо руками.

Я хочу извиниться, но слова застревают в горле.

Он медленно опускает руки.

— Я боюсь, что сделаю это неправильно. Что тебе не будет хорошо.

— Но есть что-то еще, ведь правда.

Его дыхание учащается.

Я снова зашла слишком далеко. Мне нужно остановиться, перестать. Но я не могу.

— Чего ты боишься, Стэнли.

Он смотрит мне в глаза. Он побледнел, губы сжаты в тонкую линию.

— Что, если ты забеременеешь? Всякое случается. Даже если люди осторожны.

У меня отвисает челюсть. У меня были те же мысли, но все равно он застал меня врасплох. Я не знаю, что ответить.

На мгновение я позволяю себе представить эту возможность — маленький человеческий комочек, извивающийся комочек жизни с моими глазами и его волосами. Его улыбкой и моим носом.

Моим мозгом и его костями.

— Что бы мы делали? — спрашивает он. — Что бы ты делала?

То, что должна была сделать моя мать, забеременев мной. Кролики растворяют своих недоношенных детенышей. В царстве зверей аборт — вещь довольно частая. Можно сказать, что это милосерднее. В дикой природе младенцы, родившиеся в неблагоприятных условиях или с генетическими изъянами, долго не живут.