Когда не горят костры

Омела судорожно вздохнула, прикрыла глаза. Как наяву вспомнился старейшина и его слова: «Асам не верь, ибо алчны они и не ведают правды». Но стоит ли верить Бальдру?

– Это ещё не повод тебя убивать, – через силу пробормотала Омела, не поднимая взгляда от его тонких пальцев.

– Но это повод начать Рагнарёк.

Бальдр говорил так спокойно и уверенно, словно обсуждал погоду, а Омелу трясло от его слов. Он наклонился, чтоб достать до её руки, коснулся самыми кончиками пальцев. Трубки за спиной натянулись, предупреждающе запищала панель у резервуара с ихором.

– Прошу, поверь мне: Рагнарёк не конец, а начало. Только в нём надежда. Сейчас все дороги ведут в тупик, к смерти и забвению. Не пора ли их разрушить и освободить место для нового? Ты знаешь: чтобы воскреснуть вместе с новым миром, сначала нужно погибнуть. Так помоги мне. Хотя бы ради своего брата.

На последних словах Омела вскинулась, последние искры боли и ярости жалили её, будоражили кровь, требовали ругаться и оправдываться, выть и крушить всё вокруг. Но она только понурилась и закрыла глаза. Чем сильнее пламя, тем быстрее оно сжирает всё кругом и погибает само, исходя тёмным дымом. На душе Омелы было черно от тоски.

Через пару минут она открыла глаза и легко сжала тёплые пальцы Бальдра. Голос её был размерен и спокоен.

– Хорошо. Что я должна сделать?

* * *

Омела вышла из башни, пошатываясь, когда вечерние сумерки щупальцами выползли из подворотен и затопили проспект. Гарм прищурился. Что-то с ней было не так. Понуренные плечи, безвольно висящие руки, опущенный взгляд – словно башня выжрала последние искры силы из неё, оставив только глухую тоску и апатию.

Мальчишку за её спиной он заметил не сразу. Изящный, нежный – картинка девичьей мечты, а не живой человек! И только взглянув на него глазами для мертвецов, Гарм вздохнул судорожно – и правда, не живой человек. Смотреть на него было жутко и странно: аватары людей в виртуальной сфере редко отличаются от их реальных лиц, асы же никогда не показывают больше, чем привычную маску. Мальчишка же сиял, как солнце, и тысячи нитей тянулись от него вглубь Биврёста, чтобы там, в пропасти Хельхейма, почернеть и оборваться.

Гарм видел: медленно-медленно по нитям чернота подбирается к мальчишке. И он сам знает это. Знает, что обречён.

Омела прошла к внедорожнику, даже не подняв взгляда на Гарма. Остановилась, вцепившись в дверцу, нервно поглаживая металл пальцами, словно боролась с дурнотой. Выдавила через силу:

– Сделка выполнена. Пора возвращаться.

Мальчишка задорно улыбнулся Гарму, прежде чем проскользнуть на заднее сиденье автомобиля.

Гарм ни о чём не спрашивал. Он видел достаточно, чтобы понять, кто едет вместе с ними. Достаточно, чтоб следить за притихшим, замершим виртуальным миром и удивляться – почему асы не преследуют их, почему тревожное затишье не взрывается всполохами молний и ярости.

Мальчишка словно его мысли подслушал. Поймал его взгляд в зеркале заднего вида, улыбнулся:

– Ты можешь не бояться моих родичей, их гнева и мести. Покинув стены своей темницы, я погиб. Я уже во власти твоей госпожи, и ни один из асов не может это исправить.

От его слов веяло жутью. Гарм предпочёл не задумываться над словами мальчишки. Он чувствовал – Хель довольна, а значит, всё правильно. Остальное его не касается.

В его конуре было всё так же серо и пыльно. Гарм привычно встал напротив зеркала, ожидая, что привычная судорога скрутит тело, и на амальгаме отразится строгое лицо Хель. Омела молчала, держалась в стороне, словно боялась сама отразиться рядом с богиней. Бальдр единственный улыбался – нежно и довольно, словно всё шло по плану. По его плану.

Прежде чем коснуться зеркала, он замер напротив Омелы, поймал её затравленный взгляд. Нежно провёл ладонью по щеке, словно стирая незримые слезинки.

– Об одном прошу – не оплакивай меня.

Она только усмехнулась через силу. Глаза её так и остались сухими.

С Хель Бальдр обменялся заговорщицкой улыбкой. Лихая безуминка сверкнула в его глазах, когда он коснулся пыльной глади зеркала, а затем мир вздрогнул и раскололся. Боль прошила всё тело Гарма, он едва удержался на ногах. Глаза горели огнём, реальный мир померк, и всё, что он мог видеть, – виртуальная сфера, её безумно сложная структура, нити энергетических и информационных каналов, узлы серверов и чужих мощных разумов. И ко всему этому протянул свои нити огромный чёрный паук, от которого веяло тоскливым холодом. И яркий солнечный шар сиял перед ним.

На какой-то миг Гарму захотелось, чтоб свет Бальдра оказался сильнее, но золото быстро сдалось подступающей черноте, его солнечные всполохи замирали и тускнели, сначала медленно, а затем быстрее и быстрее сливаясь с бескрайней ледяной чернотой Хель.

Кажется, на какой-то миг разум Гарма помутился, а когда он пришёл в себя, всё закончилось. В зеркале отражалась Хель – суровая, двуликая госпожа, ничуть не похожая на алчную пасть чёрной дыры. А на полу лежало тело. Плоть расползалась, словно ветхая ткань, обнажая металлопластиковые кости и пронизанные искрящимися нитями мышцы. Вместо крови растекалась грязно-желтая жидкость, и от одного взгляда на неё Гарма замутило. Он поспешил отвести глаза.

Слишком жутким, нечеловеческим оказалось тело Бальдра, и оттого особенно тошно было думать о нём, как о живом человеке.

– Сделка исполнена, – со всех сторон прозвучал голос Хель.

Омела, до того неподвижно сверлившая взглядом стену, подошла к зеркалу почти вплотную. Её трясло, а глаза лихорадочно блестели. Над верхней губой выступили капельки пота.

– Ты обещала мне брата. Дай поговорить с ним!

Тень сочувствия промелькнула по лицу Хель, дрогнули бледные губы в грустной усмешке.

– Мёртвым не говорить с живыми до Рагнарёка. Я обещала тебе не брата, омела колец. Я обещала, что ты узнаешь всё о его смерти. В этом я клялась именем своего отца. Спрашивай – я отвечу.

На Омелу было жутко смотреть. Она замерла – мёртвая веточка, лишённая сока и жизни. Ей бы вспыхнуть злостью, расколотить на осколки зеркало, хоть как-то пытаясь уязвить суровую богиню, но сил в ней уже не осталось. Её вела надежда – в последний раз увидеть Ясеня, сказать ему всё, что на сердце кровью исходило, – да и та погасла, оставив после себя лишь белое пепелище.

Гарм шагнул вперёд, и огненная сеть тут же вспыхнула перед глазами, оковы боли сжались на шее.

– Госпожа моя, – слова приходилось выдавливать через силу, – молю тебя, сжалься над ней!

Хель удивлённо взглянула на своего слугу.

– Даже если бы хотела – не могу. Лишь рассказать о смерти Ясеня и о том, чья рука его к смерти толкнула.

Омела молчала, и по закостеневшему ее лицу невозможно было понять, в себе она или нет. Хель продолжила речь, и на миг Гарму почудилось, что богиня смерти и ужаса, неистовая и непреклонная, сама томится раскаянием. Но разве может бог ощущать вину перед человеком?

– Что бы я ни сказала, ты продолжишь горевать по брату. Но я постараюсь утишить твою боль. Он погиб быстро, не ощутив моего дыхания, ничего не поняв. Я закрыла его глаза, я забрала его тепло и его разум. Ни в чём не вини себя, как не может тебя винить он – ведь судьба его была решена с рождения. Отец мой, чем именем я клялась, воспитал вас достойно. Рождённые по воле его, оба вы были не более чем глиной, что послушно принимала нужную форму под его руками. Каждое слово и каждое дело ваше было подчинено его плану. Судьба Ясеня была умереть, чтобы ты пришла ко мне, чтобы ты пришла за Бальдром, чтобы Бальдр погиб.