Когда пробьет восемь склянок (пер.Исхаков В.Э. редакция 2024 г.)

Я осторожно открыл дверь третьего. Передо мной был узкий коридор. Две двери справа, три слева. Если следовать теории, то босс этого предприятия наверняка занимает самую большую комнату. Я осторожно открыл первую дверь справа.

При свете фонаря комната показалась мне на удивление комфортабельной. Хороший ковер, плотные шторы, пара удобных кресел, дубовые шкафы. На двуспальной кровати спал только один человек, но ему все равно было тесновато. Лицо его было обращено ко мне, но большую часть его я не мог видеть — оно было спрятано под копной густых черных волос, видны были только мохнатые черные брови и самая великолепная черная борода, какую мне доводилось видеть.

Он храпел.

Я подошел к кровати и ткнул ему под ребро стволом пистолета с силой, достаточной, чтобы пробудить парня таких габаритов.

— Вставай! — сказал я.

Он проснулся. Я отошел на почтительное расстояние. Он протер глаза волосатой лапой, потянулся и сел. Я бы не удивился, будь он одет а медвежью шкуру, но нет, на нем была пижама изысканной расцветки — такое сочетание цветов и я, пожалуй, выбрал бы для себя.

Законопослушные граждане, разбуженные посреди ночи тыканьем пистолета в бок, реагируют по-разному — от страха до истерического возмущения насилием. Бородач был далек от стандартной реакции. Он посмотрел на меня из-под нависших бровей, и глаза у него стали как у бенгальского тигра, собирающегося в комок перед тем, как совершить десятиметровый прыжок, чтобы добыть завтрак. Я отступил еще на пару шагов и сказал:

— Не надо.

— Ну-ка, убери свою пушку, малыш, — сказал он. Голос у него был низкий, раскатистый, словно он шел из глубин Гранд каньона. — Убери пушку, или я встану, скручу тебя и заберу ее сам.

— Ну зачем же так? — сказал я жалобно. Потом добавил вежливо: — А если я уберу пистолет, вы не станете скручивать меня?

Он некоторое время обдумывал, затем буркнул:

— Нет. — И потянулся за толстой черной сигарой. Он зажег ее, но глаза его все время следили за мной. Едкий дым заполнил комнату и достиг моих ноздрей. Да, с таким обонянием, вони, стоящей в сарае, он попросту не замечает: по сравнению с этими сигарами те, что курил дядюшка Артур, пахли вроде духов Шарлотты Скурос.

— Простите за вторжение. Вы Тим Хатчинсон?

— Да. А ты кто, малыш?

— Филип Калверт. Я хочу воспользоваться передатчиком на одной из ваших шхун, чтобы связаться с Лондоном. Кроме того, мне нужна ваша помощь. Вы не представляете, насколько это срочно. Много жизней, не говоря уж о нескольких миллионах фунтов стерлингов, будут потеряны в ближайшие двадцать четыре часа.

Он пронаблюдал, как отвратительного вида облако ядовитого дыма поднялось к низкому потолку, затем перевел взгляд на меня.

— А ты сам случайно не разбойничек, малыш?

— Я не бандит, слышишь ты, большая черная обезьяна! И, пожалуй, можно обойтись без "малыша", Тимоти.

Он посмотрел прямо перед собой, его глубоко посаженные, угольно-черные глаза стали если не дружескими, как бы мне хотелось, то хотя бы веселыми:

— Туше! — как говаривала моя француженка — гувернантка. Может быть, вы и не бандит. Тогда кто вы, Калверт?

Снявши голову, по волосам не плачут. Этот человек не станет помогать мне, если не узнает правду. А без его помощи мне не обойтись. Поэтому второй раз за эту ночь и второй раз за всю свою жизнь я сказал:

— Я агент службы безопасности. — Слава богу, что дядюшки Артура не было здесь, его давление от такого нарушения конспирации подскочило бы так, что он не выжил бы. В отличие от Мак-Дональда и Шарлотты, Хатчинсон узнал не просто правду, он узнал всю правду.

— Будь я проклят, если это не самая жуткая история, которую мне доводилось слышать! И все прямо под нашим носом. — Слушая его речь, трудно было решить, австралиец он или американец. Позднее я узнал, что Хатчинсон много лет провел во Флориде, где ловил тунцов. — Так это вы были на той трещотке? Однако, братец, от тебя ни днем ни ночью не скроешься. Ладо, обязуюсь "малышом" вас больше не называть. Так что вы хотите, Калверт?

Я объяснил ему, что рассчитываю на его личную помощь этой ночью, надеюсь использовать и шхуны вместе с экипажами в течение двадцати четырех часов, а также должен немедленно воспользоваться передатчиком. Он кивнул:

— Рассчитывайте на нас. Я скажу своим мальчикам. Можете начать передачу прямо сейчас.

— Я бы предпочел, чтоб мы с вами отправились прямо сейчас на борт нашей яхты, — сказал я. — Вы бы подождали меня там, а я бы вернулся сюда к передатчику.

— У вас еще есть о чем посекретничать с вашими ребятами, а?

— Я просто боюсь, что нос "Файркреста" в любую минуту воткнется прямо в эту дверь.

— Тогда я предлагаю сделать по-другому. Я подниму ребят, мы возьмем "Шарман" — это та шхуна, что ближе к сараю, — и подойдем к "Файркресту". Я перейду к ним на борт, а "Шарман" покрутится вокруг да около, пока вы передаете свое сообщение. Потом вы перейдете на яхту, а мальчики вернут "Шарман" на место.

Я подумал о водоворотах вокруг рифов, о пенных бурунах в устье залива и спросил:

— А не рискованно выходить в море на ваших судах в такую ночь?

— А чем вам не нравится эта ночь? Прекрасная свежая ночь. Лучше не надо. Это еще что, я помню, как мои ребята выходили отсюда в шесть часов вечера в декабре, в самый настоящие шторм,

— Была серьезная необходимость?

— Представьте себе, очень серьезная. — Он улыбнулся. — У нас кончились все запасы спиртного, и ребята спешили добраться до Торбея, пока не закрылись кабаки. Все будет о'кей, Калверт.

Больше я ничего не сказал. Было пределом мечтаний иметь Хатчинсона при себе до конца этой ночи. Мы вышли в коридор, и тут он заколебался;

— Двое из моих ребят женаты. Я думаю…

— Они будут вне опасности. Кроме того, они будут как следует вознаграждены за работу.

— Не портите нам удовольствие, Калверт. — Для человека с таким громыхающим басом он иногда выглядел удивительно мягким. — Мы не возьмем денег за такую мелочь.

— Я не нанимаю вас, — сказал я устало. Слишком многих мне пришлось переубеждать в эту ночь, чтобы бороться еще с Тимом Хатчинсоном. — Страховая компания назначила премию. Я имею указания предложить половину вам.

— А, ну это совсем другое дело. Я не прочь облегчить карманы страховой компании. Но не половину, Калверт, не половину. Ведь тут работы на один день, после того, что вы уже сделали. Двадцать пять процентов нам, а двадцать пять вам и вашим друзьям.

— Вы получите половину. Другая половика пойдет на компенсацию тем, кто пострадал от них. Например, в Эйлен-Оране есть старая супружеская чета, которым кроме мечты жить дружно и умереть в один день нужно еще как-то прокормиться до этого дня.