Коктейль из развесистой клюквы

— Наверное, мне нужно поговорить с Роговой, — неуверенно сказала я.

— Зачем?

— Я вроде как несу ответственность перед Гороховым, — ответила я. — Получается, что он поручил мне быть посредником между ним и Еленой Роговой. А она, как я предполагаю, просила Вовку разобраться в истории с убийством Алика. Об этом я тоже кое-что знаю, и, если Лазарчук не хочет меня слушать, я расскажу все заинтересованному человеку. Выложу все, что знаю о смерти Алика. Про предполагаемого убийцу Леву расскажу — про то, что он попал под трамвай. Но о снимках сразу говорить не буду. Может, только намекну, вдруг что-то прояснится…

Ирка заерзала на сиденье:

— Может, расскажешь мне все с самого начала?

Мысленно я вернулась к событиям незабываемого воскресенья, ознаменованного покупкой лошади и несостоявшимся взрывом бомбы, и рассказала подруге обо всем, что случилось со мной за последние дни. Ирка слушала не перебивая, а когда я закончила, сказала:

— Пожалуй, не поеду я сейчас на рынок. Съезжу в «Конику» к Сашке Полякову и попрошу его кадрировать фотографию этой развратной тетки. — Ирка потрясла в воздухе снимком. — Напечатаю одно лицо, чтобы можно было, не стыдясь, демонстрировать фотографию людям. Покажем ее всем знакомым, вдруг кто-то и узнает девицу. Глядишь, поймем, зачем Вовка за ней следил.

— Может, он следил за мужиком? — Я постучала пальцем по белобрысому затылку кавалера на фото.

— Если бы он следил за мужиком, то снимал бы его так, чтобы видно было лицо, — возразила Ирка. — А здесь на всех трех фотографиях хорошо видна только дама. О мужике можно сказать совсем немного: он атлетически сложен, у него светлые волосы и небольшая родинка за правым ухом. Родинка — это, конечно, примета, но ее одной маловато.

— Я даже не уверена, что на всех трех фотографиях фигурирует один и тот же мужик! — заметила я. — На двух снимках явно запечатлен блондин, а на третьем… Вроде брюнет или нет? Против света снимали, не разберешь… Но профиль-то орлиный, у блондинов таких носов не бывает!

Ничего не ответив, Ирка высадила меня у подъезда нашего офисного здания и укатила. Я побежала на работу, на ходу сочиняя уважительную причину для опоздания. Зря только напрягала мозги — никто меня за несвоевременный приход не корит и не собирался. Бабка-вахтерша, от которой я уже приготовилась выслушать дежурный упрек, при моем появлении сверкнула глазами и выпалила:

— Елен, ты про Вовку-то слыхала? Горохов вчера в аварию попал!

Чувствовалось, что старушке не терпится поделиться информацией, я же была совсем не прочь ее выслушать. И к обоюдному нашему удовольствию я задержалась у заградительного стола вахтерши. Безошибочно выверив соотношение в голосе удивления и испуга, я воскликнула:

— Неужели?! Как же это случилось?!

Словоохотливая вахтерша с трудом дождалась, пока я произнесу свою реплику. Оказалось, ей было что рассказать, и старушка без промедления завела былинный сказ. Думаю, к этому часу бабка уже успела откатать свой драматический монолог на нашей редакционной публике, потому что речь ее текла гладко, почти напевно. Седовласой народной сказительнице недоставало только гуслей в руках.

— Ой, пришел вчера в телекомпанию добрый молодец, Володимир свет Иванович Горохов, — выводила она. — Да и сел он в редакторской за накрытый стол, за честным пирком кофе выпити!

— С сахарольчиком? — встряла я.

— С ним, родименьким! — не сбилась с фольклорного стиха бабка. — Выпил чарочку, пригорюнился: истомился, мол, добрый молодец.

— Что значит "истомился"? — быстро спросила я, чувствуя, что образная речь старушки не соответствует сухому стилю протокола опроса свидетеля. — Он устал, не выспался, приболел?

— Не, просто заскучал по твердому окладу, — неожиданно легко перешла моя собеседница на прозу. — Скулил: мол, хорошо быть штатным журналистом — свой кусок хлеба всегда получишь, а вольному сыщику тяжело приходится. Никогда не знаешь, что тебе завтра на голову свалится — манна небесная или шальной кирпич.

Я неопределенно хмыкнула, и вахтерша неожиданно встала на защиту Горохова:

— А ты не крякай, Вовка-то правду сказал! Вишь, как получилось? Только от нас вышел — и привет, в аварию попал. А я еще, грешным делом, смотрела на его новую машину и думала: "Что ж ты жалуешься, паразит, когда на такой тачке катаешься!" Прости меня, господи! — Старуха размашисто перекрестилась вязальной спицей.

— Прости и помилуй! — кивнула и я, отчаливая от стола вахтерши.

— Ленка, ты слышала? — повернулся ко мне Вадик, устроившийся на подоконнике редакторской с дымящейся чашкой в одной руке и пирожным в другой.

Все посадочные места в кабинете были заняты, штатные сотрудники редакции в полном составе лакомились пирожными. Аккурат вчера кондитерский комбинат «Тамань» расплатился с нашей телекомпанией за прокат рекламного ролика, присовокупив к безналичному перечислению сладкий подарок — пять больших коробок с тортами и пирожными. Бонус приняли с благодарностью и изничтожали с аппетитом.

— Горохов попал в аварию, слышала, — кивнула я, отвечая Вадику.

— Ты слышала, а я видела! — передернулась чувствительная Наташа.

— Как это? — удивилась я.

— Да авария-то здесь, на нашем перекрестке, случилась. А я как раз в «ложе» была, — покраснев, ответила девушка.

"Ложей" мои коллеги окрестили женский туалет. Наша дамская уборная расположена в угловой комнате дома, и из ее окна открывается великолепный вид на городскую автомагистраль. Наверное, архитектор, проектировавший здание, не предполагал, что данное помещение однажды будет задействовано для отправления естественных надобностей, иначе не придумал бы заменить одну стену комнаты огромным зеркальным стеклом. Из суперокна видны три квартала оживленной улицы, с ответвлениями и тротуарами по обеим сторонам. Сидя, пардон, на унитазе, можно беспрепятственно любоваться снующими машинами и людьми. Особенно красив вечерний вид из «ложи»: прорезающая кварталы старых купеческих домов прямая магистраль, точно стрела в мишень, вонзается в алый кружок заходящего солнца… Наши редакционные дамы, натуры сентиментальные и романтические, любят под вечер посидеть в «ложе» с сигареткой и чашечкой кофе.

— Ага, мы тут чай-кофе пили, а Натали с Любовью Андреевной извинились, взяли свои чашки и ушли из редакторской, — в унисон моим мыслям сообщил Аслан Буряк. — Не было их долго. Я уже даже начал беспокоиться, что вчерашний тортик несвежий оказался и у дам приключилось расстройство…

— И точно, приключилось! — вступил в разговор режиссер Слава. — Прибегает Натаха обратно в редакторскую абсолютно расстроенная. Губы у нее дрожат, а лицо все белое с прозеленью, как кафель в туалете. Я сразу понял: что-то случилось!

— Лицо под цвет кафеля — это мимикрия? — с интересом спросил Вадик, подмигивая смущенной Наташе.

— При чем тут мимикрия? Я же не хамелеон какой-нибудь! — обиженно возразила та. — И не камбала.

— Я еще не встречал никого, кто был бы меньше похож на камбалу, чем ты! — согласился Вадик.

Наташа осеклась и задумчиво оглядела свои складчатые бока.

— Короче, что ты видела? — вернула ее к теме я, устав дожидаться, пока балагурствующие коллеги прояснят ситуацию.