Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Скандал между Оксфордом и семейство Бёрли тлел несколько лет – и тут Эдвард де Вир оказался замешан в еще более двусмысленной ситуации. 23 марта 1581 г. «ночью, Анна Вавасур родила сына в покоях фрейлин, – писал в одном из писем сэр Фрэнсис Уолсингам. – Отцом ребенка полагают графа Оксфорда, который покинул двор, и не исключено, затем, чтобы скрыться за морем. Порты открыты для него, и если у графа есть такое намерение, вполне вероятно, что он бежит. Благородная дама, что родила, той же ночью была удалена из дворца и на следующий день помещена в Тауэр. Были препровождены для допроса и прочие, про которых выяснилось, что они так или иначе в этом замешаны». [493]

493

Letter of Walsingham, 23 Mar 1580/1, Hist. MSS. Com., Hastings MSS, vol. ii, p. 29

Анна Вавасур на допросе показала, что Оксфорд соблазнил ее, графа посадили под домашний арест, а через несколько дней перевели в Тауэр. Скандал получил своеобразный резонанс не только в Англии, но и на континенте – достаточно сказать, что упоминание о нем можно найти в так называемых «новостных письмах», которые банкирский дом Фуггеров из Аугсбурга рассылал для своих партнеров: «Граф Оксфорд… оказался в Тауэре за то, что забылся с одной из королевских фрейлин, которая также заключена в Тауэре. И это несмотря на то, что граф имеет прелестную жену, дочь Лорда хранителя Королевской казны. Но он не хочет с ней жить». [494] Отдавая себе отчет, что все эти слухи компрометируют не только графа Оксфорда, но и его супругу, а значит, и ее отца, барон Бёрли, вполне прагматично заботясь о собственной карьере и репутации, принимается активно хлопотать о зяте, в частной переписке настойчиво подчеркивая, что вина лежит не на нем, а на Анне Вавасур. Его усилия оправдывают себя, и 8 июня 1581 г. Оксфорда освобождают из Тауэра – при этом королева требует от графа примириться с женой, вернуться в семью – и запрещает ему появляться при дворе. [495] В январе 1582 происходит примирение Эдварда де Вира и Анны Сесил. Однако история на этом не заканчивается. В марте 1582 г. дядя Анны Вавасур, сэр Томас Нивет, пытаясь смыть оскорбление, нанесенное его семье Оксфордом, вызывает графа на дуэль. В результате оба дуэлянта были ранены, при этом, – как писал Николас Фонт, секретарь сэра Уолтера Уолсингама, одному из своих корреспондентов – «милорд Оксфорд опаснее. Вы знаете, что господин Нивет не слишком любим при дворе, и поэтому ведет себя сдержанно; и тем не менее, стычка была». [496] Так как дуэль отнюдь не разрешила, а лишь усугубила ситуацию, за ней последовало несколько уличных столкновений людей Нивета и Оксфорда, причем участники их получили серьезные ранения, а один сторонник Нивета, и двое – Оксфорда были убиты. Тут уже в дело вступает Лондонский магистрат, возбудив против Томаса Нивета дело об уличных бесчинствах. Тогда вызов на дуэль Оксфорду присылает брат Анны, Томас Вавасур, но, видимо, тут уж вмешались власти и дуэль была запрещена – характерным образом вызов, подписанный Томасом Вавасуром, сохранился в бумагах барона Бёрли, который, скорее всего, вел по этому поводу некое расследование. [497] Возможно, как раз некие консультации барона Бёрли с королевой по этому поводу привели к тому, что зимой 1583 г. граф Оксфорд наконец удостаивается королевского прощения и ему разрешено появляться при дворе – но, характерным образом, до конца своих дней Эдвард де Вир не получает каких-либо серьезных назначений: у него сложилась репутация человека импульсивного и не очень надежного.

494

The Fugger News-Letters 2d Series(1568–1605), ed. Victorv on Klarwill, trans. L. S. R. Byre (London, 1926). P. 55.

495

Bennett Josephine Waters. Oxford and Endimion. PMLA, Vol. 57, No. 2 (Jun., 1942). P. 357.

496

Цит. по: Chambers E. K. Sir Henry Lee (Oxford, 1936). P. 156–157.

497

Bennett Josephine Waters. Oxford and Endimion. PMLA, Vol. 57, No. 2 (Jun., 1942). P. 358.

Что касается Анны Вавасур, то сочувствующие ей пытаются поддержать ее репутацию не только сталью, но и словом. При дворе из рук в руки начинает передаваться стихотворение, повествующее о приходящей на берег моря девушке – лик ее затенен вуалью, фигура скрыта плащом, – она приходит стенать, и ей вторит эхо:

Oh heavens, quoth she, who was the first that bred in me this fever? VereWho was the first that gave the wound whose scarre I were for ever? Vere.What tyrant, Cupid, to my harm usurps thy golden quivere? Vere.What sight first caughte this hearte and can from bondage it deliver? Vere.<…>What makes him not regarde good will with some remorse or ruthe? Youth.What makes him show besides his birthe, such pride and such untruth? Youth. [498] [О небо, – восклицает она, – кто был первым, вскормившим в моем теле эту лихорадку? Вир./ Кто первым нанес мне рану, страх перед которой всегда со мною теперь? Вир./ Что за тиран, Купидон, нанес мне столь многий ущерб, подчинив себе этот золотой трепет? Вир./ Чей взгляд впервые подчинил себе это сердце и можно ли теперь освободить его из этих сетей? Вира. <…> Что заставило его пренебречь доброй волей, не проявить ни сочувствия, ни раскаяния? Молодость./ Что заставило его – не происхождение же – проявить такую гордыню и такую неверность? Молодость].

498

Steven W.May, «The poems of Edward de Vere, seventeenth Earl of Oxford and Robert Devereaux, second Earl of Essex» in Studies in Philology, 77 (Winter 1980), Chapel Hill, p. 80.

Горькая ирония этого стихотворения явственно задевает графа Оксфорда, направлена против него – ибо по меркам тех времен утверждать, что поступки женатого мужчины, 31 года от роду, главы древнего рода, извиняются его молодостью, можно только в издевку: то, что простительно 20-летнему повесе, никак не подобает умудренному «мужу совета» – а тридцатилетний возраст в елизаветинской Англии предполагал именно это: это возраст дипломатов, полководцев, судей… [499]

499

Ряд исследователей склонны атрибутировать это стихотворение самому Эдварду де Виру см.: May Steven W. The poems of Edward de Vere, seventeenth Earl of Oxford and Robert Devereaux, second Earl of Essex// Studies in Philology, 77 (Winter 1980), Chapel Hill, p.80. Однако Илона Белл весьма убедительно показала, что возможный ее автор отнюдь не граф Оксфорд, а скорее, сэр Генри Ли или же кто-то третий, и, в любом случае, текст его весьма не комплиментарен по отношению к Оксфорду – см.: Bell Ilona. Elizabethan Women and the Poetry of Courtship. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. P. 73–97.

Ряд исследователей склоняется к тому, что автором этого текста мог быть сэр Генри Ли, влиятельный елизаветинский вельможа, главный смотритель Оружейных мастерских, устроитель рыцарских турниров, проводимых в день коронации королевы, чемпион Ее Величества. [500] Между сэром Генри и Анной где-то во второй половине 1580-х гг. вспыхивает тайный роман: Ли настолько увлекся очаровательной фрейлиной, что, будучи чемпионом Королевы, для одного из королевских турниров заказал доспехи с вензелем AV, что при желании можно было читать как «Amore et Virtue» (Любовью и отвагой) а можно – как «Anne Vavasour».

500

См. Нестеров А. Символическая политика: Сэр Генри Ли и контексты елизаветинской эпохи// Искусствознание. Издание государственного института искусствознания. № 3–4, 2010. С. 98–132.

Доспех Генри Ли с вензелем AV

Проблема заключалась в том, что Генри Ли был женат – и отдавал себе отчет, что еще одна история a'la Эдвард де Вир, связанная с именем Анны, может обернуться для нее настоящей катастрофой. Но тут Анна проявила себя весьма прозорливой женщиной: она выходит замуж за некоего морского капитана Джона Финча. Несомненно, это был мезальянс, но после скандала с графом Оксфордом Вавасур не приходилось рассчитывать на хорошую партию. С другой стороны, обеспечивая Анне статус замужней женщины, этот брак оставлял ей определенную свободу: по большей части капитан был в очередном плаванье. Был ли этот брак изначально задуман как ширма и оба супруга отдавали себе в этом отчет, или же был вполне искренен – неизвестно.

Среди многочисленных стихотворений, ходивших в списках при елизаветинском дворе, до нас дошел текст, авторство которого могло принадлежать Анне Вавасур – одна из четырех сохранившихся копий приписывает его именно ей. Как бы то ни было, текст этот более чем применим к ситуации, в которой оказалась леди Анна:

Thoughe I seeme straunge sweete freend, be thou not soDo not accoy thy selfe with sullen willMyne harte hath vo[wed] althoughe my tongue saye noeTo be thine owne in freendly liking styll.<…>Contente thy selfe that once I made an otheTo shyeld my selfe in shrowde of honest shameAnd when thou lyste make tryall of my troutheSo that thou save the honoure of my name.<…>So where I lyke, I lyst not vaunte my loueWhere I desyre there moste I fayne debateOne hathe my hand an other hathe my gloveBut he my harte whome I seeme moste to hate… [501] [Пусть я кажусь отчужденной, милый друг, не веди себя так, <как сейчас>/ Не тешь себя мрачным упорством:/ Мое сердце стенает, хотя уста говорят «нет» тому,/ чтобы стать твоей, отвечая дружеским расположением, <как это делаешь ты>// <…> Задумайся о том, что однажды я дала клятву/ Защитить себя броней честного стыда/ Чем меньше ты пытаешься узнать, насколько я искренна,/ тем лучше для спасения моего честного имени// <…> Поэтому, я <внешне> меньше всего хочу любить, когда мне всего желанней любовь/ Чем больше мое желание, тем больше я противлюсь ему и его отрицаю./ Одному принадлежит моя рука, другому – моя перчатка/ Но сердце мое принадлежит тому, кого внешне я ненавижу.]

501

Цит. по: Bell Ilona. Elizabethan Women and the Poetry of Courtship. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. P. 88–89.

В этом состоянии, когда формально находясь замужем, залог любви она отдала другому, а все ее чувства обращены к третьему, Анна Вавасур пребывала к 1590 г., когда осенью, после проведения рыцарского турнира в честь дня коронации Елизаветы I, Генри Ли покидает двор и удаляется в свое поместье Дитчли. А в декабре умирает его жена. И тогда сэр Генри предлагает Анне Вавасур переехать к нему в Дитчли. С капитаном Финчем, формальным супругом Анны Вавасур, были, видимо, достигнуты какие-то договоренности – в бумагах Дитчли сохранились счета, указывающие, что с начала 1600-х годов сэр Генри выплачивал тому небольшую пенсию – возможно, эти выплаты производились и до того.

В 1592 г. сэр Генри получает известие, что во время традиционной поездке по стране королева собирается навестить Дитчли и проведать «своего доброго рыцаря». [502] У сэра Генри были все основания опасаться приезда королевы: незаконной связи с Анной Вавасур было достаточно, чтобы навлечь гнев королевы на голову сэра Генри, а учитывая репутацию леди Анны в глазах Елизаветы I, сформировавшуюся после скандала с де Виром, хозяину Дитчли было о чем беспокоиться (ил. 55).

502

Lawrence Stone. The Crisis Of The Aristocracy 1558–1641. Oxford, 1965.

И тогда сэр Генри принимает решение встретить королеву маской – костюмированным спектаклем, вовлекающим в себя придворных и саму королеву, а внутри этого действа предложить королеве такую роль, приняв которую, она не имела бы потом возможности излить свой гнев на хозяина.

На въезде в поместье королеву встречал Страж Врат. Страж предупреждал, что стоит на границы владений, где забыли о том, что такое счастье. Рыцари, живущие в этих землях, погружены в меланхолию, ибо они посвятили себя беззаветному служению Прекрасным Дамам, но, увы, эти Дамы непостоянны в выборе возлюбленных и рыцари исстрадались. Тут перед королевой являлись две аллегорические фигуры – Постоянство и Легкомыслие (то есть – Непостоянство), и устраивали публичный спор, где каждая из сторон приводила свои аргументы, – покуда Легкомыслие не объявляло, что признает свое поражение: лицезрение королевы, в которой воплощена добродетель Постоянства, воочию убеждает, сколь Постоянство выше Легкомыслия. Вся эта сцена изящно обыгрывала девиз Елизаветы: «Semper eadem» – «Всегда та же», одновременно указывающий на девственность королевы, то, что ей удалось удержать победу над временем, и то, что она всегда верна своим принципам.

По сути, разыгрывая эту маску перед королевой, когда она въезжала в поместье, сэр Генри Ли обеспечивал лояльность Елизаветы в отношении его и леди Анны; королева теперь не могла выйти из предложенной ей роли – ведь если ее добродетели столь велики, что само ее присутствие исправляет любую кривду, то сама она ни в коем случае не должна предпринимать никаких действий в отношении того, что не соответствует ее представлениям о морали, иначе под сомнение будут подставлены ее совершенства.