Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Лукас Кранах. Портрет доктора Иоганна Куспиниана. Ок. 1502. Коллекция Оскара Рейнхарта, Винтертур, Швейцария

Лукас Кранах. Портрет Анны Куспиниан. Ок. 1502. Коллекция Оскара Рейнхарта, Винтертур, Швейцария

На обоих портретах мы видим птиц: сова на портрете Иоганна символизирует мудрость, ибо это – птица Минервы. Попугай же, который присутствует на портрете Анны, являлся атрибутом девы Марии, ибо считалось, что в крике попугая слышится «Ave», и птица эта непрерывно славит Приснодеву. На портрете Анны мы видим и собачку – символ супружеской верности. Женские фигуры в пейзаже на задних планах портретов в сумме дают число девять и соотносятся с музами, указывая на творческие амбиции и ученость Иоганна Куспиниана.

Укажем еще на «Семейство Кобэм» Ганса Эворта, написанное во второй половине XVI в. Это не брачный портрет, а изображение супругов Кобэмов со всеми чадами. Однако и здесь мы встречаем на картине попугая, обезьянку, многочисленные плоды – виноград, вишни, яблоки, персики – и даже зерна фасоли, лежащие в блюдах на столе, за которым восседает семья, – причем художник дает нам понять, что перед нами не момент трапезы, и плоды носят символический характер. Об этом свидетельствуют, в частности, маленькие весы в левом углу стола – символ умеренности, а фиал, наполненный вином и стоящий в центре стола, несомненно, подчеркивает глубину веры этой семьи.

На полотне «Аллегория супружеской верности» Яна Минзе Моленара – супружеская пара, спускающаяся с крыльца, на переднем плане внизу картины представлены уже хорошо знакомые нам собачка и обезьянка. Супругов развлекают играющие для них музыканты [449] – музыка подчеркивает спокойную гармонию этой пары – столь отличную от бурной динамики драки двух крестьян, которая изображена в левом углу картины. Мотив умеренности, доминирующий в этой картине, подчеркнут еще и действиями слуг на заднем плане: они поливают водой из кувшина разгорячившихся музыкантов.

449

Собственно, Ян Минзе Моленар «специализировался» на изображении сцен с музыкантами. Но в контексте нашего разговора особый интерес представляет полотно «Музицирующая семья», написанная художником в 1630-е гг. На переднем плане картины мы видим семейный ансамбль за исполнением какой-то музыкальной пьсеы – это могло бы быть простой жанровой сценкой из жизни довольно зажиточной семьи, если бы не портреты предков, прописанные на заднем плане, – этот элемент придает картине аллегорическое значение, так же как присутствие настенных часов и мыльные пузыри, выдуваемые самым младшим из мальчиков, подчеркивают и быстротечность жизни, и глубинную связь музыки со временем. Этот же мотив музыки/времени звучит и в «Аллегории супружеской верности».

Как видим, в иконографии брака в искусстве XV–XVII вв. присутствует ряд устойчивых мотивов, призванных представить бракосочетание как космологический акт, в котором происходит слияние противоположностей, а четыре первоэлемента мироздания пребывают в гармонии. Резонно было бы ожидать присутствия этих же элементов и мотивов в эпиталамах.

Британская школа. Уильям Брук, барон Кобам с семьей. 1567. Лидгейт Хаус

* * *

Насколько можно судить по сохранившимся античным образцам, – а к таковым относятся прежде всего фрагменты эпиталам Сапфо, воспроизводящие подлинные фольклорные свадебные песни, а также LXII стихотворение Катулла, которое, по сути, есть не что иное, как перевод эпиталамы Сапфо, – космологические мотивы составляют обязательную основу композиции этого жанра. [450] Так, вход жениха и невесты в опочивальню и утренний выход жениха уподобляются соответственно появлению на небе «вечерней звезды» (Геспера по-гречески, Веспера по-латыни) и утреннего светила, невеста уподобляется румяному яблоку – то есть свадьба включается в ритм движения светил и природных циклов; ближе к финалу эпиталамы возникает мотив девственности невесты, уподобляемой срываемому цветку, а соединение жениха и невесты сравнивается с тем, как тонкая лоза обвивается вокруг могучего дерева. [451] Перед Донном стояла непростая задача: воспроизведя основные мотивы эпиталамы, «обойти» щекотливый вопрос о девственности невесты. И, как мы увидим, с этой задачей он блистательно справился.

450

Выражаем здесь глубокую признательность И. Ковалевой за целый ряд указаний.

451

Голосовкер Я. Э. Антология античной лирики в русских переводах. Лирика Эллады. Книга первая. Томск – Москва, 2004. С. 82–84; Катулл. Книга стихотворений. М., 1986. С. 43–46, 107–109.

* * *

Тексту эпиталамы Донна предпослана «Эклога», призванная пояснить отсутствие поэта на бракосочетании. В ней автор тонко обыгрывает законы жанра, давая ключ к пониманию и своей «свадебной песни», и своей позиции в весьма щепетильной ситуации. Традиционная эклога, восходящая к Вергилию, строилась как беседы пастухов на лоне природы – в английской поэзии жанр этот получил особую популярность после «Пастушьего календаря» Эдмунда Спенсера (1579) и «Аркадии» (опубликована посмертно, в 1590) Филипа Сидни. Но Донн иронично заменяет пастухов на двух дворян – Аллофана (чье имя означает «явленный другим» и «являющийся в других обликах», то есть – «человек света»), и удалившегося в сельскую глушь Идия (чье имя означает «остающийся самим собой»). Аллофан пеняет Идию за его отшельничество, за отсутствие на свадьбе – Идий же возражает, что и живя частной жизнью, он вполне разделил радость придворного празднества:

No, I am there;As heaven – to men dispos'd – is every where,So are those Courts, whose Princes animateNot only all their house but all their State.Let no man thinke, because he's full, he hath all.Kings (as their pattern, God) are liberallNot only in fullness, but capacite,Enlarging narrow men, to feel and see,And comprehend the blessings they bestow.So, reclus'd hermits often times do knowMore of heavens glory than a worldling can.As man is of the world, the heart of manIs an epitome of Gods great bookeOf creatures, and man need no farther looke;So is the Country of Courts, where sweet peace doth,As their one common soule, give life to both;I am not then from Court.[Нет, я там;/ Как небо повсюду в распоряжении людей,/ Так со Дворами, что живы Государями, – они есть не только дворец, но вся страна./ Пусть человек не думает, что он владеет всем, если он богат/ Владыки (подобно Богу, Коего они есть образ) великодушны,/ И не только богатством, но и достоинствами/ Наделяют тех, кто скуден, дабы те чувствовали и понимали/ И осознавали благословение, которым даруют Владыки./ Живущие в затворе отшельники часто знают/ О славе Небес больше, чем дано <познать> мирянам./ Человек есть <малый> мир, а сердце человека/ Есть в миниатюре великая Божия книга/ Творения, и достаточно заглянуть в свое сердце;/ Так Страна жива Дворцом, где правит мир, – он есть их дух и животворит и Дворец, и Провинцию;/ А потому я не удалялся от Двора.]

Донн, пользуясь случаем, изящно напоминает о себе (и своих просьбах об «изменении участи» [452] ) королю, «благословившему» заключаемый брак, и одновременно за счет этого дистанцируется от светских сплетен и пересудов.

Далее у Донна монарх уподобляется свету, который, согласно «Книге Бытия», был сотворен ранее любых источников света и светил небесных, и затем добродетели короля постоянно, на протяжении всей эклоги, сопрягаются с добродетелями невесты и жениха. Тем самым Донн указывает, что вдохновителем этого брака, по сути, является король. С другой стороны, подчеркивается, что этот брак гармонизирует все вокруг и именно благодаря ему при дворе установилась цветущая весна – то есть, мы имеем дело с разработкой мотива всеобщей гармонии, связанного с бракосочетанием.

452

Вспомним реплику Гамлета в переводе Пастернака: «Я нуждаюсь в служебном повышении» (Акт III, сцена 2).

«Эпиталама», следующая за «Эклогой», состоит из 11 строф (в каждой строфе по 11 строк) с подзаголовками: «Пора Бракосочетания», «Сравнение Жениха и Невесты», «Пробуждение жениха», «Пробуждение невесты», «Одевание Невесты», и т. д., и заключительной, двенадцатой «рамочной» строфы – диалога между Идием и Аллофаном, длиной 8 строк. Эта структура явственно предполагает нумерологическую интерпретацию. Как пишет Агриппа Неттесгеймский в своей знаменитой «Оккультной философии», «восьмерица есть число справедливости и полноты… также принадлежит сие число вечности и концу света, ибо следует за семерицей, коя есть тайна времени». [453] Число же одиннадцать обладает специфическим статусом неполноты, ибо одиннадцать «превышает десятерицу, коя есть число заповедей, но есть менее, чем дюжина, которая – число милости и совершенства… но порой [одиннадцать] удостаивается милостивого внимания Бога, как те, кто позван был Им работать на виноградниках около одиннадцатого часа, [454] получили ту же плату, что и «перенесшие тягость дня и зной». [455]

453

Three Books of Occult Philosophy, written by Henry Cornelius Agrippa of Nettesheim. Llewellin Publications, 2000. P. 281.

454

Наконец, выйдя около одиннадцатого часа, он нашел других, стоящих праздно, и говорит им: что вы стоите здесь целый день праздно? Они говорят ему: никто нас не нанял. Он говорит им: идите и вы в виноградник мой, и что следовать будет, получите… И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию (Мф. 20, 6–9).

455

Three Books of Occult Philosophy, written by Henry Cornelius Agrippa of Nettesheim. Llewellin Publications, 2000. P. 292.

Донн подчеркивает: все, что предшествует свадьбе, неполно – и только обвенчавшись и познав новый статус, который справедливо и милостиво дарован им Небом – и монархом, супруги достигают истинной реализации.

Каждая из 11 «основных» строф эпиталамы заканчивается рефреном, напоминающим об огне «пылающих очей, иль любящего сердца» («The fire of these inflaming eyes, or of this loving heart»). Английские поэты XVI – начала XVII вв. старались придерживаться формы эпиталамы, требующей наличия рефрена, – таковы «Эпиталама» Эдмунда Спенсера, его же «Проталамион, или свадебные строки в честь двойного бракосочетания… леди Елизаветы и леди Кэтрин Сомерсет…» (1596), три эпиталамы Донна (кроме стихов на бракосочетание сэра Роберта и леди Фрэнсис, Донном написаны «Эпиталама, или свадебная песня в честь леди Елизаветы и графа Палантинского, сочетавшихся браком в день святого Валентина» (1613) и ранняя «Эпиталама, сочиненная в Линкольнз-Инне» (1595), подражающая Спенсеру), эпиталама Чапмэна из «Освобожденной Андромеды», с ее весьма своеобразным рефреном: «Haste you, that guide the web, haste spindles haste» [Поспешайте же, направляющие пряжу <судьбы>, быстрее, быстрее веретено] (в данном случае «свадебная песнь» вложена в уста Парок, прядущих судьбу новобрачных). Позже форма эпиталамы с обязательным рефреном размывается. [456]

456

Например, в «Эпиталаме сэру Томасу Саутвеллу и его леди» Роберта Геррика (1591–1674) (The Poetical Works of Robert Herrick. Ed. F. W. Moorman. London, 1921. P. 53–58) рефрен повторяется лишь в семи строфах из семнадцати, а в «Двух песнях на бракосочетание лорда Фоконберга и леди Мэри Кромвелль» Эндрю Марвелла (1621–1678) (Andrew Marwell. The Complete Poems. Ed. Elizabeth Story Donno. London, 1985. P. 144–148) – отсутствует вовсе.

Донновская эпиталама Роберту Карру и Фрэнсис Говард начинается указанием на день свадьбы, приходящийся почти на самый конец календарного года:

Thou art repriev'd, old yeare, thou shalt not die;Though thou upon thy death bed lie,And should'st within five dayes expire,Yet thou art rescu'd by a mightier fire,Than thy old Soule, the Sunne,When he doth in his largest circle runne.The passage of the West or East would thaw,And open wide their easie liquid jaweTo all our ships, could a Promethean artEither unto the Northerne Pole impartThe fire of these inflaming eyes, or of this loving heart.[Смертный приговор твой, старый год, отложен, – ты не умрешь;/ Хотя распростерт на смертном ложе,/ И через пять дней придешь к концу,/ Все же будешь воскрешен пламенем, которое сильнее [пламени],/ Солнца, с его состарившейся душой,/ Когда то пребывает в апогее великого круга <т. е. сильнее солнечного жара в день летнего солнцестояния – А. Н. >/ <Морской> Проход на западе или востоке растаял бы,/ и распахнул бы во всю ширь водную гладь/ Для всех наших судов, если бы Прометеево искусство/ Могло бы перенести на Северный полюс/ Пламя этих пылающих очей, иль любящего сердца.]