Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

С первых строк эпиталамы Донн искусно соединяет противоположности: умирающий год сопрягается с летним солнцестоянием, огонь Прометеева искусства открывает водную гладь мореплавателям.

Окончание старого года косвенно указывает и на распад старого брака невесты – однако ее браку как таковому суждено возродиться в новом качестве, едва только граф Сомерсет станет ей супругом. Более того, этот брак стирает всякую память о том, что было до него, как новый год заслоняет память о годе ушедшем.

По сути, в этой эпиталаме Донн во всю мощь разворачивает своеобразную поэтику парадокса:

But undiscerning Muse, which heart, which eyes,In this new couple, dost thou prizeWhen his eye as inflaming isAs hers, and her heart loves as well as his?Be tried by beauty, and thenThe bridegroom is a maid, and not a man;If by that manly courage they be tryed,Which scorns unjust opinion; then the brideBecomes a man. Should chance or envies ArtDivide these two, whom nature scarce did part,Since both have both th'enflaming eyes,and both the loving heart?[Но растерявшаяся Муза, чье же сердце, чей же взор/ прославишь ты в этой паре,/ Когда его глаза горят,/ как ее, а ее сердце любит так же, как его?/ <Если же> сравнить <их> красотой, то жених подобен деве, а не мужчине;/ Если же <сравнивать> мужеством,/ которое презирает мнение тех, кто неправ, тогда невеста/ Явится мужем. Разве случаю или искусству завистников/ Дано разделить этих двоих, коих природа сделала частью единого целого,/ Ибо у обоих пылает взор и у обоих – любящее сердце.]

Брак традиционно рассматривался как conjunctio oppositorum, [457] но здесь эта тенденция доведена до предела: жених уподоблен деве, а невеста – мужу, при этом присутствует изящная аллюзия на платоновский миф о том, что влюбленные есть две половинки некогда рассеченного единого существа. [458] Приписывая невесте мужество, а жениху – женственную красоту, Донн тем самым обходит щепетильный вопрос о девственности невесты, которую следует прославлять в эпиталаме.

457

Соединение противоположностей (лат.).

458

«…каждый из нас – это половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину… Когда кому-либо… случается встретить как раз свою половину, обоих охватывает такое удивительное чувство привязанности, близости и любви, что они поистине не хотят разлучаться даже на короткое время. И люди, которые проводят вместе всю жизнь, не могут даже сказать, чего они, собственно, хотят друг от друга… И если бы перед ними, когда они лежат вместе, предстал Гефест со своими орудиями и спросил их: „…Может быть, вы хотите как можно дольше быть вместе и не разлучаться друг с другом ни днем, ни ночью? Если ваше желание именно таково, я готов сплавить вас и срастить воедино, и тогда из двух человек станет один…?“ – случись так, мы уверены, что каждый не только не отказался бы от подобного предложения и не выразил никакого другого желания, но счел бы, что услыхал именно то, о чем давно мечтал, одержимый стремлением слиться и сплавиться с возлюбленным в единое существо. Причина этому так, что такова была изначальная наша природа и мы составляли нечто целостное» (Пер. С. Апта). Платон. Пир 191d – 192/ Платон. Собрание сочинений. В 4. т. Т. 2. М., 1993-С. 99–101.

Донн и далее успешно применяет эту тактику. В «астрономическом коде», характерном для эпиталамы как жанра, невеста сравнивается с Луной, ибо Диана-Цинтия-Артемида, лунная богиня, ассоциируется с девственностью, а жених – с Солнцем, ибо оно олицетворяет «огонь желания». В третьей строфе донновской «Эпиталамы» говорится, что жених в день бракосочетания поспешил встать ранее Солнца, предваряя своим пробуждением явление дневного светила:

Yet let me here contemplate thee,First, cheerful Bridegroom, and first let me see,How thou prevent'st the Sunne,And his red foming horses dost outrunne…[Дай мне увидеть тебя/ Прежде всех остальных, радостный жених, и прежде всего дай мне видеть,/ Как ты предшествуешь Солнцу/ и его взмыленным красным коням…]

Из самого этого сопоставления несомненно, что жених отождествляется с Солнцем. Но Донн искусно избегает упоминаний о «лунном статусе» невесты. В четвертой строфе, имеющей подзаголовок «Пробуждение невесты», за счет сравнения золота волос новобрачной с лучами Феба (имеющем в контексте брачной церемонии леди Фрэнсис и сэра Роберта и еще одно значение: в церковь леди явилась с распущенными волосами, подчеркивая тем самым свой «девичий» статус [459] ) поэт продолжает разработку все тех же солнечных (то есть, по сути – мужских) мотивов. Этот образ дает поэту повод для виртуозного сопряжения противоположных стихий – воды и огня:

459

Carey John. John Done. Life, Mind and Art. London, Boston 1990. P. 72–73.

For our ease, give thine eyes th' unusual partOf joy, a Teare; so quencht, thou maist impart,To us that come, thy inflaming eyes; to him, thy loving heart.[Чтобы нам было легче, ниспошли <нашим> слабым глазам эту редкую толику/ Радости, слезу; так притушенными, ты можешь разделить/ С нами огонь пылающих очей; с ним – любящее сердце].

Вода в этих строках дана в образе слезы, огонь представлен как пламя взгляда. В следующей строфе этот мотив соединения воды и пламени представлен парами Солнце/ вода и облако/звезда. О «Солнечном лике» невесты сказано:

Thus thou descend'st to our infirmitie,Who can the Sun in water see.Soe dost thou, when in silke and gold,Thou cloudst thy selfe…<…>Let every Jewell be a glorius starre,Yet starres are not so pure, as their spheraes are.[Ты снисходишь к нашей немощи,/ Тех, кто может смотреть на Солнце <лишь в виде его отражения> в воде./ Так и ты, когда <убрана> шелками и золотом,/ <будто> скрыта за облаком… <…>/ Пусть каждая драгоценность – преславная звезда,/ Но звезды не столь чисты, как небесные сферы, по которым они движутся.]

Заметим: используемое здесь Донном сравнение позволяет ему виртуозно подчеркнуть чистоту невесты, – что особенно важно в контексте скандала, связанного с расторжением ее предыдущего брака.

В следующей строфе, имеющей подзаголовок «Выезд в церковь», вновь не только жених, но и невеста, уподобляются Солнцу:

Now from your Easts you issue forth, and wee,As men, which through a Cipres seeThe rising sun, do thinke it two;Soe, as you goe to Church, doe thinke of you;But that vaile being gone,By the Church rites you are from thenceforth one.[И вот вы шествуете от пределов, где ваш восход <то есть переходите из утра в день. – А. Н.> , а мы/ Подобны тем, кто сквозь <крону> кипариса смотрит/ На восходящее солнце, принимает его за два;/ видя вас идущими в церковь, видим два солнца;/ Но когда покров поднят,/ Церковным обрядом вы двое стали одним.]

Эта риторика «единого солнца», соединяясь с присутствовавшей выше отсылкой к Платону, позволяет Донну утверждать, что этот брачный союз предопределен от начала времен, и земная Церковь лишь закрепляет то, что уже связано на Небесах. Тем самым «Эпиталама» дает доводы против позиции архиепископа Кентерберийского, не одобрявшего брак леди Фрэнсис с сэром Робертом, и делает «явственной» правоту короля, благословившего брак (заметим, что именно король является главой англиканской церкви):

The Church Triumphant made this match before,And now the Militant doth strive no more.Then, reverend Priest, who Gods Recorder art,Do, from his Dictates…[Церковь Торжествующая прежде сочетала уже <вас>,/ А теперь против этого не борется более и Церковь Воинствующая./ И преподобный отец, который есть Писец Бога,/ Совершает <обряд> под Его диктовку..]

Символика следующей, седьмой строфы, озаглавленной «Благословение», где новобрачные уподобляются паре лебедей, достаточно прозрачна: лебедь – символ супружеской чистоты и верности. Важно и иное – лебедь связан с водой, а через воду – с Луной, которой астрологи, в частности, приписывали качество «влажности». Начиная с этой строфы огненные, солнечные мотивы в «Эпиталаме» постепенно уступают место мотивам водным, что позволяет ввести (теперь, когда совершен брак!) «классическое» сравнение Невесты с Луной, встречающееся в девятой строфе. Но этому предшествует описание свадебного пира, причем подчеркивается его едва ли не раблезианская избыточность, тоже «аранжированная» водными мотивами, ассоциирующимися с невестой, – благодаря чему изобилие на пиршественном столе становится своеобразной «проекцией» атрибута плодородия, которым наделяется в брачных обрядах невеста:

The tables groane, as though this feastWould, as the flood, destroy all fowle and beast.

And were the doctrine new

That the earth mov'd, this day would make it true;For every part to dance and revel goes.They tread the ayre, and fal not where they rose.Though six hours since the Sunne to bed did part,The masks and banquets will not yet impartA sunset to these weare eyes, a Center to this heart[Столы ломятся, как будто этот пир,/ Подобно потопу <задался целью> извести всякую птицу и зверя./ И будь <верна> новая астрономическая доктрина/ О том, что земля вертится, этот день послужил бы ее доказательством,/ Ибо все принялись за танцы и веселье./ Они кружились в воздухе, и падали наземь не там, где поднялись./Хотя уже шесть часов, <с тех пор> как солнце отправилось на ложе,/ Маски и пиршества все еще не дают/ Заката этим усталым глазам, которые есть центр <притяжения> этого сердца].