Коллежский секретарь. Мучительница и душегубица

– Что? – Соколов ни разу не слышал ни про какой клад. – Что за клад, батюшка?

– Да ты не блаженный ли, сын мой? – священник хитро посмотрел на Соколова. – Сидишь и водки не пьешь. Что за русский, что водки не пьет? Либо иноземец, либо сволочь! А ты кто?

Соколов понял, что без водки не обойтись и придвинул отцу Василию свой стакан. Тот крякнул и наполнил его до краев. Степан залпом его выпил.

– Вот! – священник снова налили и себе и чиновнику. – Это дело! А то я грешный один пью. Не дело это. Ну, давай еще по одной за правду и за матушку государыню. За такое не выпить грех, сын мой.

Они снова выпили.

– Так ты про клад ничего не слыхивал? Так? – продолжил отец Василий.

– Так, батюшка. Ничего про тот клад не слыхал. Некогда мне слухи и байки собирать.

– Сам ты байка! Иш каков! Я тебе разве байки рассказываю? Еще со времен императрицы Анны Ивановны к Салтыковым тот клад попал. И попал случайно. Они его и припрятали. А ты говоришь – байки!

– А если подробнее, батюшка.

– Можно! – священник снова наполнил чарки. – Вот выпьем и начнем подробнее.

Они выпили, и отец Василий стал говорить:

– То, сын мой, дело давнее и тайное. И про то теперь мало кто помнит. Я ведь сюда из самого Петербурга прибыл и там ту историю узнал.

– Вы служили в Петербурге? – спросил Соколов.

– В прежние годы. Да потом меня сюда в Москву перевели. Винному питию я привержен и от того пострадал, сын мой. Да про сие говорить не желаю!

– Простите, что спросил про это, батюшка. Продолжайте по кладу.

– Выпьем вначале. Растеребил душу-то.

Они снова выпили, и священник продолжил:

– Про что я тебе говорил? Ах да. Про клад. Клад дело тайное и важное. Один из придворных шутов императрицы Анны, иностранец, имени я его не могу вспомнить, а по прозвищу Педрилло²³. Тф-у имя богомерзкое, сатанинское. Так вот сей Педрилло однажды сумел за вечер заработать почти сотню тысяч рублев! Вот с того все и началось!

– Сколько? – не поверил Соколов.

– Сто тысяч! Даже десятой части этой суммы тебе и за триста лет службы не заслужить.

– И как ему сие удалось?

– Педрилло однажды сказал светлейшему герцогу Бирону, любовнику императрицы, что женился на козе. Разумеешь?

– И что с того? – не понял Соколов. – Причем здесь сто тысяч рублей? Дурацкое шутовство и только.

– Да ты послушай. Не перебивай. Педрилло знал, что императрица любит подобные увеселения, и сказал, что его жена придворная коза беременна и скоро родит. А по русскому обычаю положено одаривать роженицу. Знаешь про то?

– Знаю и что с того?

– А к Педрилло сама императрица пришла с поздравлениями и так хохотала, что пожаловала роженице колечко с бриллиантом и триста золотых. И за ней стал одаривать роженицу весь двор. И все стремились не отстать о государыни. Сенаторы, министры, камергеры, гвардейские офицеры дарили козе подарочки. А у княгини Апраксиной денег при себе не было, и она сняла с шеи ожерелье в 10 тысяч и бросила к подаркам. А ты говоришь дурацкая шутка. Ты бы хоть одну столь дурацкую шутку придумал, то уже в парче бы ходил, и на золоте ел. А так, сын мой, ты всю жизнь будешь копаться в помоях.

– И что дальше было с Педрилло?

– Золото, сын мой, возбуждает зависть. Но что там произошло далее, я не могу упомнить. Но знаю, что он, тот самый Педрилло, часть того золота с собой забрал когда уезжал на родину, а часть так и осталась в виде клада. И клад тот здесь запрятан.

– А Салтыкова здесь каким боком? – Соколову стало казаться, что священник пьян.

– Да таким, что часть клада попала к генерал-майору Петру Салтыкову, и он припрятал его в тайнике в одном из салтыковских домов. Говаривали там не менее 100 тысяч, а то и поболее спрятано.

– Значит, что в доме Салтыковой могут быть спрятанные ценности?

– Понял, наконец. Следствие ведешь, а таких дел не знаешь. Давай снова выпьем.

Они выпили, и священник продолжил:

– И слухи про клад ходят по дому Салтыковой на Москве. Я много раз про то слышал. И её доверенные дворовые холопья однажды решили тот клад выкрасть. Сие в марте прошлого года было.

– И как? – спросил коллежский секретарь.

– Да никто не нашел его пока. Доподлинно неизвестно где он спрятан. То ли в доме господском в Москве, то ли в имении. Но ты лишних вопросов не задавай мне, чадо. Холопы Дарью-то в марте прошлого года хотели ограбить. Уразумел ли?

– В марте? Сие значит, что бумаги по делу не в Сыскном ведомстве искать следует. Дело разбойное и замешаны в нем крепостные!

– Верно! Вишь как водочка добрая твои мозги прочистила. Давай еще по одной. И, глядишь, в твой голове еще больше просветления будет.

Они выпили, и Соколов снова вернулся к Прасковье Никитиной, с которой они разговор начали:

– А начтет Никитиной Прасковьи мне бы кое-чего узнать, батюшка.

Священник икнул и уставился на чиновника:

– Чего? Рази мало я тебе, дураку рассказал? Нахрена тебе эта Прасковья теперь задалась? Я тебе про клад рассказал. Понимаешь? Про клад! Али такой неразумный? Дело все в золоте! А что до убийства холопов, так Дарья в том не более иных прочих виноватая. Вот и смекай…

4

Трактир в Замоскворечье.

Князь Цицианов отправился в Сыскное отделение. Он решил допросить урядника 1-й полицейской команды Пафнутьева. Ибо это именно он тогда составлял протокол по трупу крестьянки Феклы Герасимовой.

Князь узнал, что Пафнутьев теперь переведен сюда в канцелярию сыскного отделения за полученным увечьем. Найти его не составило труда. Князь столкнулся с Пафнутьевым сразу же, как только прибыл. Он был первым кого Цицианов встретил.

– Эй, любезный! – Цицианов подозвал колченогого старика, что отворил для него дверцу экипажа. – Не знаешь ли, где здесь служит бывший полицейский урядник Пафнутьев?

– Дак я и есть Пафнутьев, ваше благородие. В прошлое время урядником состоял 1-й полицейской команды. Но затем за увечьем был списан. И мне по службе моей безупречной предоставили место здесь. А какое дело у вашей милости до меня?

– Пойдем в избу. Там мы поговорим.

– Погоди, барин. В казенном присутственном месте, ежели желаешь говорить, оно конечно можно. Но ежели, желаешь, чтобы тебя никто не услышал, то пожалуй в трактир. Не пожалеешь угостить старого служаку, барин? А то родня моя чурается меня. И братец меньшой, и сестрица даже стакан не поднесут.