Колодезная пыль
Шрифт:
Ключик захотел с размаху хлопнуть себя по лбу, но сдержался. Неизвестно, чем это кончится в реале. Недолго сдуру и шлем сломать. Сломать? Артмастер остановился, перевёл дух. Сколько времени прошло? Чепуха, минут десять. Ещё не вечер, ребята, мы ещё побарахтаемся. Только спокойно, не дёргайся. Может быть, за тобой присматривают.
Он заложил руки за спину и с удручённым видом потащился вверх по боковой лестнице, в шикарный кабинет. "Не всё здесь поддельное, ребята. Мы ещё... Не беги и рожу сделай мрачную. Вот так. Только бы дверь гриб не запер, ломать не хочется, вдруг... Открыта. Рожу, рожу кислую. Теперь осмотрись, как будто в первый раз. Лапы эти львиные, завитушки. Как в музее. А ты олух из провинции, ходишь, пялишься, как люди живут. Только не переиграй, рот открывать не надо. Они же знают,
>Димыч, хэлп! Пургани меня!
Ключик не дышал, пока ниже его запроса не выскочила строка.
>>А я предупреждал...
По глазам резануло светом, в уши ввинтился свист. Ключик, скалясь от боли, обхватил руками голову. Гладкое, холодное под ладонями, перед глазами темень и в ней плавают круги с огненными ободками. Шея мокрая, липкая. Что с головой? А, это же шлем. Скорее снять! Ключик сощурился, опять стало от света больно. Это из окна. Голова болела адски, особенно виски. Пульс не меньше ста. С каждым толчком крови темнело в глазах. Не только шея мокрая, рубашка насквозь, хоть выжми её. Ещё немного, и точно сварились бы мозги, из горшка пришлось бы черпать ложкой.
Он сунул шлем на стол, мельком глянул на терминал. Димычу спасибо сказать? Да не "спасибо", а в ноги поклониться. Спас дурака. Но нет, не сейчас, позже. И деньги от гриба смотреть буду после. Голова ни к чёрту, не до грибов. Сначала вспомнить. Если не всё, то хоть что-нибудь. Господи, до чего же тошно, аж в глазах зелень. Надо встать.
Ключик из кресла поднялся рывком. Мир перекосился, чуть не рухнул, но устоял, потому что получилось ухватить его за книжную полку. "Осторожно, порог. Руки трясутся и колени, во рту сухо. Похмелье. Кровать разорена вдрызг. Широкая. Зачем мне такая? Как теннисный корт. Я что, баб сюда вожу? Обои паршивые, как в борделе. Удивительно. Не мог я выбрать такие обои! Сейчас стошнит. Похмелье. С наступающим похмельем вас, Василий Степанович. До сортира бы хватило сил добраться. Кто такой Василий Степанович?
– Где я?
– спросил Ключик, не решаясь выйти из спальни в тёмный коридор. Стоял, схватившись за дверную латунную ручку. Всё как во сне: тёмный коридор, двери, дрянь какая-то на полу, мусор.
– Валя-а, ты не узнал? Это твой дом. Пыль, грязь под ногтями у покойника. Перхоть! Ва-аль!
Краем глаза Ключик заметил шевеление, будто ожило на разорённой кровати одеяло. Голова на подушке.
Повернувшись, он чуть не потерял равновесие. Когда стал на место покачнувшийся мир, на кровати уже никого не было. Почудилось. Новый симптом.
– Глюки!
– злобно выкрикнул артмастер, и, щупая стенку как слепой, двинулся по тёмному коридору. Точно как во сне. Под ногой скрипнул картон. Коробка. Откатилась, стукнулась об стенку пустая жестяная банка. Мусор, дрянь, обрывки упаковочной бумаги. Ключик остановился, чтобы стряхнуть с ноги приставший пакет. Прочёл на нём: "доставка суши". Чёрт знает что такое. Доставка суши куда? В море что ли? Коридор закончился скрипучей дверью, за нею оказалась лестница вниз.
Как и во сне, Ключик спустился, вышел на открытую веранду. Зашуршали под ногами жухлые листья. "Нанесло ветром. Подметать некому? У дома покинутый вид. Холодина! До костей прохватывает. Если всё как во сне, в кармане должны быть ключи... Вот так связочка! Как у ключника. Ключик - ключник. Кто это сказал? Не помню". Валентин подбросил на ладони увесистую связку, перебрал ключи. Показалось - должен подойти этот вот, на золотую рыбку похожий. Ключ подошёл. Третья квартира. "Выходит, не сон? Или я и теперь сплю?" Он открыл дверь и закрыл её за собою. Затхло в квартире было, застоялся воздух. В прихожей горел свет, кто-то забыл выключить. На холоде голова чуть
отошла, но от духоты замутило так, что Ключик снова поймал стену. Ввалился в комнату. "Да, это здесь. Та самая комната. Куда-то девалась мебель. Дивана, где те двое сидели, нет. Стола нет. Стул тут вот валялся - его тоже нет. Окно только есть. Туда тот, третий, головой вперёд выкинулся. Зачем? Ведь первый этаж. Тошно. Голова раскалывается. С ног валит. Похмелье. Да, это именно он кричал: "Я могу лечь спать?!" Морда красная, бычьи глаза. И опять: "Я могу лечь спать?!" А Зина ему: Василий Степано...***
По случаю майской жары окна гостиной распахнуты были настежь, раздёрнутые гардины висели мёртво. Штиль. Из окон девятого дома постанывал саксофонный импровизатор, взрёвывал далёким океаническим прибоем стадион, монотонно бубнили новости.
– Понимаете, Валентин Юрьевич, - говорила Зина, потирая костлявые руки, - Алик не виноват, что вырос таким неприспособленным к жизни. Да что я вам говорю, вы и сами прекрасно знаете. Мать и три сестры, он младшенький, и - мужчина. Вот если бы над вами с детских лет в четыре голоса квохтали, какой вы замечательный мальчик и уже совсем мужчина, притом взрослого мужчину показывали только издали, по выходным и праздникам, вы бы тоже выросли рохлей.
– Ну отчего же по праздникам?
– вяло возразил Ключик, представив почему-то церковные песнопения.
– Павлик же...
– От Павла Петровича, - перебила Резиновая Зина, - он только и слышал, что настоящий мужчина должен хорошо зарабатывать и содержать семью.
Сказала, как отрезала. Сухо. Не жаловала Павлика, считала ханжой и святошей. Валентин спорить не стал, доля правды в такой характеристике была. Действительно: деньги и приторные нравоучения - этим ограничивался вклад Павла Петровича в воспитание сына.
– Да, так вот, - продолжила рассказ Зинаида Исааковна.
– Сашенька Дончик, когда Алик пришёл с повинной и принёс курицу, устыдилась и решила урегулировать вопрос. Понимаете, она не умеет по-другому. Бизнес, как вы это теперь называете. Взвесила она курочку, прикинула в уме стоимость и понесла Екатерине Антоновне подношение. Я сама видела из окна, как она шествует через улицу с такой миной, будто её вызвали в налоговую инспекцию, а в руке конвертик. Вот так и вышло, что Катя продала курицу дважды, а Павел Петрович сегодня остался без плотного ужина, зато с деньгами.
Из окна голоса - мужской (глухо) и женский (со смехом, звонко) прихлынули и отхлынули, прошла парочка.
– Студенты, - прокомментировала Зинаида Исааковна, перехватив взгляд. "В наблюдательности ей не откажешь, в любую мелочь вцепится и вытащит на свет божий событие. Студенты. Весна", - с тоскою подумал Ключик, покосившись на фортепиано. Под гробовой крышкой заперты клавиши чёрные и белые, вечный Шопен открыт на одной и той же странице.
– Жаль, жена ваша не играет, - подлила масла в огонь наблюдательная Зина, но Ключик сдержался, не полыхнул, всего лишь затрещал и чадом изошёл:
– И хорошо. С меня этой музыки хватит, - сказал он, обмахнув рукою саксофон, футбольный ор, новости и неясные вскрики то ли от Зайцев из-за стены, то ли из квартиры Вельможных, снизу. Не захотел выпустить наружу досаду и не выпустил. Десять лет нет мамы, десять лет Шопен открыт на этой странице, десять лет заперта крышка. Так было, так есть и так будет, аминь. Кончено.
– Юрочка... э-э, простите. Я всегда говорила, Валентин Юрьевич, что ваша Леночка...
– снова двинулась в атаку Зинаида Исааковна Гольц. Ключик не успел пресечь вылазку и сказать, чтоб не совала нос.
Дом дрогнул, как от землетрясения, взвыли голоса; стало ясно: это не за стеной, а снизу, у Вельможных. Что-то грохнуло, посыпались осколки, затем дикий визг расколол томный майский вечер.
– Вася вернулся трезвый?
– без испуга, но с большим удивлением проговорила Зинаида Исааковна. Засим бочком подсеменила к окну, чтобы лучше слышать, но выглядывать не стала.
"Первый толчок - захлопнули дверь, афтершок - открыли оконницы так, что вышибли стёкла. С чего она взяла, что это Василий Степанович и что он трезвый? Визжала женщина", - размышлял Валентин, следя за профессиональными действиями соседки.