Колодезная пыль

– Просил же, не надо об этом, - процедил сквозь стиснутые зубы Валентин Юрьевич, оттолкнулся от хлипкой перегородки - ввёл поправку в траекторию. Попал в гостиную, прихватил раскрытый том саги и с ним вернулся на кухню.

Тарахтящая крышка кастрюли улыбнулась полумесяцем пены, Валентин Юрьевич проверил - дозрела картошечка, в самый раз, - и закончил приготовления кое-как. Отлил воду, вывалил мясо, лук и масло, размял, и, пристроив кастрюльку на краю стола, прямо из неё ложкою стал черпать горячее жирное месиво. Обжигался, дышал, чтобы во рту стыло, пробовал при этом читать, но мысли, соскальзывая с текста, попадали именно туда, куда не следовало. "Всё устроилось, милейшая Ядвига Адамовна, в девяносто третьем кошек ловить не пришлось и теперь не придётся. Представить себе не могу, как бы я стал есть, к примеру, соседского Василия. Это же почти людоедство, понимаете? Ох, здорово-то как с тушёнкой. Как, отец говорил, они в армии называли? Тушняк? Тушканчик? И так и эдак. Людоедство. Ладно бы только съесть, сначала надо свернуть шею, зарезать... Или молотком?.. Фу. Как в Белгороде-Днестровском маме на рынке сказали? Да что ты, молодичка..."

***

В рыночных рядах мощно пахло птичьим двором. Пищали, копошились в картонных ящиках из-под заморских цитрусовых плодов цыплята, перекудахтывались в сетчатых клетках куры, топорщил перья и тянул тонкую шею привязанный за ногу петух. "Мань-о! Разбей сто тыщ! Мань!" - кричали торговки. Баба в цветастой широкой юбке поверх синих адидасовских треников, прижимая к майке с надписью "USA" когтистые ноги курицы, смотрела на маму с искренним удивлением:

– Да ты што, молодичка?

Курица била крыльями, тоже удивлялась - почему так долго держат вниз головой?

Мама пребывала в явном затруднении, на всём рынке не нашлось ни одной умерщвленной птицы, все были полны жизни. Столовые городка были закрыты безнадёжно - ни объявления, ни записки, - а ресторан, стараясь обогнать инфляцию, выставил такие цены, что осталось либо три дня кормить мужа и сына всухомятку, либо...

– Но может быть вы как-нибудь сами? Я бы заплатила, - с ужасом глядя на неопрятную куриную шею, говорила мама. Пусть бы только ощипать, но вынести приговор и самой же привести его в исполнение? Боже!

– Да ты што, молодичка?
– снова прижимая к изображению вражьего лысого орла отечественные куриные лапы, спросила торговка.
– Куру не зарижешь?! Слышь, Марийко, ты глянь, молодичка каже, куру нэ може заризаты.

– Не могу, - твёрдо сказала мама.
– Пойдём, Валя.

***

Ключик наскрёб ложкой на дне кастрюли ложку остывшей жижи, отправил в рот. Не вышло тогда ничего с птицей, как-то перебились. По дороге на съёмную квартиру пятилетний Валентин предложил всё-таки купить курицу и застрелить из охотничьего ружья. Вместо того чтобы рассердиться, мама развеселилась и поведала, как один папин знакомый, путешествуя с группой товарищей по малонаселённой сибирской тайге, взял с собою на всякий случай охотничье ружьё. Оно пригодилось только раз, когда оголодавшая группа товарищей вышла наконец к домику лесника. Лесник держал кур. Товарищам папиного знакомого предложено было взять любую птицу, на выбор, но ловить, резать, ощипывать, потрошить и готовить своими силами. С поимкой справились, потому что кур в птичнике было густо, на какую-нибудь да упадёшь, но как её резать? После длительных препирательств решено было привязать обед к дереву и застрелить из ружья. Привязанная курица решительно отказывалась стоять смирно, никто из товарищей не отважился держать её, когда папин знакомый будет стрелять. Не доверяя собственной меткости, стрелок подошёл ближе и выпалил с расстояния двух шагов из обоих стволов мелкой дробью. Когда ветер отнёс пороховой дым и облако перьев, голодные молодые изуверы обнаружили, что останки несчастной птицы могут заинтересовать разве только судебную медицину, ощипывать, потрошить и готовить нечего.

***

Посмеиваясь, Валентин, сунул пустую кастрюлю в мойку, решил вымыть после. На уборку и мытьё посуды просто не было сил, даже читать не хотелось, только спать. "Спокойной ночи..." - подумал он, выходя из кухни, но перед глазами вместо двери спальни внезапно оказался тот самый заклеенный обоями гипсокартонный лист. На этот раз сбить мысль с опасного направления не получилось. "Мама", - безвольно подумал Ключик и несильно стукнул кулаком в перегородку. Пустой гул раскатился по коридору, как будто не в стену ударили, а в барабан.

Глава десятая

Ключик у раскрытого настежь окна вдыхал настоянный на липовом цвете июньский воздух и слушал молодой лиственный шепоток. Изо всех сил старался не поддаваться унынию, но за плечами разговор... Он дёрнул плечом, будто хотел сбросить ношу.

– Айнка! Зюська!
– донёсся из недр квартирки номер пять пронзительный голос Зинаиды Исааковны.
– Айнка! Девушка из приличной семьи никогда... Зюська! И ты туда же? Сейчас же прекратите!

Окна квартир по-июньски распахнуты настежь, поэтому всей улице слышно, как товарищ Гольц воспитывает двух крысоподобных собачек - Айнку и Зюську.

Ключик заставил себя улыбнуться - правду сказала Ядвига Адамовна, Зина таки вырастит из них примерных жён. Улыбка получилась гнусной, как будто за нитки растянули в стороны рот резиновой маски. Ясно же - нехороший разговор выйдет. "Опять он стучит", - раздражённо подумал Ключик и повернул голову - театрально, вполоборота. Оценить мизансцену было некому, отец, сидя за фортепиано, невидяще уставился на погашенные полгода тому назад свечи. Крепкие пальцы правой его руки при этом отбивали на гробовой крышке фортепиано дробь, левая рука висела плетью.

– Перестань стучать, - прошипел Ключик, не разжимая зубов, чтобы не сорваться на крик.

Отец спохватился, убрал руку с запертой клавиатуры и сцепил пальцы в замок, чтобы не своевольничали.

– Ты что-то хотел сказать, - напомнил Ключик. Собирался добавить "папа", но не вышло. Вот уже полгода не получалось сказать "папа", а говорить "отец" не хотелось, потому что и без того отношения холоднее некуда. Брякнуть "отец" - всё равно что узаконить разрыв.

– Валя, - ломаным голосом сказал отец.
– Я договорился с Павликом, он согласен взять ту комнату.

Так и сказал "согласен взять" и "ту комнату". Не "купить", упаси боже, "не нашу с мамой спальню", ну что вы! Зачем себя беспокоить? Так и надо - бросить небрежно "взять ту комнату".

– Я так и знал, что вы споётесь, - проговорил Ключик, словно вбивая гвозди.
– Хорошо он тебя обработал.

– Валя!
– возвысил голос отец.

"А что - Валя? Кто-нибудь раньше спрашивал Валю?" - подумал Ключик, припоминая, как однажды - месяца не прошло после похорон!
– Павлик подъехал к отцу с разговором. Ни о какой комнате речи тогда не было, ни боже мой! Просто Павел Петрович по-соседски стал жаловаться, что внезапно выросли дочери (трое) и Алик тоже подрастает (пока один), а жилплощадь не умеет увеличиваться, хоть тресни. Про семейное счастье что-то задвинул и что, видимо, так богу угодно, потом стал намекать - старшей дочери надо бы уже замуж, а жить негде.

Говорили они во дворе, Павлик поймал Юрия Александровича по дороге домой. Валентин разговор услышал случайно и поначалу не понял, куда дует ветер, просто обозлился, когда сосед слишком уж прозрачно намекнул на богоугодность смерти. Ключика передёрнуло, когда он представил себе, как больно всё это выслушивать папе, и он поспешил выйти во двор. Разумеется, увидев Валентина Юрьевича, Павлик тут же дал задний ход. Естественно, сам Валентин немедленно выбросил бы из головы подслушанную беседу, но вышло так, что, пропустив Юрия Александровича, он задержался на нижней веранде - возился с заевшим замком. А тут как раз Зина вывела девочек на прогулку, и сказала громким шёпотом: "Оттяпает комнату". Просто походя бросила, и тут же: "Айнка! Зюська! Бросьте это, фу! Какая гадость!" Была права, старая ведьма, видимо, сказались аппаратные привычки. Резиновая Зина долгое время работала стенографисткой у какого-то партийного бонзы, за что и получила в доме номер десять квартирку. Подковёрные манёвры распознавать умела в зародыше. "Была права", - думал Ключик всякий раз, когда заставал отца за душеспасительными беседами с Павлом Петровичем. Через месяц тот перестал скрывать интерес, через два выразил намерение, а через три осмелился требовать. Заметив, что отец не в состоянии оказать сопротивление (Валя, ведь я всё равно не могу туда зайти), Ключик поговорил с Павлом Петровичем круто. Пришлось подключить Екатерину Антоновну, в присутствии которой Павлик не решался врать. Выяснилось, что свадьба старшей дочери, Веры, ещё не слажена и даже не затевается. Хочешь - не хочешь, пришлось Павлику отступить, но на этот раз сам Валентин в пылу разговора высказался неосторожно: "Вот когда выйдет замуж, тогда поговорим". Сказал и вскоре пожалел о сказанном. Через три недели скоропостижно сыграли свадьбу, счастливый Павел Петрович получил законное право продолжить разговор о "той комнате". Если бы Зина сказала "может оттяпать", возможно, собственность получилось бы отстоять, но она сказала "оттяпает" и оказалась права. Думая об этом Ключик наблюдал, как отец опять тянет руку - барабанить пальцами по запертой крышке. Просить не пришлось, папа просто нервно погладил дерево и убрал руку. "Станет оправдываться" - понял сын.

– У них тесно, - чуть слышно заговорил Юрий Александрович.
– И зачем нам? Ты хорошо знаешь, я никогда не смогу туда войти. Зачем ты меня...

Хотел сказать "мучаешь". Не сказал, только посмотрел виновато и тут же отвернулся. Продолжил:

– Они хорошие. Ты помнишь, как Верочку сюда не пускали, а она садилась у двери и... А как мама с Катенькой... Помнишь?

Когда-то не было квартиры номер четыре и квартиры номер один тоже, а была во втором этаже десятого дома одна большая перенаселённая коммуналка, где жили Екатерина Антоновна с мамой Ключика душа в душу. Всё это Валентин Юрьевич помнил, всё это помнил и Павлик и, конечно же, не преминул напомнить соседу много раз, когда убалтывал отдать комнату.