Колыбель в клюве аиста

– Стой, Додик, рядом.

Он незаметно скосил в сторону взгляд, и все стало ясно: в нашу сторону, весело размахивая уздечкой, шел Пиявка - известный драчун, тот самый Пиявка, который недавно с дружками "отметелил" на пляже Садыка! И вот - встреча непримиримых врагов! У меня от предчувствия предстоящей драки захватило дух.

Увидев Садыка, Пиявка изменился в лице, остановился в нерешительности, будто стал лихорадочно взвешивать: идти прямо или, наплевав, повернуться и бежать? Осмотрелся, будто приглядывая пути к отступлению.

Но что это?

На лице Садыка - полнейшее безразличие.

– Здорово, Пиявка, - говорит он лениво.

– Здорово, - следует настороженный ответ.

– Ты не знаешь, какое сегодня кино?
– интересуется Садык.

– Поверни голову - написано!
– отвечает недоверчиво, но без былого страха Пиявка, кивнув на афишу, висевшую на стене. Садык зевает и, похлопав ладонью по рту, протягивает лениво:

– А-а-а... надоело!

– Кому надоело, кому...
– возражает Пиявка.

– Я не о том, - говорит Садык, предлагая ломоть подсолнуха. Пиявка протягивает руку, но, почуяв недоброе, убирает ее.

– Бери, дурак, - Садык кладет ломоть подсолнуха на перилы мостика и, продолжая зевать, говорит о фильме:

– Я его сто раз видел - ну его!

– Я тоже, - соглашается Пиявка.
– Надоел. Простое садыковское "дурак", видимо, несколько успокаивает Пиявку, он, правда, все еще с опаской, берет подсолнух и, зажав под мышкой уздечку, начинает грызть.

– В лимане сазанов развелось, - продолжает Садык, - их, говорят, бьют вилами.

– Ты развесил уши...

– Что - нет?

– Рыбы-то?
– Пиявка, кажется, все больше начинает верить в дружелюбие Садыка.
– Рыба-то есть. Плавают бревнами, да попробуй взять. А ты вилами...

– А на удочку?

– Так они, заразы, ни на червяка, ни на что не идут.

– А что?

– Жратвы у них, паразитов, тьма. Вот осман...

– Что осман?
– Садык отломил маленький ломоть подсолнуха, остальную часть как бы нехотя протянул мне - ясно, что он усыплял бдительность соперника, готовился нанести коварный удар.

– Османа берут на глубочине. На майского жука, - будто желая подтвердить мою догадку, мечтательно произнес Пиявка, - можно на белого червяка… заморыша. Сейчас "коты" пошли, килограммов на десять тянут. Говорят, вытащили "кота"...

– Было бы что тащить.

– С лодками дрянь...
– только и успел сказать Пиявка. Садык бил наотмашь, и удар пришелся по щеке.

– Ты что?
– успел крикнуть Пиявка и закрыл почему-то голову руками. Садык же, воспользовавшись растерянностью, тем временем нанес ему удар в подбородок, еще, еще... При этом приговаривая:

– Знаешь за что? Втроем меня метелили - забыл?! Забыл?

Он норовил попасть в нос - один из ударов достиг цели, и я, увидев темновато-розовую кляксу между пальцами Пиявки, его странное бездействие - а ведь Пиявка, ртутный пацан, считался едва ли не лучшим драчуном среди сверстников, - увидев в сущности не драку, а избиение, встал между ними, с трудом разжал руку Садыка, намертво вцепившуюся в Пиявкин чуб, оттолкнул Садыка, крикнул Пиявке: "Беги!". Тот затравленно поочередно оглядывал нас, выждал повторное: "Беги!" и рванул через мостик.

– Ты заодно с Пиявкой? Зачем?
– вырвавшись из моих объятий, Садык заговорил суматошно, в сердцах и зло.
– За него, значит! Профессор! А если я тебя самого! А? Хочешь?

Но, чуточку позже, поостыв, уже хвастался:

– Ну, как я его отметелил?

А войдя в раж, вовсе разошелся, стал припоминать подробности избиения, учить:

– Лучше бы, профессор, так...

Он изобразил удар наотмашь, калганом, ногой - прыжок, туловище отклонено назад, ноги в прыжке пытаются достать воображаемого противника... Садык - человек, посетивший мир взрослости, на глазах преобразился в моего сверстника...

Но будто опрокинулось время - поля, стерня, ежедневно пыльные улицы, безлюдные проулки - все-все пропитало холодное, декабрьское; земля потяжелела, холодным расплавленным свинцом кое-где лежал лед, сквозь плотный воздух натуженно пробивались голоса, цокали об лед копыта лошадей...

А вот Садык лупит вовсю под бок коня - Рыжая несется по свинцовому шоссе. Я снова пытаюсь войти в шкуру другого человека - Садыка.

И вот уже Садык - я. Я - Садык.

Скачу - куда? Не все ли равно! Мимо проносятся избы, люди, деревья, и все - и знакомое, и незнакомое - будто вместе со мной отныне в мире с другим измерением, иными особенностями.

Но как замечательно устремлена вперед Рыжая.

Во дворе сельского клуба, у кряжистых застолетних тополей, стояли группки мальчишек - как здорово, что они видели бешеный бег Рыжей! И меня, слившегося в едином порыве с Рыжей! Впереди - двое всадников. Каких-нибудь пятьдесят, тридцать, десять метров отделяли меня от них. И вдруг, всколыхнувшись, Садыков мир во мне замер: я увидел во всадниках, мужчине и женщине, роковое - краешек своей судьбы.

Сбоку - поблекшие жилые строения. У ворот обговаривали дела незнакомые люди. Круто уходила вниз насыпь шоссе... Но - нет, нет! Того, что должно последовать в следующий миг я не желал, все во мне восстало против этого. В самом деле, что смерть? Ничего? Но тогда что "ничего"? И, главное, зачем ничего? И я поспешно "вышел" из Садыка.

Нет!

ГЛАВА VI. РАДОСТИ И ПЕЧАЛИ

1

"...32 года назад, дорогой Ибн, мы расстались с тобой... Путь наш лежал в Кок-Янгак. На четвертый день мы добрались до Джалал-Абада, оттуда до Кок-Янгака - подать рукой. Не буду вдаваться в подробности нашего бытия в Кок-Янгаке, маленьком шахтерском городке, - скажу лишь, что привыкал я к новому трудно. Упорно пытаюсь вспомнить что-то значительное из кок-янгакской биографии - увы! Маленький оазис среди желтых опаленных солнцем холмов, короткие улицы, взбегающие наверх, корпуса терриконов, чумазые строения, угольные склады, школа - вот, пожалуй, все, что вспоминается о тех днях... Мама работала секретарем в горисполкоме и постоянно спешила. Отчим-маркшейдер, напротив, жил неторопливо, любил возиться дома с велосипедом, позже - с мотоциклом.

Впрочем, два-три эпизода вспоминаю с удовольствием...

Однажды отчим укатил меня в урочище Кара-Алма, день весь мы провели в лесу, лазали по пологим склонам холмов, перебирая под орешником завалы сухих листьев. Вылазка удалась: мы насобирали мешок орехов. Дело, однако, не в орехах - то один из самых добрых дней в жизни. Все отзывалось в сердце восторгом: по-мушкетерски уничтожили мы обильную еду, потом лежали под развесистым орешником, любуясь видом на долину. Отчим рассказывал о здешних лесах. Поражал возраст леса - древний, даже в исчислении геологическом - подумать только: несколько миллионов лет назад здесь находились такие же орехоплодовые леса! Не догадывался я, что тогда в Кара-Алме я получил первый урок по геологии.