Колыбель в клюве аиста

– Исмаилов. У тебя нездоровые глаза, - сказала она неожиданно, наглядевшись.
– Надо лечить.

У меня действительно болели глаза, но чтобы вот так об этом брякнуть перед всем классом! Стало не по себе. На миг показалось, что мстила она за темное пятнышко у себя в глазу, но, увидев, как она затем смутилась, покраснела, я понял, что ошибся.

– Исмаилов, ты, наверное, много читаешь? Я не ответил.

– Ну, да ведь, да? Ночью?

– Ага.

– Не ага, а да.

– Да.

– Как умудряешься читать по вечерам?
– допытывалась пионервожатая, ее прямо-таки раздирало любопытство.

– Лампа на что!

– буркнул я, не понимая куда та гнет.

– Керосин?

– Что керосин?

– Где достаете керосин?

– В сельпо - где еще.

– Там дикие очереди - я простояла полдня, но так и не добралась до бочки... А что читаешь, если не секрет?

Я перечислил первые всплывшие в памяти названия.

– О, "Черная Салли"!- удивленно повторяла она за мной.
– И "Хижину дяди Тома"! О, "Гуттаперчивого мальчика"! "Рыжика"! "Приключения Тома Сойера"? Стоп! Стоп! Может быть, и "Приключения Геккельбери Финна" читал? Да? Вот как!

– Письмо написано тобой, - вынесла вожатая решение голосом человека, объявляющего о важном открытии, - для меня это ясно, как то, что сейчас день, а не ночь.

Я всем видом показал, что вся эта история с выявлением автора письма мне неприятна.

– Хорошо, молчу, молчу, - поспешно ретировалась вожатая.

Упаковав посылки, мы добрых полчаса сидели вокруг вожатой, слушая ее рассказ о войне, а когда засобирались и стали нахлобучивать на головы шапки, она попросила меня задержаться.

– Слушай, Исмаилов, а пьесы приходилось читать?

Я вспомнил: нынешним летом в Карповке гостила бригада эвакуированного театра. Артистов разместили по частным квартирам. Двое артистов, супружеская чета, жили напротив, у соседей. Как-то мне довелось видеть, как артист, толстый и веселый, развалясь на лавке, картинно жестикулируя, читал отрывок из пьесы. Его жена, хлопоча у плиты, то и дело - тоже, казалось, картинно - паниковала: "Минутку - молоко сбежит!.." Артист прервал чтение, уставился на меня, сказал серьезно:

– О, отрок! Вам чего?
– и, не дожидаясь ответа, выпалил:

– Нужны деньги? Пожалуйста. У меня деньжат, как у Форда, - чемодан!

Я не сразу раскусил шутку, качнул из стороны в сторону головой.

– Не желаете? Берите, - продолжал артист, захлопнув книгу.
– Слушай, оставь молоко, - он повернулся к жене.
– Пусть бежит, ступай сюда. Ему не нужны деньги. Ты видела человека, который вот так легко отказывается от денег? Взгляни - вот он!

Женщина обернулась к нам.

– Глядите!- он вытащил из портмоне красную купюру.- Берите, берите, отрок.

На этот раз я повел себя иначе, засмеявшись, больше не колеблясь, сунул в карман тридцатирублевку. Лицо артиста вытянулось в изумлении.

– Взял!
– произнес он.
– Ты видела, он взял деньги! Три червонца. Он воспользовался минутной слабостью и облапошил! Дорогой абориген, ~ захныкал он не то всерьез, не то по-прежнему дурачась, - пардон. Пошутили - ну, и довольно. Верни, голубчик, кровные карбованцы. Тридцать карбованцев. Ты так молод. Верни. Вот и чудесно. Водворим на место. Приходи-ка лучше сегодня на спектакль - проведу мигом. Дать контрамарку? Или располагайся рядом и послушай, - он потряс книжечкой.
– Сухово-Кобылин - слыхал о таком?

Я ответил вожатой, что пьесы не читал, а видеть их исполнение на сцене приводилось, и не однажды.

– Читать и смотреть - не одно и то же, - мягко возразила вожатая.
– Приходи ко мне, Исмаилов, почитаем?

– К вам? Домой?

– Конечно, - сказала она, отрезав пути к отступлению.

3

Однажды вечером я отправился в гости. Пионервожатая, со старой матерью, учительницей пения, жила в одной из пристроек во дворе школы. Я вместо гостинцев вручил хозяйке небольшой сосуд керосина, что необычайно умилило ее. На столе появились чай, молоко.

– Тебя зовут Додиком, Исмаилов? Не стесняйся, чувствуй себя, как дома у себя, - она подвинула стакан с горячим напитком. Я, обжигаясь и фыркая, принялся за чаепитие. Когда стакан опустошился, улыбаясь, предложила: - Начнем?

Я заволновался. Многое из того, что предстояло сейчас изведать, представлялось смутно: что за штуковина - чтение пьесы? Почему она надумала читать мне? Как держаться при чтении - как быть с руками, висевшими плетью? И еще загадка - вожатая взяла с полки не книгу, а толстую тетрадь. Прижав ее к груди, она подошла к столу, присела и, как девочка-третьеклашка, закрыла тетрадью лицо, сказала:

– Ой, боюсь!

Чего боялась пионервожатая? И будто прочитав мои мысли, произнесла:

– В первый раз читаю свою пьесу - страшно, Додик! Коротко вздохнув, она положила перед собой тетрадь.

– "Домик над Днепром", - выдохнула она, но осеклась.
– Так называется пьеса. Надеюсь, ты знаешь, что мы с мамой эвакуированы из Смоленска?

– Ага.

– Правильно произносить "да", - поправила вожатая.

– Да, - повторил я.

Она зачитала список действующих лиц, набрала в легкие воздуха, как штангист перед решающим броском.

– Действие первое, сцена первая, - но снова спохватилась, спросила: - Ты знаешь, что это означает?

Из разъяснений ее я уразумел, что действие - кусок пьесы, после которого принято объявлять антракт, а сцена - тоже кусок пьесы, но только поменьше, после которой не объявляется антракт.

– Представь, Додик, - в голосе ее слышалась мольба, - крутой берег большой, очень большой реки. Днепр - слышал о такой реке? Конечно! На берегу стоит город Смоленск, слышал? На краю обрыва - деревянный домик с верандой - представил?

Еще бы! Воображение уводило глубже, в подробности, о чем в пьесе, наверное, не говорилось.Я увидел дворик, огороженный штакетником, заросший гусиной травой, с россыпью желтых одуванчиков; по дворику прогуливались, шаря в траве, куры. Злая клушка с цыплятами...

Вожатая прочитала: "Дворик. На скамье сидит пожилая женщина..."

Ну и конечно, я отвлекся, вспомнил свою мать в вечных хлопотах, а вспомнив, уже не мог представить женщину из пьесы без дела, - я вообразил ее с пряжей в руках. Когда в следующей фразе автор сообщила о том, как дочь женщины вбежала на сцену, я вспомнил Виолетту Жунковскую, тетю Жунковского, старшеклассницу - та любила ни с того ни с сего вальсировать, притом прямо на улице: идет нормально, а затем - р-раз!
– пошла, пошла делать круги.