Колыбель в клюве аиста

– Сталин! Сталин!

В море голосов тонул мой голос:

– Сталин! Сталин!

Как-то зимой, отзанимавшись, мы покидали лингафонную, тесную комнату, вмонтированную в башенку на верхотуре здания. Мы шумно вырвались в узкий коридор, устремились вниз по лестнице. Навстречу, наверное, в ту же лингафонную поднималась группа незнакомых студентов. Я обратил внимание на молодого человека и девушку в конце группы. Возможно потому, что молодой человек, едва поравнявшись со мной, вдруг остановился, открыл чемоданчик, что-то стал в нем отыскивать.

– Не здесь - покажешь на занятии, - сказала громко его спутница в свитере-водолазке.

Она, отбросив со лба прядь волос, поправив на плече ремешок сумки, взглядом проводила меня. И я находился уже этажом ниже, когда сверху позвал женский голос:

– Жунковский! Стой же!

Застучали дробно о ступеньки каблучки, секунду-другую спустя передо мной стояла девушка в свитере.

– Жунковский! Неужели?!
– произнесла она горячо.
– Не узнаешь меня? Вспомни, я Савина! Ну, Лида Савина!

Неожиданность встречи убила мужество - я стоял перед ней довольно долго, тупо соображая:

– Ну, Савина! А ты...
– она назвала меня старым именем, что смутило еще больше. Я смотрел на нее сверху вниз растерянно, отвратительно мялся, бубнил в ответ:

– Да... узнал... здорово... я... тогда... сейчас... Артур...

– Вы, Артур?- вдруг с ты на вы перешла девушка в свитере.
– Я ошиблась?

– Нет, нет!
– поправился я.
– Не ошиблись... Просто я... зовусь сейчас Артуром...

– Сейчас? Артуром? Почему "сейчас"? И почему Артуром?
– произнесла она, сбитая с толку.

Ситуация, признаться, создалась опереточная - в пору было взвиться в канкане и пропеть объяснение, почему я стал Артуром.

– Ведь ты из Приозерья?- продолжала она.

– Да.

– Человека, моего знакомого, звали иначе.

– Ну, да... ты права, - вдруг, помимо воли, перешел я на ты.

– Тогда почему?
– Объясню позже.

Она взглянула мне в глаза, будто пытаясь прочесть в них разгадку. Улыбнулась, на этот раз сдержанно, и сказала, словно заключила:

– Как замечательно, что мы встретились! Са-ви-на! Напряги память - вспомни. В военные годы в нашем классе учились эвакуированные дети. Четверо. Тюриков, Вайнберг, Масленников и... Вспоминай, вспоминай... Крайний ряд справа, если встать лицом к классу, вторая парта - вспомнил? Парта вторая и как бы сразу последняя, потому что за нею стояла печка, отгородившая дальний угол класса - "Камчатку" - вспомнил?

На второй парте, с краю у окна, вначале сидел Ахмедов, парнишка-переросток. Накануне Ахмедов ушел на последнюю парту, место его занял косолапый Турсун Азимов - изрядный псих. Азимов славился ненавистью к "чистюлям", был причиной либо поводом к большинству потасовок в классе, где ему перепадала большая часть тумаков; ходил постоянно он в царапинах и синяках. Новенькой учительница предложила сесть рядом с Азимовым, потому что другого места в классе не оказалось. Девочка охотно согласилась, но воспротивился Азимов. На помощь пришла учительница, однако, просьбы, увещания, угрозы не подействовали на Азимова - посиневшими от напряжения руками он вцепился за край стола, отчаянно мотал головой.

– Не хочу, - говорил он, отбиваясь, - не хочу сидеть с куклой!

Вспомнил?

Да, конечно: новенькая в слезах выбежала из класса, за нею бросилась учительница, а между нами, пацанами, после того, как Азимов пнул ногой одного из нас, произошла стычка... До сих пор не пойму, с чего взбеленился Азимов? Впрочем, на следующий день он изменился, а новенькая, увидев на лице вчерашнего недоброжелателя смущение, заговорила первая: "Мальчик, пожалуйста, не сердись на меня - я не хотела обидеть. Не кукла я. Честное слово..."

Существо с белым, необычным для наших девочек, бантом-бабочкой в волосах, в ботинках с диковинными тесемочками - это в то время, когда в классе все ходили босиком - так вот новенькая и была Савина. Училась она у нас недолго, с полгода в одном классе, с месяц-другой - в другом. Дело прошлое, но мы-то свои, а потому напомню: в ней светилось что-то такое, что даже тогда нас с тобой, по сути детей, притягивало к ней. И если к тому же приплюсовать необычность ее судьбы, принадлежность ее к другому миру, где все для нас было в дымке таинственности, станет понятнее и тогдашняя тяга.

Уехала из Карповки Савина, и я, нет-нет, да и вспоминал, представлял ее взрослой, надеялся увидеться, а когда встреча стала явью, почудилось, что случайно одолелась огромная пропасть во времени...

Мы с Савиной после занятий зашагали через Сокольники. Шли медленно по 6-ой Листвиничной Просеке (кажется, так называлась она) - начиналась просека едва ли не у ворот института и тянулась к центральному кругу парка. Лежал старый снег, оттепель разбросала всюду лужи со снежной кашей - нередко нам приходилось упражняться в прыжках в длину. Беседа выдалась под стать тому: непринужденно перескакивали мы с одного на другое. Вспоминали общее. Разумеется, школу, класс - бедный, покривившийся от старости домик в конце двора, с припеку основного здания - до сих пор мне снится наш скворечник, где так пахло хорошо известью, а зимними утрами у печи плясали огненные блики! Помнила Савина на удивление многое. Значит, Карповка для нее значила больше, чем пункт транзита. Отлично помнит тебя. "Он так восторженно пересказывал фильмы", - сказала она о тебе.

А ведь верно! До сих пор вижу тебя в кругу ребят: жестикулируя, ты пересказываешь сюжет "взрослого" фильма - каким только путем удавалось тебе проникнуть в клуб! Слушали мы, не догадываясь о твоей кинематографической судьбе... И других ребят вспоминали... Турсуна Азимова, например, пацана со странностями, Савина знала лучше, чем я. Знал я, что жил он где-то на отшибе - но слышал ли, что Турсун жил вдвоем с отцом-пьяницей? Отец шабашничал, ходил по дворам, за еду ремонтируя сарайчики, погреба, делая саманы и кизяки - знал ты об этом? Савина рассказывала о неизвестном эпизоде - ничего особенного, я слушал ее как нечто, имевшее прямое касательство и ко мне.

Вот эта история... Савина будто по просьбе учительницы, встревоженная отсутствием пацана, разыскала с подругой избушку Турсуна. Азимов, увидев девочек, рванул из дома, исчез в саду. Азимов-старший и девочки долго звали его. Начались поиски. Турсун, волчонком сидевший в крапивнике, увидев их, вскочил на ноги, сжав кулаки, бросил:

– Что надо? Уходите! Сейчас же! Кто вас звал?

Савина заметила высохшие кляксы глиняного раствора на лице, одежде мальчика; такие же капли виднелись и на отце; отец и сын наверняка только что вкалывали, мастерили саманы - вот где крылась причина столь долгого отсутствия в школе Азимова!

– Грамота - хорошее дело, - пытался объяснить девочкам отец, - а желудок требует, - он показал на казанок с остатками похлебки.
– Желудок говорит: "Не забывай меня..." Что важнее, дочка, желудок или грамота? Грамота подождет, а желудок не любит ждать.

– Турсуну нужно учиться!
– возразила девочка. Азимов-старший удивленно и долго глядел на Савину, сказал протяжно:

– Да-а? Неужели? И откуда припорхала такая речистая, чистенькая? Кто ты? Сестренкой, что ли, приводишься Турсуну? А может быть, учительницей? Невесткой?