Комедия положений

Приписка на полях

Я плохо стала видеть, искры желтые из глаз бывают

Если пойду за хлебом, то брошу письмо. Целую мА

Здравствуй дорогая мама!

Очень огорчило меня твое последнее письмо про капель в комнате, и то, что не решаешься к нам ехать. В вагонах, мама, топят еще во всю. Самое холодное время пережила бы у нас, а летом домой на молодую картошку и петрушку. Лучше два дня помучиться, зато потом отъешься хоть немного.

У нас всё по-прежнему. Сережка еще раз переболел ОРВИ, как сейчас пишут в больничных, и начался бронхит. Опять давала антибиотики. Сейчас ходит в школу, но сильно кашляет всё еще. У Кати тоже болит горло. Алексей собирается в командировку числа 27 марта, так что мы будем одни до 2 апреля. Я печатаю диссертацию, вернее жду, когда её напечатает машинистка) возможно в конце марта-начале апреля будет предзащита. Зад у меня опять болит. Вновь стало больно ходить в туалет, как в декабре, после поездки в Батуми. Ем одни овощи каши (кроме рисовой и манной) и кефир. В общем-то голодно, но жить можно. У нас появились свежие огурцы по 2.50 за кг. Приехать собираемся в июне вдвоем с Сережей, хотя Катя тоже хочет приехать, но я чувствую, что накладно в этом году. У вас, наверное, и летом будет всё страшно дорого после такой тяжелой зимы.

Сейчас у нас слякоть, +3 на градуснике и идет снег. Воды будет много, так как снегу в этом году как никогда. Снег и морозы всю зиму, даже первую неделю марта. Постараюсь тебе в следующую субботу послать небольшую посылку. Ничего нет, даже овсянки, не говоря уже о гречке, или сгущенке.

А здесь я варю на натуральном молоке каши, глядишь, ты и поправилась бы. Зря всё-таки не едешь. 17.03.85 г.

Одно из немногих моих писем с датой. Снега в тот год было столько, что, садясь в электричку, приходилось осторожно скатываться с бугра вниз, скользя ногами по льду, а на дороге от переезда были такие глубокие намерзшие колеи, что машины садились брюхом.

Неизвестно, когда бы собралась мама к нам приехать, но вот встретила своего одноклассника и стала ему выговаривать, что она больная, и никто её даже и не навестит.

– А я думал ты давно у Зои.

– Да как я поеду, там же скоро весна, снега много, разлив ждут.

– А на каком она этаже живет?

– На седьмом.

– И чего тебе разлив на седьмом этаже. Думаешь, дом уплывет?

И в апреле мама приехала, и воды было много, но сошла она быстро, наш дом не уплыл.

Была необычная для мая жара, уже дня три жарило. Столбик по утрам в тени показывал 23 градуса, а днем поднимался до 30.

Накануне моей защиты Пикаев еще раз заставил меня доложиться в лаборатории и остался недовольным:

– Вы рассказываете свой текст, а нужно, говорить наизусть, как стихи, чтобы отскакивало от зубов.

И вчера я зубрила свой доклад.

Очень беспокоил меня мой внешний вид, моя нарядная белая афганская блузка была какого сомнительного цыганского фасона, и, чтобы выглядеть и нарядно и прилично, я заняла у Светланы Апеновой её розовую синтетическую блузку. Новая юбочка в складку у меня была.

В электричке я сидела на краешке сидения, представляя, как я обернусь спиной к аудитории, чтобы показать что-нибудь на своих плакатах, и все увидят мой смятый подол.

Только подъезжая к Савеловскому вокзалу, я стала задумываться, перебирать вслух, какие вопросы мне могут задать, но Алешка резко оборвал меня:

– Думай лучше о своей юбке.

Защита моя была второй, а у женщины, которая защищалась первой, была большая по объему и спорная работа: она делала её в Ленинграде, приехала защищаться на наш совет, а тут делали такую же работу и результаты не совпадали. Естественно, к аспирантке придирались, старались уличить её в некорректном эксперименте, предлагали другие интерпретации данных, и её защита затянулась до 2-х часов дня, я что-то пожевала, выйдя в коридор, а члены совета были голодные.

Перерыв на обед решили не делать, боялись, что после перерыва кворума не будет.

И я с помощью Алешки развесила плакаты, схватила микрофон и начала тараторить, как приказал мне шеф - чтобы от зубов отскакивало.

На моих замшевых босоножках с высокими каблуками был странный супинатор, не то чтобы совсем сломанный, но на правой ноге каблук уплывал вбок.

Я шагала по сцене большого зала с микрофоном в правой руке, волочила за собой длиннючий шнур, тыкала указкой, зажатой в левой руке в свои плакаты, покачивалась на каблуках и думала:

– Если я сейчас грохнусь посреди сцены, вот будет потеха старичкам из Ученого совета, они меня год вспоминать будут.

Потом окажется, что то же самое думала и Люда, наблюдая за мной из зала.

На мою защиту приехал и Дюмаев, мой второй шеф, и когда я, выпалив весь текст, перевела дух, Дюмаев посмотрел на часы и сказал Пикаеву:

– Какой ужас, она говорила только 12 минут!

А требовалось двадцать. Но если слова от зубов отскакивают, то и время доклада сокращается.

Задали мне три коротеньких вопроса, на выступления оппонентов ушло не больше 10 минут.

Оппонирующая организация, которая меня жучила на предзащите, и теперь сделала массу замечаний, на которые, правда, у меня были ответы, померкла на фоне выступления Ванникова, моего оппонента. За его отзывом я ходила три раза, и не могла его застать, и отзыв он состряпал за двадцать минут в самый последний момент, за день до предзащиты, но когда он его читал, я прониклась большим уважением к самой себе: надо же, какую интересную и полезную работу я, оказывается, сделала!

Выступил рецензент, сказал, что я не исправила то, что он мне посоветовал, и в результате, из-за упрямства, получила замечание оппонента.

Через сорок минут я бормотала слова благодарности всем, кто вынужден был уделить время моей работе, и вышла в коридор дожидаться результатов голосования.

Друзья окружили меня, уверяя, что всё было в полном порядке, и выглядела я молодцом, а голосование это просто формальность.

Двери зала открылись, нас пригласили и сообщили результаты, все за, один бюллетень испорчен.

Задвигались стулья, народ зашумел, меня начали поздравлять.

Мимо пробегал незнакомый старенький член совета, обнял меня за плечи и сказал:

– Спасибо дочка, не задержала!

Небольшой состав моих друзей, Ирина, Нина и Люда, Света Апенова, Валера Чудаков, сразу же после защиты поехали ко мне выпить и закусить, отметить событие. А Динка тоже была на защите, но убежала по делам, не смогла вырваться ко мне домой.

Мама вместе с Катенькой приготовили обед, как могли, был какой-то салат и сациви. Я и не ожидала, что мои полторы калеки, болящая мамулька и пятнадцатилетняя дочка смогут всё сделать так, что можно было сразу сесть за стол, пусть не очень обильный, но вкусный.

Из выпивки была бутылка вина и бутылка коньяка, который в виду жары и общей непьющей компании пошел только у Алешки. Я сменила Светину блузку на свою, афганскую, и махала белыми вышитыми рукавами.

В общем, всё было как бы позади, но напряжение не отпускало. Моя защита, в общем, воспринималась домашними как большое событие, да так оно и было, в сущности, итог более четырех лет работы, но я как конь на бегу, сразу остановиться не могла.

За защиту пили три раза, в первый день, потом на Калужской и на работе в НИОПиКе. А вот настоящий банкет я не делала. Тогда запретили празднования по поводу защит диссертаций, приглашение в ресторан воспринималась как взятка, но всё равно гуляли в ресторане, но не в день защиты, а я просто не захотела влезать в долги, устроила праздники, как могла.