Комедия положений

Он ложился молча и не говорил ни слова. У него не было сил. Около десяти дней посещал он школу, а потом стал сильнее кашлять, и я оставила его дома. Этих дней хватило, чтобы Сережку аттестовали за вторую четверть.

По-прежнему была слякоть, серый снег, оттепели, темнота. Приближался новый год.

1986 год. Второе тысячелетие

– Что ты помнишь из 1986 года?
– спросила я мужа.

Алексей засмеялся:

– Я купил себе новый костюм.

И сразу стало всплывать.

В конце 85 года начальник Алешкиной лаборатории уволился, и на Алешку, как старшего научного и ответственного исполнителя темы, свалилась вся работа. Алексей с октября месяца стал задерживаться, приходить поздно, усталый. Не столько утомляла его сама работа, сколько необходимость сделать быстро и в срок, а необходимость действовать быстро всегда очень напрягала Алешку, он был медлительным и не умел расслабиться, пока не завершит дело. По складу характера он не умел заставить кого-то работать, и всё они делали вдвоем с Иришкой, которая была трудоголиком, и которую не надо было подгонять.

Работал он за тот же оклад старшего научного, не сумел воспользоваться ситуацией и попросить себе добавку, но после сдачи работы предполагалась большая премия. В конце декабря Алешка закончил все темы, написал отчеты, и совершенно вымотался. У него было нервное истощение, он похудел, ослаб, и в течение выходного дня через каждые три часа ложился отдыхать, так уставал.

Руки стали тоненькими, как у женщины, а на спине вылезли и торчали позвонки.

Его взяла в плен бессонница, пропал аппетит, и он не бегал по 10 км на лыжах, как в прошлую зиму, когда он убегал за канал на полюбившееся ему замерзшее болото, окруженное красивыми кустами и метельчатыми растениями.

14 января на дне рождения у Люды Алешка тихонько ушел в другую комнату, прилег там отдохнуть и уснул. Во сне были особенно заметны его заострившиеся скулы.

Люда, глянув на Алешку, ужаснулась его похудевшим видом.

– Зоя, надо что-то предпринимать, придумать, смотри, он совсем ослаб.

А что придумаешь, если ему нужен был отдых, а до лета было далеко и брать сейчас отпуск вроде не имело смысла, а это значило, что каждый день, преодолевая себя, он шел на работу и день требовал он него большей затраты сил, чем у него было. И происходило медленное сползание вниз и вниз по наклонной плоскости к полному упадку сил, и настойка элетероукока, назначенная врачом, ему мало помогала. А больничный без температуры не давали, проще было помереть.

Зато в конце января он принес кучу денег, тысячу рублей.

– Наступило второе тысячелетие, - сказал мне муж, передавая пачку сиреневых купюр. Напомню, что первое было в 1971 году, когда он вернулся с Камчатки.

– А что будем делать с деньгами?
– я всегда спрашивала у мужа, куда мы будем тратить деньги, если сумма свалилась неожиданно, регулярные поступления были рассчитаны досконально, и я тратила их по собственному усмотрению, если жесткие рамки постоянной нехватки можно рассматривать как "собственное усмотрение ".

Деньги у нас всегда лежали открыто, в платяном шкафу на полке, когда завелась резная шкатулка, то в ней. Дети деньги брали только с нашего согласия. Катя звонила мне и просила пять рублей, или три, и даже рубль. Когда оставалось 25 рублей, то кто успевал ухватить эту последнюю купюру, я или Алексей, тот и оказывался хозяином положения, богатеньким Буратино, все остальные должны были клянчить деньги у него.

– Тратить, - сказал муж.
– Купим одежду, а то ты всё стонешь, что мы не так одеты.

Вот тогда Алешка и купил себе совместный франко-советский костюм, сам купил, без меня, и впервые ему оказались впору и брюки и пиджак, а цвет ему подходящий, темно-горчичный. Сейчас, в 2004 году этот костюм всё еще служит ему в качестве выходного. Впрочем, всё это время он надевал его не чаще трех-пяти раз в год.

Но костюм он приобрел только в марте, когда отдохнул от тяжких трудов.

А я купила себе зимнюю шапку из куницы, которую проносила десять лет, но не так, как муж костюм, а вплотную, весь сезон только в ней.

Это была моя первая приличная зимняя меховая шапка, и то не новая, а купленная в комиссионке.

Еще когда мы жили на Дирижабельной, мама отдала мне старую каракулевую шапку, я сама пришила к ней норку, отпоротую от воротника, проложила картон, чтобы ободок был жестче, и отходила два года. Потом была коричневая синтетическая шапка с большими полями, Нина дразнила меня в ней летучей мышью, а Алешка, когда лепил пельмени с детьми, приговаривал, слепляя два конца в кружок:

– Вот еще одну мамину шляпку сделали - и аккуратно клал на доску.

Когда и каракуль и норка стали жаловаться на глубокую старость и просится на отдых, я на нашем Долгопрудненском рынке налетела на шкурки белых баранов и козлов, привезенных с северного Кавказа, загорелась и купила две, хотела сшить себе пальто и шапку к нему.

Пальто не сшила, а шапку смастерила себе сама, большой такой белый шар получился, и я носила его с черной шубой.

Все это время я мечтала о норковой шапке, темно-коричневой, мне нравился коричневый блестящий мех, таким красивым он должен был бы быть в сочетании с моими карими глазами, вернее мои глаза были бы интересней при такой шапке.

Но шапки то стоили очень дорого, то исчезали из продажи, и надо было стоять за ними часа три в очереди. Да что там три! Моя сослуживица, Ирка Новикова, отстояла за шапкой целый день.

А потом мне норковые шапки опротивели. Надоели так, как будто я все эти годы мечты о них сама их носила, а не видела на других людях.

А о кунице я даже и думать не смела, видела её один раз у Нади, двоюродной сестры Алешки, когда она в очередной раз приехала к нам за шмотками из своей далекой Перми. Целыми днями Надежда бегала по магазинам, искала обувь модную, а поздно вечером клала свою шапку рядом с моей на тумбочку в прихожей.

Все познается в сравнении, и красивый дорогой мех рядом с козлиной шапкой подчеркивал нищее убожество последней. Я спросила Надю, что за мех у нее, и, узнав, что это куница, уважительно погладила шкурку. Хороший зверь куница, нарядную шубку носил, за что и пострадал.

Разжившись тысячей рублей и испытывая непреодолимое желание потратить эти деньги как можно скорее и в основном на себя, я решила сначала избавиться от домашних, купить им, что необходимо, а остатки, все остатки мне.

Взоры мои обратились к подросшей дочери. Катеринка выросла из своего зимнего пальто, и нужно было срочно покупать новое. Я присмотрела в нашей комиссионке натуральную цельную шубу из цигейки коричневого цвета всего за триста рублей. Рядом видела почти такая же, только чуть потемнее, за 450 и я поинтересовалась, почему такая разница в цене.

– А кто как свою вещь ценит, это от владельца зависит, - равнодушно ответила мне продавщица.

Два дня я уговаривала дочку пойти в магазин напротив, посмотреть шубу, и если понравится, то купить, а когда отбрыкивающаяся дочь согласилась, шубы не было. Продали шубу.

Раздосадованная, злая на свою упрямую девчонку, я прошлась по магазину, оглядывая витрины и выискивая, чем заменить уплывшую шубу и успокоиться.

Ничего подходящего не было и мы направились к выходу из магазина, когда, бросив прощальный взгляд, я увидела на витрине рыжую шапку, которой раньше не было.